Путевые впечатления. Кавказ. Часть 2

Восток решил великую торговую проблему запреще­ния посредничества; без сомнения, товар становится от этого дешевле, но такая экономия существует лишь в стране, где время не имеет никакой цены.

Американец умер бы от нетерпения к концу первой недели своего пребывания в Тифлисе.

У всех этих магазинов передняя сторона открыта, и все эти торговцы работают на виду у прохожих; мастера, владеющие секретами или хитрыми приемами своего ремесла, оказались бы очень несчастны на Востоке.

Нет ничего любопытнее, чем путешествовать по этим улицам: иностранцу это не надоедает, и я бродил там почти каждый день.

Так что наша красочная прогулка продолжалась дольше, чем мы рассчитывали: было уже почти два часа, когда мы вспомнили о предстоящих визитах.

Мы возвратились к себе, чтобы переменить сапоги и брюки (рекомендую путешественникам, которые посетят Тифлис после меня, мой наряд в сочетании с высокими сапогами), и затем отправились к князю Дмитрию Орбе- лиани.

Я уже говорил о происхождении князей Орбелиани; они князья не Священной Римской империи, а Подне­бесной империи: их предки пришли из Китая в Грузию в пятом веке, если я не ошибаюсь.

На картине, принадлежащей этой семье, изображен Великий потоп: какой-то человек плывет по поверхности безбрежного водного пространства и показывает Ною, чтобы быть допущенным в ковчег, огромный пергамент.

Этот человек — предок князей Орбелиани.

Этот пергамент — его дворянская грамота.

Князь Дмитрий Орбелиани знает молитву, с помощью которой заклинают змей, и владеет тем знаменитым камнем, а лучше сказать, талисманом, который делает правдоподобной сказку о чудодейственном индийском безоаре.

Камень этот перешел к нему от царя Ираклия, пред­последнего правящего государя Грузии, дочь которого была матерью князя, и с помощью этого драгоценного наследства он спас немало жизней.

Княгиня Орбелиани — это сорокалетняя дама, по соб­ственной воле и намного раньше предписанного приро­дой срока принявшая облик матроны. Она была, навер­ное, одной из первых красавиц в Тифлисе; пудра, употребляемая ею, как я полагаю, из кокетства, придает ее внешности черты восемнадцатого века. Столь велича­вой внешности, как у нее, мне не случалось видеть ни у одной знатной дамы.

Встретив на улице княгиню Орбелиани, идущую пеш­ком, вы поклонитесь ей, даже если вы с ней незнакомы, настолько один ее вид заставляет вас оказывать ей долж­ное почтение.

Она мать одной из самых красивых, самых живых, остроумных и обворожительных молодых дам в Тиф­лисе — г-жи Давыдовой-Грамон.

Среди всей этой прекрасной княжеской семьи бегала маленькая девочка, с которой все обращались как с доче­рью хозяев дома.

— Посмотрите внимательно на эту маленькую девочку, — вполголоса сказал мне Фино, — потом я рас­скажу вам о ней нечто любопытное.

Возможно, именно желание поскорее узнать это нечто любопытное сократило мой визит.

Я встал, напомнив Фино, что в три часа нам следует быть у князя Барятинского, и вышел.

— Итак, — спросил я барона, — что же это за девочка?

— Вы хорошо рассмотрели ее?

— Да, это очень милый ребенок, но мне показалось, что она простого происхождения.

— Да, простого, если только простое происхождение не искупается некоторыми высокими качествами.

— Черт побери, дорогой друг! Я весь в нетерпении: ну же, поскорее расскажите историю этого ребенка.

— Тогда слушайте: история коротка, и ее следует рас­сказывать как можно проще.

Мать девочки, беременную ею, и ее семидесятилет­нюю бабушку захватили в плен лезгины. Благодаря уси­лиям всей семьи была собрана сумма, которую Шамиль потребовал в качестве выкупа. Обе женщины отправи­лись домой, причем мать в это время кормила грудью четырехмесячного ребенка, которым она разрешилась в плену. Однако в то самое время, когда они должны были покинуть вражеский край, бабушка умерла, а перед смер­тью обратилась к дочери с последней просьбой, умоляя не оставлять ее тело в земле неверных. Дочь полагала, что сделать это будет чрезвычайно просто и что, выкупив мать живой, она имеет право увезти ее с собой и мерт­вую. Однако похитители рассудили иначе и оценили труп старухи в шестьсот рублей.

Тщетно дочь умоляла, плакала — ей так и не удалось ничего добиться.

Тогда она попросила позволить ей увезти с собой тело матери, поклявшись всем, что есть у нее святого, отпра­вить им требуемый выкуп или возвратиться к ним и стать их невольницей.

Горцы отказались, заявив, что они согласятся отдать ей тело старухи лишь на одном условии, а именно, если мать оставит им в залог своего ребенка.

Дочерняя любовь взяла верх над материнским чув­ством: мать оставила своего ребенка — с криками, рыда­ниями, слезами и страхами, но все же оставила.

Она вернулась в Тифлис, похоронила мать в освящен­ной земле, как это желала старуха, и, поскольку ее семья совершенно разорилась после первого выкупа, стала ходить, облаченная в траур, из дома в дом и просить подаяние, чтобы таким образом собрать шестьсот рублей, которые требовали у нее лезгины за возвращение ей ребенка.

Нужные шестьсот рублей были собраны в течение одной недели.

Располагая этими деньгами, мать не пожелала медлить ни одного часа; она отправилась в путь пешком и добра­лась до аула, где оставался ребенок. Но там, поскольку сердце ее было разбито печалью, а тело было разбито усталостью, она упала, чтобы никогда больше уже не встать.

Через три дня после своего прихода в аул мученица скончалась.

Лезгины, верные своему обещанию, взяли шестьсот рублей и возвратили мать и дочь начальнику русских военных постов; мать похоронили, а ребенка передали экзарху.

Этот ребенок — та самая маленькая сирота, которую вы только что видели и которую княгиня Орбелиани удо­черила.

Так что, как видите, я был прав, говоря вам на ухо: «Посмотрите внимательно на эту маленькую девочку».

XXXIX. ПИСЬМО

Ровно в три часа дня мы явились к князю Барятин­скому.

Хотя князь Барятинский носит одно из самых знаме­нитых русских имен — его род происходит от святого Михаила Черниговского, потомка Рюрика в двенадцатом колене и святого Владимира в восьмом, — он всем обя­зан лишь самому себе.

При императоре Николае он долгое время находился в немилости, несмотря на любовь, которую питал к нему наследник престола, а может быть, как раз вследствие этой любви.

В чине поручика он прибыл на Кавказ, императорским наместником и единоличным правителем которого ему было предначертано однажды стать, и командовал сна­чала сотней линейных казаков, затем батальоном и, наконец, Кабардинским полком. Будучи командиром этого полка, он создал команду тех знаменитых кабар­динских охотников, с которыми в Хасав-Юрте мы ходили в ночную экспедицию, о чем уже было рассказано выше, потом стал начальником штаба при Муравьеве, затем, в свою очередь, стал полным генералом, подал в отставку, вернулся в Петербург и, наконец, с восшествием на пре­стол нового императора вернулся в Тифлис как намест­ник Кавказа.

Ему около сорока двух лет, у него красивая внешность и чрезвычайно приятный голос, которым он очень остро­умно рассказывает как свои собственные воспоминания, так и чужие забавные истории; он приветлив и любезен, хотя и остается всегда знатным вельможей, что следует подчеркнуть особо. Как сейчас станет понятно, такая мягкость не исключает в нем громадной энергии.

Еще будучи полковником, князь Барятинский коман­довал экспедицией против одного аула. Как правило, такие экспедиции происходят летом, однако князь пред­принял свой поход зимой, при пятнадцати градусах мороза, и у него были на то основания.

Летом горцы удаляются в лес и спокойно выжидают, пока русские не покинут их аул, что те всегда в конечном счете и делают; потом, как только русских в ауле не оста­ется, горцы снова вступают во владение им, даже когда аул приходится восстанавливать, если русские сожгли его или разрушили.