Путевые впечатления. Кавказ. Часть 2

Сванеты сохраняют христианские обычаи. Русские крестили некоторых из них, и есть предположение, что в одной из их церквей погребена царица Тамара.

Как и у обитателей кантона Вале, среди них встреча­ются больные кретинизмом и зобом.

Между Мингрелией и Абхазией расположена неболь­шая свободная местность, в которой проживает примерно две тысячи семейств.

Называется она Самурзаканью.

Там сохраняется во всей силе обычай кровной мести.

Три или четыре года тому назад один старый местный князь женился на юной девушке; однако у него был сын почти одинаковых лет с его женой, который, подобно дон Карлосу, влюбился в свою мачеху, а она, по-видимому, не осталась равнодушна к его любви.

Старый князь, вовремя предупрежденный об этой кро­восмесительной связи, отослал жену к ее семье.

Такое оскорбление вызвало кровную месть.

Случилось все это самое большее два или два с поло­виной года тому назад; старый князь, его жена и его сын еще живы.

Однако тридцать четыре человека с обеих сторон уже убиты.

Говоря о сванетах, мы забыли упомянуть одну подроб­ность, связанную с их нравами: когда у них родится столько дочерей, сколько им хотелось иметь, они всех появляющихся затем на свет девочек убивают, чтобы избежать хлопот и издержек на их воспитание.

По другую сторону Мингрелии расположена Гурия, одна половина которой принадлежит русским, а другая — туркам; обитатели русской части носят тюрбан в сочета­нии с военной шинелью. Это кавказские тирольцы. Они поют фальцетом, и гортанные переливы их голоса похожи на швейцарские.

Та часть Гурии, что принадлежит Турции, находится, естественно, во враждебных отношениях с русской частью; в итоге даже самые близкие родственники нена­видят друг друга и ссорятся между собой.

Все это, как нетрудно понять, есть следствие весьма сомнительного просвещения и глубокого невежества. Во время последней войны с Россией доморощенные поли­тики из Марани спорили по поводу происходивших в мире событий, и один старый, почти столетний князь, здешний Нестор, взял слово и сказал:

«Французы, как нам известно, дерутся хорошо, но это народ легкомысленный, и мы без труда с ними спра­вимся.

Англичане — это торгаши, деньги для них все, это тоже известно; так что с помощью денег мы заставим их сидеть смирно.

Что же касается австрийцев, то на них вообще не стоит обращать внимания, ибо за те девяносто лет, что я себя помню, о них никогда и разговора не было».

При жизни князя Дадиана — мужа мингрельской вла­детельницы, с которой я виделся в Петербурге, — глав­ный праздник года, Пасха, отмечался вполне феодаль­ным образом. Правящий князь созывал местных князей, и они все вместе пировали в течение трех дней, сидя под шатровым навесом в турецком стиле. Располагались они в середине этого шатра.

В круговых галереях, служивших оградой шатра, раз­мещались дворяне и помещики.

Дворян и помещиков окружало кольцо, состоявшее из вассалов.

Дальше располагались крестьяне разных разрядов.

Каждый, какого бы звания он ни был, приносил с собой хлеб, вино и мясо.

Так что празднество было великолепно и в то же время обходилось дешево.

Во время праздника устраивались бои, сражения, состязания в беге и лошадиные скачки. Все мингрельцы, мужчины и женщины, являлись на него в своих лучших нарядах.

Следует сказать, что мингрельские женщины — осо­бенно блондинки с черными глазами и брюнетки с голу­быми — самые прекрасные создания на земном шаре.

Выше мы описали похороны бедняка, увиденные нами в Шеинской; что же касается княжеских похорон, то они помпезны.

Если покойник был убит на войне или просто с ору­жием в руках, его приходят поздравлять с такой прекрас­ной смертью целые депутации; затем, закончив поздрав­лять покойника, поздравляют его семью.

Стенания тянутся бесконечно, и, за исключением кня­жеских и знатных фамилий, вдовы носят траур всю жизнь.

Когда умер последний Дадиан — отец того очарова­тельного мальчика, что подарил мне свою шапочку, — каждый родственник и друг покойного должен был вхо­дить в церковь, поддерживаемый двумя людьми и на подгибающихся ногах, словно падая в обморок; он дол­жен был вопить, кричать, бить себя в грудь, рвать на себе платье — короче, выказывать все возможные признаки горя.

Следствием этого обычая стал один забавный случай.

Сосед покойного, правящий князь Абхазии Михаил Шервашидзе, хотя он и был его смертельным врагом, считал себя в качестве родственника обязанным разде­лить эту печаль, по крайней мере внешне. Поддерживае­мый двумя людьми, князь вошел в церковь и всеми пола­гающимися в таких случаях кривляньями стал демонстрировать свое горе: он кричал, плакал, вопил.

Внезапно недалеко от церкви послышались восклица­ния, отличавшиеся большей искренностью: люди князя Шервашидзе приехали на лошадях, украденных у мин­грельцев, и хозяева, узнав своих лошадей, потребовали вернуть их; однако они получили от вдовы приказ не настаивать на своем, ибо пошлые частные интересы должны были отступить перед великим несчастьем, постигшим страну.

После Чолокского сражения, в котором мингрельцы и русские под предводительством князя Андроникова раз­били турок, победители бросились грабить лагерь паши; некий священник, принимавший участие в сражении и пожелавший принять участие в грабеже, случайно натол­кнулся на шатер казначея; в шатре стоял сундук с клю­чом в замке; священник открыл сундук: он был полон золота.

Сундук был слишком тяжелым, чтобы священник мог его унести; к тому же тогда его увидели бы, а ему этого не хотелось. И потому он принялся запускать руки в золото, набивая им свои карманы и кармашки и сыпля его себе за пазуху. Он успел набрать уже, наверное, тысяч двадцать франков, когда появились солдаты.

— Идите, идите, друзья мои! — крикнул им священ­ник. — Вот золото, берите его сколько вашей душе угодно; что же касается меня, то я стремлюсь к благам не от мира сего.

И он презрительным жестом указал им на сундук, давая знать, что намерен удалиться.

Однако столь редкое бескорыстие тронуло солдат до слез.

— Что ж, отлично! — сказали они. — Вот так молодец священник!

И поскольку одно из самых главных свидетельств сим­патии, которые может дать русский солдат, равно как и одна из самых главных почестей, которые он может ока­зать тому, кого он любит или кем он восхищается, состоит в том, что этого человека качают на руках, солдаты под­хватили попа и принялись подбрасывать его под самую крышу шатра.

Но при этом к их великому изумлению произошло нечто совершенно неожиданное: из карманов летавшего вверх и вниз священника хлынули спрятанные там монеты и настоящим золотым дождем посыпались на подбрасывавших его солдат.

Вначале солдаты поверили в чудо и удвоили свое рве­ние, но затем, увидев, что в какой-то момент золото из попа сыпаться перестало, они начали понимать, что это чудо состояло всего лишь в возвращении украденного.

Шарден, путешествовавший по Персии и Кавказу при­мерно двести лет тому назад, нашел Мингрелию в сем­надцатом веке весьма похожей на ту, какой она остается в девятнадцатом веке.

Он рассказывает, что в его время мингрельский послан­ник, прибывший в Константинополь со свитой из двух­сот невольников и ставший заметной фигурой в турецкой столице, по мере надобности распродавал свою свиту, так что, когда он ехал назад, при нем оставалось всего лишь трое или четверо прислуживавших ему челядинцев.

Шарден добавляет, что однажды, заметив у продавца детских игрушек маленькую музыкальную трубу и, веро­ятно, находя ее звук приятным или оригинальным, тот же мингрельский посланник купил ее и по пути с базара домой всю дорогу играл на ней.

Шевалье Гамба, чья сестра еще жива и владеет круп­ными поместьями в Мингрелии, совершил в 1817 и 1818 годах такое же путешествие по Кавказу, какое я проделал там в 1858 и 1859 годах, но в обратном направлении, то есть он ехал из Поти в Баку и из Баку в Кизляр, тогда как я ехал из Кизляра в Баку и из Баку в Поти. Так вот, он рассказывает, что один гурийский князь, придя в вос­торг от представления, данного в его присутствии немец­кими бродячими акробатами, пожаловал им сто арпанов земли и дюжину невольников, с условием, что немцы будут три раза в неделю давать свои представления у него на дворе и научат плясать на веревке тех из его рабов, кто обнаружит способности к этому упражнению.