Две недели на Синае. Жиль Блас в Калифорнии

Когда эти два незаурядных человека, властвовавшие в Каире, узнали новость о высадке французской армии в Александрии, различие в их характере проявилось и на этот раз: Ибрагим разразился упреками в адрес Мурада, обвиняя его в том, что из-за него пришли сюда эти чуже­странцы; Мурад же вскочил на своего боевого коня и вместе с мамлюками стал объезжать каирские улицы, лично приказывая муэдзинам оглашать эту новость и заявляя, что если французы пришли в Египет из-за него, то он сумеет их оттуда выгнать.

С этого времени Мурад не знал более ни сна ни отдыха; его дикая натура воспламенилась, и он со всеми мамлюками, каких ему удалось в спешке собрать, дви­нулся навстречу пришельцам, о которых рассказывали столько всяких чудес; в то же самое время вниз по Нилу стала спускаться целая флотилия из джерм, барок и кано­нерских лодок; что же касается Ибрагима, то он остался в Каире и принялся бросать в тюрьмы французских тор­говцев и грабить их магазины.

В Рахмании Бонапарт узнал о том, что мамлюки дви­жутся ему навстречу. Генерал Дезе, еще в Александрии поставленный во главе авангарда, писал 14 июля из деревни Минья-Саламе, что в трех льё от него маневри­рует отряд из тысячи двухсот — тысячи четырехсот всад­ников, а утром возле аванпостов появились сто пятьдесят мамлюков. Бонапарт двинулся по тому самому пути, по какому теперь следовали мы, и, как Мурада, его сопро­вождала флотилия, которая поднималась вверх по тече­нию реки и которую вел из Розетты командир морской дивизии Перре; это был самый трудный и опасный путь, но при этом и самый короткий: именно его и выбрал Бонапарт. Мурад, со своей стороны, сберег ему пол­пути по суше и по воде, выслав навстречу его армии свой авангард: передовые отряды Востока и Запада встрети­лись лицом к лицу.

Удар был страшен: джермы, барки и лодки столкну­лись нос к носу, борт к борту; мамлюки и французы сошлись, скрестив штыки и сабли. Войско Мурада, свер­кавшее золотом, быстрое как ветер, губительное как пламя, атаковало наши каре, рубя ружейные стволы сво­ими дамасскими саблями; затем, когда из этих каре, словно из вулкана, начал извергаться огонь, мамлюки развернулись цепью, напоминавшей ленту из стали, золота и шелка, и понеслись галопом, осматривая эти железные стены, из каждого фланга которых на них обрушивался смертоносный град; видя, что им не удастся пробить в них ни единой бреши, они в конце концов отступили, точно огромная стая испуганных птиц, оста­вив вокруг наших батальонов еще шевелящиеся завалы из покалеченных людей и лошадей; оказавшись на отда­лении, мамлюки перестроились и предприняли новую попытку, ставшую столь же тщетной и гибельной, как и первая.

В середине дня мамлюки собрались снова и, вместо того чтобы идти на противника, двинулись в сторону пустыни и исчезли на горизонте в облаках песка: они несли Мураду весть о своем первом поражении.

Этот бой произошел в той самой части Нила, где мы встретились с мелководьем.

О поражении в Шубрахите Мурад узнал в Гизе. Итак, все оказалось правдой: неверные псы охотились за львом. В тот же день всюду — в Саид, Файюм, пустыню — были разосланы гонцы; беев, шейхов и мамлюков созывали на борьбу с общим врагом, и каждый был обязан взять с собой лошадь и оружие. Три дня спустя Мурад собрал вокруг себя шесть тысяч всадников.

Все это войско, примчавшееся на боевой клич, встало беспорядочным лагерем на берегу Нила, в виду Каира и пирамид, между деревней Эмбабе, где расположился его правый фланг, и Гизой, любимой резиденцией Мурада, где находился левый фланг. Что же касается Мурада, то он приказал установить свой шатер возле гигантской смоковницы, тень которой покрывала полсотни всадни­ков. Именно в этой позиции, наведя некоторый порядок в рядах своего войска, он ждал французскую армию с таким же нетерпением, с каким она искала встречи с ним.

Ибрагим же собрал своих жен, свои сокровища и своих коней и был готов в любую минуту бежать в Верхний Египет.

Бонапарта, находившегося в это время в деревне Омдинар, известили, что мамлюки ждут его напротив Каира. Город должен был стать наградой победителю. И Бонапарт приказал готовиться к сражению.

На рассвете 23 июля Дезе, по-прежнему шедший в авангарде, заметил отряд из пятисот мамлюков, которые были посланы на разведку и тотчас отступили, оставаясь в поле зрения французов. В четыре часа утра Мурад услышал громкие крики: это армия Бонапарта привет­ствовала пирамиды.

В шесть часов утра обе армии уже стояли друг против друга.

Представьте себе поле битвы, то самое, какое Камбис, другой завоеватель, пришедший сюда с другого конца света, избрал для того, чтобы сокрушить египтян. С тех пор прошло две тысячи четыреста лет, но Нил и пира­миды по-прежнему находились там; однако от гранит­ного сфинкса, которому персы изуродовали лицо, оста­лась только его гигантская голова, выступавшая из песка. Колосс, о котором говорит Геродот, лежал поверженный. Исчез Мемфис, возник Каир. Все эти отчетливые вос­поминания, всплывшие в памяти французских генералов, витали над головами солдат, словно те неведомые птицы, что некогда пролетали над полями сражений и предве­щали победу.

Местность представляла собой обширную песчаную равнину, словно созданную для кавалерийских маневров. Посредине ее находилось селение Бекир, а границей ее служил небольшой ручей неподалеку от Гизы; Мурад и вся его кавалерия стояли спиной к Нилу, имея у себя в тылу Каир.

Бонапарт хотел не только одержать победу над мамлю­ками, но и уничтожить их. Он развернул свою армию полукругом, построив каждую дивизию огромным каре, в центре которого была поставлена артиллерия. Дезе, всегда привыкший идти впереди, командовал первым каре, расположившимся между Эмбабе и Гизой; дальше стояла дивизия Ренье, за ней — дивизия Клебера под командованием Дюга, затем — дивизия Мену под коман­дованием Виаля, и, наконец, ближе всего к Эмбабе, образуя крайний левый фланг и располагаясь возле самого Нила, находилась дивизия генерала Бона.

Всем этим каре предстояло двинуться по направлению к Эмбабе, а деревням, лошадям, мамлюкам и укрепле­ниям — оказаться сброшенными в Нил.

Однако Мурад был не из тех, кто выжидает за песча­ными барханами. Едва каре заняли исходные позиции, как мамлюки выскочили из-за укреплений и толпами, не разбирая дороги и не раздумывая, ринулись на ближай­шие к ним каре: это были дивизии Ренье и Дезе.

Приблизившись к ним на ружейный выстрел, напада­вшие разделились на две колонны: первая, пренебрегая опасностью, устремилась к левому флангу дивизии Ренье, вторая — к правому флангу дивизии Дезе. Французские солдаты подпустили их на десять шагов, а затем дали по ним залп. Лошади и всадники были остановлены стеной огня. Два первых ряда мамлюков упали, как если бы под ними затряслась земля; остатки колонны, вовлеченные в стремительный бег и остановленные стеной железа и пламени, не имевшие возможности повернуть назад и не желавшие этого делать, двинулись, не понимая, что про­исходит, вдоль фронта каре Ренье, но выстрелы в упор отбросили их к дивизии Дезе, которая, оказавшись зажа­той двумя этими бурлящими людскими водоворотами, встретила их штыками своего первого ряда, в то время как два других ряда вели по ним огонь, а фланги, разо­мкнувшись, пропускали ядра, в свой черед пожелавшие принять участие в этом кровавом празднестве.

Но вот настала минута, когда обе дивизии оказались полностью окружены и были пущены в ход все средства, чтобы разбить эти неколебимые смертоносные каре. Мамлюков, атаковавших с десяти шагов, встречал двой­ной огонь — из ружей и пушек; и тогда, развернув своих лошадей, испуганных видом штыков, они заставляли их приближаться к каре пятясь, поднимали их на дыбы, падая вместе с ними, а затем, очутившись на земле, ползли на коленях или по-пластунски, как змеи, к нашим солдатам, стремясь перерезать им подколенные жилы.

Эта чудовищная схватка продолжалась три четверти часа. При виде такой манеры вести бой наши солдаты решили, что они имеют дело не с людьми, а с призра­ками, привидениями, демонами, несущимися сквозь дым и пламя на своих волшебных конях. Наконец, все закон­чилось: не было больше ни ожесточенных мамлюков, ни криков людей, ни ржания лошадей, ни огня и дыма. Между двумя дивизиями осталось лишь залитое кровью поле битвы, усеянное мертвыми и умирающими, ощети­нившееся оружием и знаменами, стонущее и шевеляще­еся, как не до конца стихшая зыбь на море.