Страница 32 из 122
— Князь, — сказал я хозяину дома, вытаскивая из кармана письмо графини Ростопчиной, — прошу вас, помогите мне прочитать название деревни нашего друга.
— Для чего? — спросил меня князь.
— Для того, чтобы ответить ей: она написала мне очень милое письмо.
— Как, вы не знаете?.. — удивился князь.
-Что?
— Она умерла!
XL. ЦИТАТЫ
Дадим теперь читателю представление о даровании человека, физический и нравственный портрет которого столь красочно изобразило нам перо бедной графини Ростопчиной.
Оценить мужчин и перевести то, что они сочинили, могут мужчины, но рассказывать о них всегда следует женщинам.
Мы не стали долго выбирать, а просто взяли наудачу несколько стихотворений Лермонтова, сожалея, что у нас нет возможности познакомить наших читателей с его главной поэмой «Демон», как мы познакомили их с его лучшим романом «Печорин»; но его гений проявляется везде, и, вполне вероятно, гений этот будет лучше оценен при виде его способности претерпевать изменения и принимать разнообразные формы.
Начнем со стихотворения, озаглавленного «Дума»; это сетование, где автор, возможно несколько мизантропически, оценивает поколение, к которому принадлежал он сам.
ДУМА
Печально я гляжу на наше поколенье!
Его грядущее — иль пусто, иль темно, Меж тем, под бременем познанья и сомненья, В бездействии состарится оно.
Богаты мы, едва из колыбели, Ошибками отцов и поздним их умом, И жизнь уж нас томит, как ровный путь без цели, Как пир на празднике чужом.
К добру и злу постыдно равнодушны, В начале поприща мы вянем без борьбы; Перед опасностью позорно малодушны И перед властию — презренные рабы. Так тощий плод, до времени созрелый, Ни вкуса нашего не радуя, ни глаз, Висит между цветов, пришлец осиротелый, И час их красоты — его паденья час!
Мы иссушили ум наукою бесплодной, Тая завистливо от ближних и друзей Надежды лучшие и голос благородный Неверием осмеянных страстей.
Едва касались мы до чаши наслажденья, Но юных сил мы тем не сберегли; Из каждой радости, бояся пресыщенья, Мы лучший сок навеки извлекли.
Мечты поэзии, создания искусства Восторгом сладостным наш ум не шевелят; Мы жадно бережем в груди остаток чувства — Зарытый скупостью и бесполезный клад. И ненавидим мы, и любим мы случайно, Ничем не жертвуя ни злобе, ни любви, И царствует в душе какой-то холод тайный, Когда огонь кипит в крови.
И предков скучны нам роскошные забавы, Их добросовестный, ребяческий разврат;
И к гробу мы спешим без счастья и без славы, Глядя насмешливо назад.
Толпой угрюмою и скоро позабытой Над миром мы пройдем без шума и следа, Не бросивши векам ни мысли плодовитой, Ни гением начатого труда.
И прах наш, с строгостью судьи и гражданина, Потомок оскорбит презрительным стихом, Насмешкой горькою обманутого сына Над промотавшимся отцом.
Оставляя в стороне слабость перевода, согласитесь, что Байрон и де Мюссе не написали бы ничего более горького.
А вот стихотворение в совершенно ином ключе: это разговор двух гор, Шат-Альбруса и Казбека, двух самых высоких вершин Кавказа после Эльбруса, если я не ошибаюсь.
Шат-Альбрус, расположенный в самой неприступной части Дагестана, до сих пор не поддавался господству России.
Казбек, напротив, уже давно ей покорился. Он представляет собой ворота Дарьяла. Его князья на протяжении семисот лет взимали дань с различных держав, поочередно завладевавших Кавказом, и открывали и запирали им проход, в зависимости от того, исправно или неисправно те платили им дань.
В этом и кроется причина упрека, который Шат- Альбрус бросает Казбеку и который без данного нами разъяснения был бы, наверное, непонятен большинству наших читателей.
Ну а теперь, когда это разъяснение дано, перейдем к самому стихотворению «Спор».
СПОР
Как-то раз перед толпою Соплеменных гор
У Казбека с Шат-горою
Был великий спор.
«Берегись! — сказал Казбеку
Седовласый Шат, —
Покорился человеку
Ты недаром, брат!
Он настроит дымных келий
По уступам гор;
В глубине твоих ущелий
Загремит топор;
И железная лопата
В каменную грудь, Добывая медь и злато, Врежет страшный путь.
Уж проходят караваны
Через те скалы, Где носились лишь туманы
Да цари-орлы.
Люди хитры! Хоть и труден Первый был скачок, Берегися! Многолюден
И могуч Восток!» «Не боюся я Востока, — Отвечал Казбек, —
Род людской там спит глубоко Уж девятый век.
Посмотри: в тени чинары Пену сладких вин На узорные шальвары
Сонный льет грузин;
И склонясь в дыму кальяна На цветной диван,
У жемчужного фонтана Дремлет Тегеран.
Вот — у ног Ерусалима,
Богом сожжена, Безглагольна, недвижима
Мертвая страна;
Дальше, вечно чуждый тени, Моет желтый Нил Раскаленные ступени Царственных могил.
Бедуин забыл наезды
Для цветных шатров И поет, считая звезды,
Про дела отцов.
Все, что здесь доступно оку, Спит, покой ценя ...
Нет! Не дряхлому Востоку Покорить меня!»
«Не хвались еще заране! — Молвил старый Шат, —
Вот на севере в тумане
Что-то видно, брат!» Тайно был Казбек огромный
Вестью той смущен;
И, смутясь, на север темный Взоры кинул он;
И туда в недоуменье
Смотрит, полный дум:
Видит странное движенье, Слышит звон и шум.
От Урала до Дуная,
До большой реки,
Колыхаясь и сверкая,
Движутся полки;
Веют белые султаны,
Как степной ковыль;
Мчатся пестрые уланы,
Подымая пыль;
Боевые батальоны
Тесно в ряд идут,
Впереди несут знамени,
В барабаны бьют;
Батареи медным строем
Скачут и гремят,
И, дымясь, как перед боем,
Фитили горят.
И, испытанный трудами Бури боевой,
Их ведет, грозя очами,
Генерал седой.
Идут все полки могучи, Шумны, как поток,
Страшно медленны, как тучи, Прямо на восток.
И, томим зловещей думой, Полный черных снов, Стал считать Казбек угрюмый —
И не счел врагов.
Грустным взором он окинул
Племя гор своих, Шапку на брови надвинул — И навек затих.
Поэт находит здесь способ быть одновременно насмешливым и величавым, что чрезвычайно трудно, поскольку насмешливость и величавость — качества, почти всегда исключающие друг друга.
В трех или четырех стихотворениях, которые мы приведем дальше, преобладает одна лишь грусть. Все эти стихотворения написаны им совсем незадолго до смерти. Графиня Ростопчина рассказала нам, что Лермонтов предчувствовал свою скорую смерть; это предчувствие обнаруживается почти в каждой его стихотворной строке.
УТЕС
Ночевала тучка золотая На груди утеса-великана, Утром в путь она умчалась рано, По лазури весело играя.
Но остался влажный след в морщине Старого утеса. Одиноко Он стоит, задумался глубоко, И тихонько плачет он в пустыне.
ТУЧИ
Тучки небесные, вечные странники!
Степью лазурною, цепью жемчужною Мчитесь вы, будто как я же, изгнанники, С милого севера в сторону южную.
Кто же вас гонит: судьбы ли решение? Зависть ли тайная? Злоба ль открытая? Или на вас тяготит преступление?
Или друзей клевета ядовитая?
Нет, вам наскучили нивы бесплодные ...
Чужды вам страсти и чужды страдания; Вечно холодные, вечно свободные, Нет у вас родины, нет вам изгнания.
Мы выписали из одного альбома приводимое ниже стихотворение, не содержащееся в собрании сочинений Лермонтова. Возможно, оно составляло часть той последней посылки, что была потеряна курьером.
РАНЕНЫЙ
Вот раненый простерт под синевой небес.
Он знает: смерть его узрит лишь мрачный лес.
Но что терзает грудь и сердце бередит,
Что от кровавых ран усугубляет боли, Причина, отчего страдает он все боле — Безрадостная мысль, что всеми он забыт.
В тот же альбом вписано четверостишие, цитируемое нами по памяти.