Путевые впечатления. Кавказ. Часть 2

Нам повезло: она оказалась хорошей.

Мы прибыли на станцию в семь часов утра.

Лошадей нет!

Но как это может быть в семь часов утра, да еще когда на дорогах лежит целый метр снега?!

Не вдаваясь ни в какие объяснения, я вместо моей подорожной — да будет всем известно, как станционные смотрители в России ценят два казенных штемпеля, — показал почтмейстеру плетку.

В Гори я нарочно открыл чемодан, чтобы достать оттуда плетку, которую мне подарил князь Тюмень и которой он однажды убил одним ударом голодного волка, прыгнувшего к горлу его лошади.

(Призываю тех моих читателей, кто пожелал бы путе­шествовать по России, обратиться ко мне за описанием образца такой плетки: я доставлю себе удовольствие, со­здав известность этому орудию.)

После этого лошади словно выросли из-под земли.

Удивительная страна, где все знают о существовании подобного злоупотребления и где никто не устраняет его.

В десять часов мы были в деревне Сурам.

— Лошадей!

— Их тут нет.

— Дорогой друг, — сказал мне Муане, — наденьте какой-нибудь орден, хоть на шею, иначе мы никогда не доедем.

Вот еще одна печальная истина, но это так.

Я открыл чемодан, где хранились ордена, как перед этим открыл чемодан, где лежала плетка, первое из двух великих действенных средств, прицепил к петлице орден Карла III и повторил свое требование.

— Сию минуту, генерал, — произнес, обращаясь ко мне, станционный смотритель.

Через полчаса два наших экипажа были запряжены.

К несчастью, саней на станции не оказалось.

Я заметил на крыше какие-то сани, но в ответ на мой вопрос почтмейстер привел довольно правдоподобный довод, что если бы они на что-нибудь годились, то не валялись бы на крыше.

Мы тронулись в путь и час спустя миновали деревню Сурам, которая увенчана, как и Гори, величественной крепостью, лежащей в развалинах, а затем подъехали к началу подъема в гору.

К этому времени только одни сани отважились преодо­леть перевал: это были сани офицера, отправленного с депешами в Кутаис и позаимствовавшего у меня тулуп.

Он выехал накануне утром.

Борозды, оставленные его санями, оказались полно­стью занесены снегом, падавшим всю ночь, но видны были следы тех путников, что ехали верхом.

Мы двинулись в гору, придерживаясь этих следов.

После того, что нам рассказывали о трудностях Сурам- ского перевала, подъем показался мне сначала не только легким, но и приятным. Это был довольно пологий склон, не имевший обрывов ни слева, ни справа и тяну­вшийся всего лишь на четыре версты.

После часового подъема, оказавшегося, по правде говоря, не слишком трудным, мы достигли вершины горы; я дважды попросил обнадежить меня в этом, поскольку не мог поверить в такой успех.

— Но тогда, — обратился я к ямщику, — нам остается лишь спуститься вниз?

— Совершенно верно, — ответил он.

Я взглянул на Муане:

— Итак, вот этот знаменитый Сурам, этот непреодо­лимый Сурам, с чем я и поздравляю Фино.

— Подождите, — сказал мне Муане, — мы еще не у цели.

— Но вы ведь слышали, что нам осталось лишь спу­ститься.

— Конечно, но спуск спуску рознь.

— Прежде всего есть спуск в Ла-Куртиле.

— А есть еще спуск в ад.

— Ну, этот-то не труден, ведь Вергилий говорит: «Facilis descensus Averni[16]».

— Как вам угодно; но что-то подсказывает мне, что Фино был прав, а Вергилий ошибся.

— Полноте, вы упрямитесь.

— Вспомните о господине Мюррее и его шестидесяти волах.

— Ах, друг мой, эти англичане так чудаковаты! Ему, наверное, сказали, что с тридцатью волами затрачивают четыре часа на то, чтобы преодолеть Сурам, и он взял их шестьдесят, чтобы потратить на этот переход всего лишь два часа.

Должен сказать, что первые три версты, проделанные нами, будто бы подтверждали мою правоту, но затем с левой стороны стал открываться небольшой овраг, а склон начал понемногу становиться круче; овраг делался все глубже, а склон превращался в ледяную горку. Впе­реди виднелись верхушки деревьев, по которым, каза­лось, должны были проехать наши сани; потом дорога круто повернула направо и благодаря ее уклону мы уви­дели дно оврага, незаметно превратившегося из пропасти в бездну. В глубине этой бездны катился горный поток: то был один из истоков Квирилы. Было очевидно, что мы окажемся у подножия Сурама лишь тогда, когда будем находиться на одном уровне с этим ручьем, а до ручья было далеко. У нас был превосходный возница, но он имел дурную привычку бить лошадей, а его лошади, в свою очередь, имели дурную привычку бросаться в сто­рону, когда их били. Его подседельная лошадь, которую он ударил между ушей кнутом, отскочила в сторону, вследствие чего и лошадь, и возница скрылись по пояс в снегу.

Поистине, что бы ни говорил г-н де Граммон, но есть Бог и для возниц, бьющих своих лошадей: сначала из снега показалась голова нашего возницы, затем появи­лись его плечи, затем грудь. В руках у него был повод, который он тянул за собой, а вслед за поводом показа­лась и лошадь. Падая, они остановились в полушаге от пропасти.

— Ничего, ничего, — произнес ямщик, снова взби­раясь на лошадь.

Это означало, чтб все это пустяки.

— Объясните ему, — сказал я Григорию, — что такое, возможно, пустяки для него, но вовсе не для нас.

Однако это предупреждение явно показалось напрас­ным нашему ямщику, ибо он поехал быстрее, чем пре­жде; правда, его лошадь, обладая меньшим упрямством, чем он, и пользуясь опытом, которым не хотел восполь­зоваться человек, уже не бросалась в сторону, несмотря на удары, которые она продолжала получать.

Впрочем, такое стремительное движение обладало тем достоинством, что, если бы случилась лавина, она не успела бы нас догнать.

Но вот что представлялось нам поразительным, так это то, что, чем ниже мы спускались с подобной скоро­стью, тем больше дорога, казалось, углублялась в недра земли.

После нашего отъезда из Тифлиса мы, сами того не замечая, непрестанно поднимались в гору и вот теперь, достигнув спуска с Сурамского перевала, должны были оптом вернуть то, что брали в розницу.

Спуск длился целых два часа; в течение этих двух часов мы видели перед собой лишь вершины деревьев; нако­нец, нашего слуха достиг шум ручья: это означало, что мы приближаемся ко дну долины; сани, которые с самой вершины перевала приобрели тот же наклон, что и скат, угрожая при малейшем толчке выбросить нас шагов на десять вперед, вернулись в устойчивое положение, и мы в течение нескольких минут катились параллельно гор­ному потоку.

Мы перевели дух.

В этот момент послышались три ружейных выстрела, весьма напоминавшие пушечные; если бы дело проис­ходило на море, я бы подумал, что это просит о помощи какой-нибудь корабль.

Внезапно мы заметили нечто вроде гимнастической площадки — признаться, при этом зрелище я расхохо­тался: что за черти, гномы, духи вздумали заниматься гимнастикой в подобном месте?

Возвышение, через которое мы переехали, позволило нам увидеть какую-то деревню, скрытую в складке мест­ности.

Однако, если говорить точнее, мы увидели не деревню, а двери домов; что же касается самих домов, то они были полностью занесены снегом.

Перед каждой дверью были вырыты проходы, сооб­щавшиеся со своего рода улицей.

Я, вполне естественно, подумал, что это почтовая станция.

Но это была деревня Ципа, отстоявшая от станции на пятнадцать верст.

Наша телега сильно пострадала при спуске, она опро­кидывалась дважды, а поскольку мне сказали, что тот участок дороги, который нам осталось проделать, будет еще хуже, я велел ямщикам перейти в арьергард и ехать тихо; от них требовалось лишь одно: присоединиться к нам на другой день утром.

Ну а нам предстояло ехать впереди.

Тем временем поднялся ветер, и начал падать снег.

Я не очень-то понимал, каким образом дорога, кото­рую нам осталось проделать, может быть хуже той, кото­рую мы уже проделали, но если нам сказали правду, то было вполне вероятно, что мы никогда не доберемся до станции.