Две недели на Синае. Жиль Блас в Калифорнии

Тем временем мы прибыли в Булак, предместье Каира, которое служит своего рода часовым города, призванным охранять его порт. Нам оставалось проделать не более полульё: мы бросили взгляд на оживленный рейд со мно­жеством лодок и джерм, которые, поднимаясь по Нилу, привозят урожаи из его хлебородных областей, а спуска­ясь по нему, доставляют самые вкусные фрукты, какие не могут созреть под чересчур бледным солнцем Дельты. Многочисленность обитателей селения и их активность свидетельствовали о том, что мы приближаемся к боль­шому городу; я указал Мухаммеду на крепостные стены, и он понял мое желание.

— Эль-Маср! — вскричал он, пуская осла в галоп и жестом приглашая нас следовать за ним.

Нас не нужно было упрашивать, а наши верховые животные, чувствовавшие, что они возвращаются домой, старались изо всех сил, разделяя наше нетерпение.

Вскоре мы увидели Каир, в полном одиночестве воз­вышавшийся среди океана песка, чьи раскаленные волны беспрестанно бьются о его гранитные стены и в конце концов проделали бы в них бреши, если бы дважды в год Нил, могучий союзник города, на короткое время не вызволял его из этой докучливой осады. По мере нашего приближения к городу мы различали чередующуюся окраску зданий и изящные очертания куполов; затем над раскрашенными зубцами, венчающими крепостные стены, взметнулись вверх, напоминая собой гигантские шахматные фигуры, минареты трехсот мечетей; наконец, мы достигли ворот Победы — самых красивых из более чем семидесяти ворот в городских стенах Каира; через эти ворота 29 июля 1798 года, на следующий день после битвы у Пирамид, вступил в город Бонапарт.

Едва мы въехали в город, как г-н Тейлор, знавший, с какими неприятностями может столкнуться тот, кто будет прогуливаться по Каиру, словно провинциал, приеха­вший в Париж, галопом устремился в одну из близлежа­щих улиц; опасаясь потеряться, мы последовали за ним и в самом деле заметили, что наша европейская одежда привлекает к нам внимание, причем не очень благожела­тельное; бывают моменты, когда вы догадываетесь об опасности, даже не видя ее, а инстинктивно, благодаря какому-то предчувствию. Особенно заинтересовала слу­жителей Пророка форма морских офицеров. Мы увели­чили скорость, задевая турок и арабов, мелькавших в своих ярких одеждах перед нашим ослепленным взором и кричавших нам: «Йамин!» или «Шималь!», то есть «Налево!» или «Направо!», в зависимости от того, какой маневр, по их мнению, нам следовало предпринять, чтобы не сбивать их с неизменно прямого пути, по кото­рому они степенно следовали пешком или верхом. Нако­нец, после происходившей словно во сне скачки среди причудливых и незнакомых людей, по узким, извили­стым улицам, по которым нас заставил следовать г-н Тей­лор, поскольку это был кратчайший путь, мы оказались в европейском квартале и остановились у дверей ита­льянской гостиницы.

Прежде всего мы позаботились пригласить портного; хозяин гостиницы незамедлительно привел его: это был чистокровный турок. Он помог нам выбрать ткани, а затем, достав из кармана штанов шнур с подвешенным на его конце свинцовым грузом, опустил этот груз так, что он оказался на уровне подъема моей ноги, потом приложил шнур к моему плечу и снял показание по мет­кам на шнуре; то же самое он проделал со всеми осталь­ными и удалился: мерка была снята.

Покончив с этим делом, мы подумали о другом, не менее насущном: поглощенность великими памятными событиями, пришедшими нам на ум, зрелище величе­ственных пейзажей и неумеренное желание поскорее прибыть в Каир заставили нас забыть об обеде, но едва мы оказались у себя в комнатах, где из-за отсутствия необходимой одежды нам предстояло оставаться до вечера, как наши желудки стали настоятельно требовать полагавшуюся им двойную порцию. Эти притязания были настолько справедливыми, что следовало их спешно удовлетворить. Мы позвали хозяина, обрадованные тем, что нашелся человек, с которым можно беседовать без переводчика, и заказали ужин. Уже через полчаса в нашей комнате был по-европейски накрыт обед; признаться, для меня было немалым удовольствием сесть, как пола­гается христианину, за стол. Однако наша поглощенность вопросами гастрономии не заставила нас забыть о Мухам­меде; мы позвали его из окна, выходившего во двор, и он, приняв приглашение, сел возле нас на полу.

Но если в начале нашей поездки это он смеялся над нами, когда вместо ложки, ножа и вилки мы были вынуж­дены обходиться исключительно руками, то теперь при­шло время нашего торжества; бедняга совершенно расте­рялся при виде того, как ловко мы манипулируем неизвестными ему предметами. Тем не менее он попы­тался подражать нам, но, два или три раза уколов губы и десны, вернулся к естественному для него способу, отвер­гнув ложку, вилку и нож. Роскошь нашей трапезы немало удивила этого араба, привыкшего, как и все его соплемен­ники, к воздержанности в пище; однако по этому второму пункту он оказался сговорчивее, чем по первому, и съел все до последней крошки, найдя обед весьма вкусным.

Когда наступил вечер, мы воспользовались темнотой, чтобы пройти по улицам, которые вели ко французскому консульству. Вице-консул, обрадованный встрече с со­отечественниками, пожелал устроить в нашу честь небольшой праздник: с полдюжины местных музыкантов явились по его приглашению, кружком сели на корточки перед диваном, на котором мы расположились, и, с невозмутимо серьезным видом настроив свои музыкаль­ные инструменты, принялись исполнять национальные мелодии, чередовавшиеся с песнями. Только тот, кому приходилось слышать турецкую или арабскую музыку, может представить себе, до какой степени может дойти какофония; ну а та, что звучала для нас, была в этом отношении верхом совершенства, и, если бы музыканты с самого начала не позаботились взять нас в окружение, то, полагаю, мои воспоминания об Итальянском театре в Париже возобладали бы над моей природной вежливо­стью и на четвертом такте я обратился бы в бегство. По истечении двух самых страшных часов в моей жизни исполнители наконец поднялись, по-прежнему важные и чопорные, несмотря на дурную шутку, которую они только что с нами сыграли, и удалились. После чего вице-консул сообщил нам, что музыканты исполнили в нашу честь самые торжественные свои мелодии, но в следующий раз мы услышим более живые и веселые каватины.

Мы вернулись в гостиницу, сопровождаемые кавасом, который шагал впереди и освещал нам путь бумажным фонарем, натянутым на спираль из проволоки; улицы были совершенно пустынны, навстречу нам не попалось ни одной живой души, мы пришли к себе и легли в кро­вати — впервые после Александрии.

Но каким бы преимуществом ни обладали кровати перед диванами, а матрасы перед коврами, я никак не мог заснуть, настолько мои нервы были раздражены адской музыкой, которой нас развлекали. Вскоре к нерв­ному возбуждению прибавилась причина иного рода и вполне материальная: я почувствовал, как по моей постели шныряют и скачут какие-то животные, которых мне не удавалось различить в темноте: несмотря на мои поспешные попытки ухватить их, едва я ощущал их вес на какой-нибудь части своего тела, они ускользали от меня с ловкостью и прозорливостью, свидетельствова­вшими об их немалом опыте в подобного рода упражне­ниях; в минуту покоя, лежа в тревожном ожидании, я услышал, что Мейер занят в другом углу комнаты такой же охотой. Сомнений больше не оставалось: это была организованная по всем правилам и согласованная атака; мы тотчас обменялись словами и, сообщив друг другу о том критическом положении, в каком находился каждый из нас, прижались к спинкам кроватей, чтобы не быть застигнутыми врасплох сзади, а затем приступили к обо­роне по всем правилам военного искусства. Однако жесты и речь оказались бессильными: подобно мам­люку,

который то бьется, то бежит, то в битву рвется снова, наши враги были неуловимы. Тогда я принял решение взять в руки потухшую свечу и произвести вылазку в переднюю, где горела лампа, а затем немедленно вер­нуться в комнату. На этот раз, хотя нам и не удалось пой­мать своих противников, мы смогли по крайней мере раз­глядеть их: это были огромные крысы, старые и жирные, как патриархи; при виде зажженной свечи они в полней­шем беспорядке и с криками ужаса отступили, проскольз­нув под дверь, не доходившую до пола дюйма на четыре. После этого мы стали наперегонки придумывать, каким образом перекрыть им этот проход; испробовав несколько предложенных средств, не принесших удовлетворитель­ных результатов, я понял, что настал час великого само­пожертвования, и, словно новоявленный Курций, пожерт­вовал собственным рединготом, скатав его валиком и заткнув им щель под дверью. Как только мы снова легли в постели и погасили свет, осада возобновилась, но на этот раз все проходы были закупорены, и мы уснули в убеждении, что наша тактика оказалась успешной.