Путевые впечатления. Кавказ. Часть 2

Значительная часть тех великолепных деревьев, что покрывают здесь своей тенью дома, это шелковицы, листья которых служат кормом для мириадов червей, составляющих своими коконами богатство края.

Чуть более года тому назад, после повальной болезни, уничтожившей три четверти шелковичных червей на юге Пьемонта и Миланской области, в Нуху приезжало несколько итальянских купцов, чтобы закупить здесь яйца шелковичных бабочек; однако в Нухе им отказали в продаже, так как она пошла бы на пользу конкурен­там.

Купцам пришлось обратиться к лезгинам.

Молодой декоратор тифлисского театра, по фамилии Феррари, изъясняющийся почти на всех кавказских наре­чиях, отважился на рискованное путешествие: он выря­дился горцем и отправился в путь, взяв с собой двести тысяч франков золотом и серебром (непокорные лезгины признают лишь золото и серебро и ни во что не ставят бумажные рубли). Он с успехом провернул дело, и ита­льянцы покинули Кавказ, увезя с собой достаточное количество яиц шелковичных бабочек, чтобы с избытком возместить свои потери в Европе.

Понятно, что вместе с покорными лезгинами, прихо­дящими в Нуху продавать сукна, шелковичных червей и баранов, сюда без труда пробираются и непокорные лез­гины. Жители равнин и горцы легко распознают друг друга, но никогда не выступают доносчиками.

Эти непокорные лезгины приходят, чтобы разбойни­чать, грабить, отрубать руки, а порой и в поисках средств совершить на город набег вроде того, свидетелями кото­рого мы только что стали.

Голова, выставленная на площади в Нухе в этот день, была пятой в текущем году.

К несчастью, лезгины — мусульмане, а следовательно, фаталисты. Знаете, какое впечатление производит на фаталистов отрубленная голова?

— Так на роду написано, — говорят они, только и всего.

На следующий день, когда мы прогуливались по базару, на эту голову никто уже не обращал внимания.

Это постоянное смешение на улицах Нухи непокорных лезгин с покорными все время заставляет князя Тарха­нова испытывать страх за безопасность сына.

В самом деле, драка вроде той, что мы видели нака­нуне, может быть притворной: среди суматохи, которую она неизбежно за собой влечет, сильный человек может схватить мальчика за шиворот, бросить его поперек лошади и во весь дух ускакать с ним.

Мальчик стоит сто тысяч рублей, а такие разбойники, как лезгины, за сто тысяч рублей готовы рискнуть чем угодно.

Говоря о лавочниках на улицах Нухи, я забыл упомя­нуть о торговцах шашлыком, примерно соответствующих нашим продавцам жареного картофеля.

С каким бы старанием вы ни приготовляли его дома — я говорю о жареном картофеле, — он все равно не идет ни в какое сравнение с тем, что покупают на Новом мосту.

Точно так же обстоит дело и с нухинским шашлыком. Этот проклятый шашлык источал такой чудесный запах, что я не мог преодолеть соблазна и в предвкушении завтрака попросил у князя позволения заморить чер­вячка.

Путешественники, проезжающие через Нуху, ешьте шашлык на свежем воздухе! Ведь на Кавказе, как пра­вило, едят плохо, а я предлагаю вам возможность поесть хорошо, так что не пренебрегайте ею!

О, если бы теперь, когда я пишу эти строки в Поти, сидя в отвратительной задней комнате мясной лавки, у меня было бы блюдо этого вкуснейшего нухинского шашлыка, как бы я радовался ему! К сожалению, его у меня нет.

Было решено, что мы выедем из Нухи не раньше часа дня. Предполагалось сделать в пути лишь одну остановку, самое большее — две, и заночевать на другой день в Цар­ских Колодцах, нашей последней станции перед Тифли­сом; так что времени у нас было достаточно, и мы совер­шили продолжительную прогулку по базару.

Предчувствие подсказывало нам, что ничего прелест­нее Нухи мы уже не увидим.

Не говоря уж о том, какими хозяевами оказались князь и его сын, этот мужчина и этот мальчик, которых, встре­тившись с ними случайно и проведя вместе с ними лишь сутки, мы полюбили на всю жизнь!

Я хотел было купить на базаре скатерть, но Иван поме­шал мне это сделать.

— Отец намеревается подарить вам очень красивую скатерть, — сказал мне юный князь.

Так что я знал, какой подарок ожидает меня по воз­вращении с базара.

И в самом деле, я нашел на своей постели великолеп­ную скатерть, а рядом с ней необычайной красоты татар­ское ружье: это было знаком благодарности князя за вполне заурядный подарок, обещанный мною его сыну.

Скорее даже, в этом проявился грузинский характер. Грузинский народ любит давать, подобно тому как другие народы любят получать.

— Какого вы мнения о грузинах? — спросил я барона Фино, нашего консула в Тифлисе, прожившего среди грузин три года.

— Это народ, не имеющий ни единого недостатка и обладающий всеми достоинствами, — ответил он.

Какая же это похвала в устах француза, то есть по при­роде своей человека все поносящего и нетерпимого ко всему чужому, как все мы!

Один известный своей храбростью русский, Шереме­тев, говорил мне:

— Надо видеть их в сражении! Когда они слышат свою чертову зурну, которая не годится даже на то, что под ее звуки танцевали куклы, это больше не люди, а титаны, готовые взять приступом небо.

— Надо видеть их за столом! — говорил мне один достойный немец, с гордостью вспоминавший, как он выпивал в гейдельбергском трактире дюжину кружек пива, пока часы отбивали полдень. — Они проглотят пятнадцать, восемнадцать, двадцать бутылок вина, и по ним это не будет заметно.

И Фино говорил правду, и русский говорил правду, и немец говорил правду.

Мое знакомство с грузинами началось с Багратиона, и я полагал, что такое сочетание достоинств в одном чело­веке было призвано ввести меня в заблуждение, но, как оказалось, ничего исключительного в этом случае не было.

В Тифлисе, в лавке оружейного мастера, я прицени­вался к кинжалу. Мимо проходил князь Эристов с четырьмя своими нукерами. Я не знал его, и он никогда не видел меня прежде.

Ему сказали, кто я.

Тогда он подошел ко мне и, обратившись к моему молодому русскому переводчику, произнес:

— Скажите господину Дюма, чтобы он ничего не поку­пал у этих мошенников: они обманут его и подсунут ему скверный товар.

Я поблагодарил князя Эристова за совет, но, прежде чем пойти дальше своей дорогой, бросил взгляд на кин­жал, висевший у него на поясе. Вернувшись к себе, я обнаружил там этот кинжал и визитную карточку князя Эристова. Кинжал стоил восемьдесят рублей; карточка была бесценной.

И заметьте, что грузину, предлагающему вам что-либо, отказать нельзя, в полную противоположность испанцам: отказ будет означать оскорбление.

Я, во всяком случае, и не думал отказываться от ска­терти и ружья князя Тарханова, ибо эти прекраснейшие вещи были предложены от всего сердца.

Мы позавтракали. Увы, время шло! Настал полдень, а мы должны были отправляться в час дня. Князь не знал, что нам еще пообещать и что нам еще предложить, чтобы заставить нас остаться. Но сделать это мы никак не могли, ибо наслаждения Петербурга и Москвы стали для нас тем же, чем были наслаждения Капуи для Ганнибала: они развратили нас.

Словно Вечный Жид, я был обречен теперь на беспре­станное передвижение с места на место; какой-то голос безостановочно кричал мне: «Вперед, вперед!»

Князь пригласил на этот прощальный завтрак всех, с кем мы познакомились в Нухе; среди гостей был любез­ный молодой врач, чье имя у меня хватило неблагодар­ности забыть, и офицер, которого я видел впервые и который тотчас стал умолять меня заказать ему охотни­чье ружье у Девима.

Если и есть на свете имя, чьей популярности на Кав­казе мне следовало бы позавидовать, то это, разумеется, имя Девима. Но я воздержусь это делать: я настолько люблю Девима и считаю его настолько выдающимся мастером, что не могу не понимать, что никогда еще популярность не была заслужена в большей степени.

Если я снова приеду на Кавказе, причем, как мне хочется надеяться, на своем собственном судне, я нагружу его ружьями Девима и вернусь во Францию миллионе­ром.