Путевые впечатления. Кавказ. Часть 2

При виде себя я вскричал от ужаса: парикмахер постриг меня под бобрик, причем так коротко, что моя голова стала похожа на щетку, но не на ту щетку, какой чистят платье, а на ту, какой натирают воском паркет!

Я подозвал Муане и Калино, чтобы они насладились моим обликом в его новом воплощении.

Взглянув на меня, они расхохотались.

— Вот это находка! — сказал Муане. — Если у нас не хватит денег, мы станем показывать вас в Константино­поле как тюленя, выловленного в Каспийском море.

Муане, будучи художником, с первого взгляда угадал, с кем у меня и в самом деле есть сходство; я не могу отрицать, что, когда волосы у меня острижены очень коротко, моя физиономия несколько напоминает физио­номию этого забавного зверя.

Утверждают, что каждый человек имеет сходство с каким-нибудь видом животных.

Так вот, по здравом размышлении я предпочту быть скорее похожим на тюленя, чем на какое-либо иное зем­новодное существо: он ведь очень кроток, безобиден и ласков, и к тому же из его тела добывают жир.

Не знаю, кроток ли я, безобиден и ласков, но зато мне известно точно, что даже при моей жизни из моего тела добыли немало жира.

«Да вы, любезный виконт, настоящая бездонная бочка», — сказал Карл X, укоряя Шатобриана в расточи­тельстве.

«Это правда, государь, — отвечал прославленный автор «Духа христианства», — однако вовсе не я выбил дно у этой бочки».

Барон пришел за мной в условленный час.

— Ну что, вы готовы?

— Полностью.

— Тогда берите вашу шляпу и в путь.

— Мою шляпу, дорогой друг, я принес в дар Волге, на пути из Саратова в Царицын, ибо по дороге она приняла настолько причудливую форму, что напоминала мне складную шляпу Жиро, в которой он странствовал по Испании; но будьте покойны, я намерен купить новую.

— А знаете ли вы, во сколько вам обойдется здесь шляпа?

— От шестнадцати до восемнадцати франков, я пола­гаю?

— Берите выше.

— Быть может, вы имеете в виду касторовую шляпу высшего сорта?

— Да нет, я говорю о самой обыкновенной шелковой шляпе: ничто не распространяется по свету так быстро, как какое-нибудь дурацкое изобретение.

— Значит, от двадцати до двадцати пяти франков?

— Берите выше.

— Выходит, тридцать? Тридцать пять? Сорок?

— Семьдесят турских ливров, друг мой. Вы приобре­тете ее за восемнадцать рублей.

— Это скверная шутка, барон.

— Дорогой мой, с тех пор как я стал консулом, я уже не шучу; да и к тому же, как, по-вашему, можно шутить в Тифлисе, имея четыре тысячи рублей жалованья, когда одна лишь шляпа стоит восемнадцать рублей?

— Так вот почему вы носите фуражку?

— Именно; я превратил ее в деталь дипломатического мундира; повсюду, за исключением дома князя Барятин­ского, я хожу в фуражке. И благодаря этому, надеюсь, моя шляпа прослужит мне три года.

— Послушайте, а если я ...

— Что, если вы?

— ... если я воспользуюсь вашей шляпой?

— Просите у меня все что хотите; просите мой дом, мой стол, мое сердце — все к вашим услугам, но не про­сите у меня моей шляпы; моя шляпа для меня то же, чем было жалованье для маршала Сульта: я расстанусь с ней лишь вместе с жизнью.

— В таком случае, не могу ли я пойти в вашей фуражке?

— А на каком основании, я вас спрашиваю? Разве только как консульский стажер?

— Я не имею чести им быть.

— Может быть, вы атташе первого, второго или тре­тьего класса?

— О, друг мой, я, напротив, всегда был далек от всех классов.

— В таком случае остается шляпа ...

— А нельзя ли, — робко спросил я, — позволить себе надеть папаху? У меня есть превосходная папаха.

— У вас есть какой-нибудь мундир?

— Никакого, даже академического.

— Очень жаль. В сочетании с академическим мунди­ром папаха произвела бы очень сильное впечатление.

— Друг мой, я, пожалуй, откажусь от театра.

— Прекрасно, но я не отказываюсь от вас. Черт побери, я обещал вас всем моим княгиням; все в Тифлисе уже знают, что с вами приключилось несчастье, всем известно, что при виде вас можно умереть от смеха — как вы пони­маете, я люблю несколько преувеличивать, — и вас все ждут. Впрочем, вы ведь понимаете, отчего это произо­шло?

— Что?

— Да то, что вы лишились волос на голове.

— Нет, не понимаю.

— Вы сами в этом виноваты; в Тифлисе вас ждут уже целый месяц; наши княгини, подобно жене вашего парикмахера, величайшие поклонницы вашего творче­ства. Так вот, они подумали, что после продолжительного путешествия вам не избежать стрижки волос. Вы оказа­лись в положении Пипле, мой бедный друг: вы попали в руки как раз того, кто получил больше всего заявок на ваши волосы, и потому он не постриг вас, а оболванил. Но Господь утишит ради вас силу ветра. Берите же восем­надцать рублей и идемте покупать шляпу.

— Нет, нет и нет, тысячу раз нет; я предпочитаю зака­зать себе мундир и носить папаху; к тому же, когда я буду в папахе, никто не увидит, что у меня больше нет волос.

— Что ж, это меняет дело: мундир будет стоить вам двести рублей.

— Как я понимаю, нет никакого способа выпутаться из этого положения: вы логичны, как тройное правило.

— Почему же нет? Есть один. Смотрите, — продолжал Фино, указывая мне на хозяина дома, входящего в ком­нату, — вот Зубалов, он большой щеголь, и у него есть целая коллекция шляп; он даст вам во временное поль­зование одну из них, а вы за ваши восемнадцать рублей купите какую-нибудь безделушку.

— Я охотно это сделаю, — сказал Зубалов, — но у господина Дюма голова больше моей.

— Была больше, вы хотите сказать, дорогой друг: с тех пор как с ней произошло это несчастье, на нее можно надеть чью угодно шляпу.

— И все же ... — произнес я, не решаясь принять пред­ложение.

— Да соглашайтесь же, — произнес Фино. — Шляпа, которую вы будете носить здесь, станет семейной релик­вией, она будет переходить от отца к сыну, и ее повесят на стене, между «Сожалениями» и «Воспоминаниями» господина Дюбюфа.

— Ну, если взглянуть на это с такой точки зрения, то я не могу отказать столь любезному хозяину и непре­менно засвидетельствую ему подобным образом свою признательность.

Господин Зубалов и в самом деле принес мне шляпу, которая шла мне так, словно ее сделали специально для меня.

— Теперь, — заявил Фино, — на дрожки — и в театр.

— Неужели нужны дрожки, чтобы пересечь площадь?

— Во-первых, вы забываете, что я приехал из дому, а во-вторых, разве вы не заметили, вселяясь во дворец Зубалова, что начался небольшой дождь? Такого дождя вполне достаточно, чтобы уже сейчас грязь была по щиколотки; если он продолжится, то завтра грязь будет по колено; если же он затянется, то послезавтра грязь будет по пояс. Вы, дорогой друг, еще не имеете понятия о том, что такое тифлисская грязь, но, прежде чем вы покинете Тифлис, вам придется с ней познакомиться: случается, что нижнего уровня ваших дрожек уже недо­статочно, и тогда вы вынуждены взбираться на скамью, как Автомедон. Из дома, к которому вы подъехали, вам перебрасывают доску, и вы наносите свои визиты, пере­ходя по висячему мосту. Вот, скажем, двадцать восьмого августа тысяча восемьсот пятьдесят шестого года случи­лась буря: я говорю вам о ней потому, что она была самой сильной за последнее время. Грязь шла тогда с горы такими потоками — ведь у нас здесь, помимо местной грязи, принадлежащей, можно сказать, самим улицам, есть еще грязь странствующая, — так вот, повторяю, грязь шла тогда с горы такими потоками, что около три­дцати домов было разрушено до основания, шестьдесят два человека утонуло и неизвестно сколько дрожек было унесено в реку. Посмотрим, однако, стоят ли еще у ворот наши дрожки.

Дрожки стояли на месте; мы сели на них и уже десять секунд спустя входили в вестибюль театра.

XXXVIII. ТЕАТРАЛЬНЫЙ ЗАЛ. БАЗАРЫ. СИРОТА

Признаться, едва вступив в театр, уже с самого вести­бюля я был поражен простотой и в то же время изяще­ством внутренней отделки здания: можно было подумать, что ты входишь в коридор театра Помпеев.