Две недели на Синае. Жиль Блас в Калифорнии

Поскольку нами владело веселье и в таком расположе­ния духа эти истины показались нам чересчур серьез­ными, мы попросили арабов спеть что-нибудь более жиз­нерадостное.

Они тут же отправились за двумя музыкальными инструментами, необходимыми для аккомпанемента: один из них был свирелью, похожей на античную флейту, другой — простым барабаном из обожженной глины, расширяющимся кверху; самая широкая его часть была покрыта тончайшей кожей, которую натягивают, пред­варительно нагрев ее над огнем. И вот началась стран­ная, дикарская музыка, настолько поглотившая все наше внимание, что мы даже не подумали поинтересоваться смыслом звучавших слов, стараясь различить в этом гро­хоте хоть какую-нибудь музыкальную фразу. Однако вскоре нас отвлек от интереса к поэзии и к сопровожда­вшему ее аккомпанементу какой-то толстый турок в зеленом тюрбане, потомок Магомета; возбужденный этой мелодией, он медленно поднялся, приплясывая в такт то на одной, то на другой ноге, а затем, видимо решившись, принялся уверенно исполнять грубый и похотливый танец. Когда он остановился, мы стали осыпать его похвалами за неожиданное удовольствие, какое он нам доставил; в ответ он с непринужденным видом заявил, что именно так на площадях Каира танцуют альмеи. К счастью, будучи парижанами, мы не слишком доверяли рекламе и потому отнеслись к его самовосхвалению так, как оно того заслуживало.

Целый день прошел в этих музыкальных и танцеваль­ных развлечениях. В течение всего нашего плавания перед нами живописно открывались оба берега Нила, окаймленные яркой зеленью; вечером быстро село солнце, и его последние лучи осветили своими теплыми красками очаровательную деревню, всю увенчанную пальмами.

Мы устроились на корме джермы; матросы соорудили там палатку, а скорее нечто вроде мостовой арки из пару­сины, крепившейся на двух гибких тростниковых жер­дях; мы разостлали ковры, на которых нам уже не раз приходилось спать, и уснули.

Утром, когда мы проснулись, окружающий пейзаж имел тот же вид, что и накануне; однако, по мере того как мы поднимались вверх по течению, деревни стано­вились все меньше и попадались все реже.

День прошел в тех же самых развлечениях, вот только потомок Магомета казался нам менее забавным, чем накануне: вероятно, мы уже привыкли к этому смешному персонажу.

На следующее утро песни зазвучали, когда мы еще спали; открыв глаза, мы подумали, что экипаж испол­няет в нашу честь серенаду, но все обстояло совсем иначе; ветер стал встречным, и это вынуждало матросов грести изо всех сил, чтобы справиться с течением. Капи­тан джермы громогласно произносил какую-то молитву, на каждый стих которой арабы отвечали: «Элейсон». При каждом таком припеве наше судно относило шагов на пятьдесят назад!

Капитан рассудил, что если так пойдет и дальше, то к вечеру или, самое позднее, на следующее утро мы вер­немся назад в Абу-Мандур, и отдал приказ пришварто­ваться возле одной из деревень, мимо которой мы про­плывали обратным ходом. Едва судно привязали, я спрыгнул на берег и направился к ближайшему дому; мне с трудом удалось раздобыть там небольшую плошку молока; мы расположились за глинобитной стеной, чтобы укрыться от облаков раскаленной пыли, которые подни­мал ветер, и принялись за еду.

Внезапно мы увидели, что к нам приближается чудо­вищного вида с анто на точь-в-точь в таком же одея­нии, как ее собрат из Розетты; но если мужчина, на наш взгляд, был всего лишь не особенно привлекательным, то старуха показалась нам просто отвратительной. По мере того как она подходила все ближе, меня охватили жуткие опасения: а вдруг ей вздумается, увидев, что мы иностранцы, одарить нас своими ласками? Я поспешил поделиться этой мыслью со своими спутниками, и они задрожали всем телом. К счастью, мы отделались лишь страхом: старуха ограничилась тем, что попросила у нас подаяние; мы поспешили дать ей хлеба, фиников и несколько монеток. Получив этот выкуп, она удалилась, позволив нам завершить трапезу. Через два часа ветер стих, и мы снова тронулись в путь.

Мы медленно продвигались вперед: если раньше поме­хой нам был встречный ветер, то теперь нам мешала малая глубина реки, и, хотя наше судно имело осадку всего лишь в три фута, оно иногда касалось песчаного дна. Так что за четыре или пять часов нам с великим тру­дом удалось проделать всего лишь два-три льё. Ближе к вечеру мы увидели, как на красноватом горизонте мед­ленно поднимаются три симметричные горы, острые контуры которых прорисовывались на фоне неба: это были пирамиды!

Прямо на глазах пирамиды становились все больше, в то время как по левую руку от нас первые отроги Ливий­ских гор сжимали между своими гранитными склонами русло Нила.

Мы замерли, не в силах оторвать взгляд от этих гигант­ских сооружений, с которыми были связаны столь вели­кие деяния древности и столь славные памятные события недавних дней! Здесь новоявленный Камбис дал очеред­ную битву, и мы могли, подобно Геродоту, видевшему кости персов и египтян, в свой черед отыскать на ее поле останки наших отцов!

По мере того как солнце опускалось за горизонт, его отблески поднимались по склонам пирамид, основания которых уходили в тень; вскоре уже сверкала лишь одна вершина, напоминавшая раскаленный докрасна клин; затем и по ней скользнул последний луч, похожий на пламя, пылающее на верху маяка. Наконец, само это пламя отделилось от вершины, как если бы оно подня­лось в небо, чтобы зажечь звезды, засверкавшие уже мгновение спустя.

Наш восторг граничил с безумием, мы рукоплескали и радовались этим великолепным декорациям, а затем позвали капитана, попросив его не трогаться с места ночью, чтобы на следующее утро мы не упустили ни еди­ной подробности из величественного пейзажем, который должен был развернуться перед нашими глазами. Все складывалось превосходно: он, со своей стороны, явился сказать нам, что из-за трудностей плавания судну при­дется бросить здесь якорь. Мы еще долго стояли на палубе, глядя в сторону пирамид, хотя различить их в темноте уже было невозможно, а потом отправились к себе под навес, чтобы поговорить о пирамидах, коль скоро нельзя было их видеть.

Наутро я проснулся первым и с удивлением обнару­жил, что все еще спят, хотя уже давно рассвело. Я чув­ствовал недомогание, похожее на гнетущее сновидение, и разбудил своих спутников: все они находились в таком же болезненном состоянии; мы вышли из-под навеса: воздух был тяжелым и удушливым, а унылое и тусклое солнце всходило за пеленой раскаленного песка, подня­того ветром пустыни. Мы ощущали, что у нас стеснено дыхание, как бывает, когда попадаешь в слишком сгу­щенную атмосферу; воздух, которым мы дышали, обжи­гал нам грудь. Не понимая, что происходит, мы огляде­лись по сторонам: матросы и капитан неподвижно сидели на палубе джермы, завернувшись в плащи, одна из скла­док которых прикрывала им рот, что придавало этим людям сходство с Дантовыми персонажами на рисунках Флаксмана; живыми оставались лишь их глаза, устрем­ленные на горизонт, в который они с беспокойством вглядывались. Наше появление на палубе, казалось, нисколько не отвлекло их от этого занятия; мы обрати­лись к ним, но они остались безмолвными; наконец я осведомился у самого капитана о причине подобного уныния; тогда он указал рукой на горизонт и, по-прежнему прикрывая рот плащом, произнес:

— Хамсин.

Едва было произнесено это слово, как мы в самом деле увидели все признаки этого губительного ветра, которого так страшатся арабы. Пальмы, раскачиваемые перемен­чивыми порывами ветра, гнулись во все стороны, как если бы в небе скрещивались потоки воздуха; поднятый ветром песок хлестал нас по лицу, и каждая его крупинка обжигала, как искра, вылетевшая из горнила печи. Встре­воженные птицы спускались с высоты и летали, прижи­маясь к земле, словно спрашивая у нее, какая беда ее терзает; стаи ястребов с длинными и узкими крыльями кружились в небе, испуская пронзительные крика, а затем вдруг камнем падали на верхушки мимоз, откуда они вновь стрелой взмывали ввысь, ибо ощущали, что дрожат даже деревья, как если бы неодушевленные пред­меты разделяли ужас живых существ. Ни один из таких видимых признаков не ускользнул от внимания наших арабов, но по их бесстрастным, устремленным в одну точку глазам и непроницаемым лицам невозможно было определить, являлись ли эти приметы благоприятными или тревожными.