Путевые впечатления. Кавказ. Часть 2

— Ничего, ребята, ничего, — воскликнул князь, — это Бадридзе так развлекается, обучая своих милиционеров стрельбе! Ну же, давайте, танцуйте!

— Это лезгины? — спросил я юного князя.

— Вероятно, — отвечал он, — но там Бадридзе, так что не стоит обращать на это внимание.

И он в свою очередь произнес несколько ободряющих слов танцорам и музыкантам.

Музыканты снова принялись дуть в зурну и бить в барабаны, а танцоры — плясать.

Затем мало-помалу все разошлись по своим местам, и, хотя в ответ на первоначальную пальбу раздалось несколько одиночных ружейных выстрелов, никто уже, казалось, не обращал на них внимания.

И в самом деле, этот татарский танец был по-настоящему причудлив и заслуживал того, чтобы все внимание было сосредоточено на нем. Два танцора, дер­жавшие в руках булавы, разместились на противополож­ных концах круга, в центре которого находился третий танцор, тот, у кого был натянутый лук. С быстротой и ловкостью, сравнимыми лишь с быстротой и ловкостью жонглеров с Елисейских полей, они вертели булавами вокруг головы и перебрасывали их между рук и ног, тогда как третий танцор производил своим луком всякого рода движения и звенел кольцами, усиливая музыку, и без того достаточно дикую, этим еще более диким сопрово­ждением.

Музыканты, игравшие на зурне, сменяли поочередно друг друга, заставляя ее издавать те пронзительные и раз­дражающие звуки, какие приводят в восторженное состо­яние грузин, подобно тому как звуки волынки вызывают восторг у шотландских горцев. Такая музыка словно удваивала силы танцоров и выводила их за пределы чело­веческих возможностей. Эти движения, которые самый сильный из нас не мог бы исполнять и две-три минуты, длились более четверти часа, причем танцоры, благодаря то ли привычке, то ли ловкости, не испытывали на вид ни малейшего утомления.

Наконец музыканты и танцоры остановились.

Как и все восточное танцевальное искусство, танец с булавами очень прост: он состоит в передвижениях назад и вперед, но не в соответствии с заранее установленными правилами, а по прихоти танцора. Никогда, в отличие от того, что происходит у нас, артист не старается ото­рваться от земли, и руки, вообще говоря, играют в этом танце более важную роль, чем ноги.

После танца должна была начаться борьба. Двое из наших танцоров сняли с себя верхнюю одежду, оставшись лишь в широких штанах, затем поклонились князю, натерли ладони пылью и приняли позу диких зверей, готовых вот-вот броситься друг на друга.

Впрочем, борьба, это чисто первобытное зрелище, видоизменяется меньше всех других зрелищ. Кто видел Матве и Рабассона, человека, который никогда не был положен на обе л о пат к и, тот видел также татарских борцов и может представить себе Алки- даманта и Милона Кротонского.

Так что это зрелище осталось бы для нас достаточно безликим, если бы одно происшествие чисто местного характера не придало ему ужасающе страшной окраски.

В ту минуту, когда борьба была в самом разгаре, к бал­кону, под которым толпилось больше всего зрителей, внимательно следивших за борцами, из темных глубин двора стал приближаться на виду у всех какой-то чело­век, несший на конце палки некий бесформенный пред­мет.

С демонстративным видом этот человек подходил все ближе к толпе.

По мере того как он приближался в колеблющемся свете факелов, при каждом дуновении ветра бросавших отблески на весь двор, в этом предмете стали угадываться очертания человеческой головы, а поскольку самой палки видно не было, то казалось, что эта голова, отделенная от туловища, движется одна, сама по себе, чтобы тоже принять участие в спектакле.

Человек этот вступил в круг зрителей и, не заботясь о принесенном трофее, наклонился вперед.

И тогда все стало отчетливо видно.

Он был залит кровью и нес на конце палки только что отрубленную голову с открытыми глазами и искривлен­ным ртом.

Выбритый череп указывал на то, что это голова лез­гина; на черепе зияла широкая рана.

Муане молча толкнул меня локтем, указывая на голову.

— Вижу, черт побери! — сказал я, а затем, дотрону­вшись до руки юного князя, спросил его: — Что это такое?

— О! — промолвил князь. — Это Бадридзе через своего нукера Халима посылает нам свою визитную карточку.

Пока мы обменивались этими словами, все уже рас­смотрели отрубленную голову. Женщины сделали шаг назад, мужчины — шаг вперед.

— Эй, Халим! — по-татарски крикнул князь Тарха­нов. — Что это ты сюда принес, сынок?

Халим поднял голову.

— Это голова предводителя лезгинских разбойников, которую посылает вам господин Бадридзе, — отвечал он. — Господин Бадридзе приносит вам свои извинения, что он не явился лично, но его следует ждать здесь через минуту: там было очень жарко, и он пошел сменить рубашку.

— Не говорил ли я вам, что он скоро пополнит свою дюжину голов? — сказал, обращаясь ко мне, юный князь.

— Ну а поскольку голову у мертвеца отрубил я, — про­должал Халим, — то господин Бадридзе отдал ее мне. Стало быть, князь, причитающиеся в таких случаях десять рублей вы должны мне.

— Хорошо, хорошо, — произнес князь, — поверь мне в долг до вечера. Положи голову куда-нибудь, где ее не сожрут собаки; завтра надо будет выставить ее на базаре в Нухе.

— Хорошо, князь, — ответил Халим и исчез на лест­нице, которая вела на балкон.

Минуту спустя мы увидели, как он появился с пустыми руками, припрятав голову в безопасном месте.

Через несколько минут показался и Бадридзе в безуко­ризненном наряде.

Когда лезгины попали в приготовленную для них засаду, Бадридзе приказал своим людям стрелять в них; его команда была выполнена, и трое лезгин упали замертво: вот эту ружейную пальбу мы и слышали.

Лезгины дали отпор, но Бадридзе ринулся на их пред­водителя, и завязался рукопашный бой, в котором Бадридзе ударом кинжала раскроил череп своему против­нику.

Видя, что затеянное ими нападение провалилось, а их предводитель убит, лезгины обратились в бегство.

Стало быть, ничто более не мешало празднику продол­жаться, а дамам — танцевать лезгинку.

Именно это дальше и происходило, однако около одиннадцати часов вечера случилось еще одно событие.

Мы заметили, что Халим, явно пребывая в сильном беспокойстве, ходит взад-вперед.

Было очевидно, что он что-то ищет и, по всей вероят­ности, крайне удручен своей потерей.

— Что ищет Халим? — обратился я к юному князю.

Князь расспросил нукера и со смехом возвратился к нам.

— Он не помнит, куда положил отрубленную голову, — смеясь, промолвил князь, — и думает, что ее у него украли.

Затем, обратившись к нукеру, он произнес, будто при­казывал своей собаке:

— Ищи, Халим, ищи!

И Халим в самом деле отправился искать голову.

Наконец он с большим трудом нашел ее.

Как выяснилось, Халим положил голову на скамью, стоявшую в темном углу прихожей.

Приглашенные на бал гости, не замечая головы, бро­сали на эту скамью свои плащи и шубы.

В итоге голова оказалась погребенной под шубами и плащами.

Но, уходя, каждый брал свою верхнюю одежду.

Наконец под последней шубой Халим обнаружил про­павшую голову.

— Хорошо ли вы развлеклись? — спросил Иван, про­вожая меня в отведенную мне комнату.

— Невероятно, князь, — ответил я.

На другой день голова лезгинского предводителя была выставлена на базарной улице и снабжена надписью, содержавшей его имя и обстоятельства, при которых он обрел смерть.

XXXIV. ОТЪЕЗД

Нуха, как мы уже сказали, это чудесный город или, с нашей точки зрения, восхитительная деревня; он явля­ется средоточием дачной жизни, и благодаря этому с апреля по октябрь его население возрастает с двенадцати до шестидесяти тысяч душ.

И в самом деле, сюда приезжают, чтобы найти при­бежище под свежей тенистой листвой и посидеть возле здешних прелестных ручьев.

Главный предмет торговли в Нухе — шелк. Город имеет фабрику, но не ткацкую, а шелкомотальную: ежегодно тут продается на шесть миллионов шелка-сырца.