Вилла Пальмьери

Здесь, среди свидетельств об эпохе Наполеона, хранимых с благоговейным почитанием, принц де Монфор, не примкнувший ни к одной из партий, которые десять лет сотрясают Париж своими распрями, ожидает, когда его устанут преследовать. Когда прах Наполеона вернули во Францию, он подумал, что этот час настал. Ему показалось, что под триумфальными арками, воздвигнутыми в честь мученика Святой Елены, должны пройти и члены его семьи, виновные лишь в том, что они носят ту же фамилию. Но принц де Монфор ошибся, и для бедного изгнанника это стало горьким разочарованием.

Право же, странно и дико, что Палата депутатов единогласно постановила выплачивать вдове короля Мюрата, дважды предавшего Францию, пенсию в сто тысяч ливров, но никто не подумал хотя бы запечатлеть на Триумфальной арке имя единственного брата Наполеона, который остался верен ему до конца и который, смешав свою кровь с кровью мучеников Ватерлоо, еще нашел в себе мужество и присутствие духа, чтобы спасти остатки разгромленной армии!

Мы знаем, придет день, когда История исправит ошибку Франции, но История обычно не торопится возмещать ущерб и редко успевает сделать это еще при жизни потерпевшего.

Свидетельства об эпохе Наполеона, среди которых, как мы сказали, живет принц де Монфор, — это огромное количество семейных портретов, скульптурных и живописных, а также сабля, которую император носил при Маренго, меч, который Франциск I отдал в Павии, попав в плен, и который Мадрид вернул Наполеону; и наконец, сабля, которую Стефан Баторий оставил в наследство Яну Со-бескому и которую впоследствии поляки принесли в дар Наполеону.

У принца де Монфора хранится также серебряный орел, который увенчивал супницу императора и которого император прислал ему с острова Святой Елены перед тем, как расплющить и продать свое столовое серебро.

Еще у него есть полная форма национального гвардейца, с серебряными пуговицами и серебряными эполетами, которую три или четыре раза надевал император.

У него хранится также табакерка, которую 19 марта 1815 года король Людовик XVIII забыл в своем кабинете и которую нашел на его письменном столе Наполеон, когда он на следующий день вошел в Тюильри.

И наконец, в этой коллекции есть другая, более ценная табакерка, которую, умирая, Наполеон держал в руке и на крышке которой изображен портрет римского короля.

Портрет, на который с отеческой любовью смотрел император в то время как угасал его орлиный взор, некогда обнимавший весь мир.

У принца де Монфора есть два сына и дочь.

Эти два сына — принц Жером и принц Наполеон.

Его дочь — это очаровательная принцесса Матильда, чей приезд в Париж произвел такую сенсацию в фешенебельных кругах.

Я имел честь сопровождать принца Наполеона в паломничестве на остров Эльбу, а это значит, что вскоре мои читатели смогут больше узнать об этом благородном молодом человеке, поразительно похожем на императора.

XV

КРАСНЫЙ ЧЕЛОВЕЧЕК

По субботам я обычно проводил вечер у принца де Монфора, в единственном истинно французском доме, какой существует во Флоренции, в единственном истинно парижском салоне, какой существует в Италии.

Однажды вечером у нас зашел долгий разговор о той стороне жизни императора, какая была скрыта от чужих глаз, — о его привычках, его причудах, его суевериях, и я спросил у принца, стоит ли верить рассказам о Красном Человечке.

— В доме брата мне часто приходилось слышать эту удивительную историю, — сказал принц, — но, разумеется, сам я никогда не видел странное существо, которое будто бы трижды являлось императору: в первый раз — в Даманхуре, в Египте; во второй раз — в Тюильри, когда решено было начать злополучную русскую кампанию, и в третий раз — ночью, накануне сражения при Ватерлоо. Однако, — добавил он со смехом, — вместо меня ваше любопытство может удовлетворить княгиня Голицына. Ведь ее старый друг Зайончек рассказывал ей о нем нечто невероятное.

Все взгляды устремились на княгиню.

Прежде всего следует сказать (я обращаюсь к тем, кто не имеет чести знать княгиню), что княгиня Голицына, полька по происхождению, а стало быть, соотечественница знаменитого генерала, чье имя назвал принц, — одна из самых обаятельных и остроумных женщин, каких я знаю. Когда мы проводили вечера у нее и у ее сына, князя Владимира, о котором я расскажу в другое время и в другом месте, беседа принимала такой необычный оборот и так увлекала нас, что мы забывали о времени и засиживались до трех или четырех часов утра, думая, что еще только полночь. Итак, княгине Голицыной, вообще превосходной рассказчице, пришлось без промедления поведать нам все, что ей было известно о Красном Человечке и о ее соотечественнике Зайончеке.

Хотел бы я сохранить неповторимый колорит, который княгиня придала своему рассказу и который, быть может, составлял его главную ценность; но это совершенно невозможно, и читатели должны будут удовлетвориться моей тусклой прозой.

Бонапарт ступил на землю Египта в ночь с 1 на 2 июля, еще до рассвета, без труда захватив перед этим Мальту, словно это была незащищенная деревня, и чудом проскользнув мимо английского флота. На следующий день была взята Александрия, и новый Цезарь обедал у подножия колонны Помпея.

Главнокомандующий вступил в город и двинулся по узкой улице в сопровождении всего нескольких человек и еще пяти или шести гидов. Улочка была так узка, что по ней едва могли пройти рядом двое. Бок о бок с Бонапартом шагал Бурьенн. Внезапно раздался выстрел, и гид, шедший впереди Бонапарта, упал замертво. Стреляла женщина. Как видим, Бонапарта едва не постигла судьба Кира.

Бонапарт оставался в Александрии шесть дней; этих шести дней ему хватило, чтобы навести порядок в городе и в провинции. На седьмой день, оставив раненого Клебера управлять захваченным городом, он направился в Каир, по той же дороге, по которой незадолго до этого прошел Дезе.

Восьмого июля Бонапарт прибыл в Даманхур и развернул свой штаб в доме шейха. Как только все разместились в этом просторном и уединенном доме, перед дверью которого возвышалась раскидистая смоковница, Бонапарт приказал Зайончеку, командовавшему под началом моего отца кавалерийской бригадой, взять сотню егерей и отправиться на рекогносцировку по дороге в Рахманию.

Имя Зайончека достаточно известно, и все же скажем несколько слов об этом генерале, чья судьба была одной из самых блестящих в его эпоху.

Зайончек родился 11 ноября 1752 года; таким образом, в описываемое нами время, то есть в VI году Французской республики, ему было примерно сорок восемь лет. В юности он участвовал в войне за независимость Польши, сражался под началом Костюшко и плечом к плечу с ним; после провозглашения Тарговицкой конфедерации, под актом которой по своему малодушию подписался король Станислав, Зайончек распрощался с польской армией и вместе с Костюшко и Иосифом Понятовским уехал за границу; но, когда в самом начале 1794 года в Польше вспыхнуло восстание, изгнанники вернулись, окруженные еще бблыпим уважением, чем прежде. И началась новая битва за Польшу, столь же героическая, столь же кровавая и столь же роковая для польского народа, какой была минувшая война 1791 года и какой предстояло стать войне 1830 года. 4 ноября Суворов взял Варшаву; генералы Ясинский, Корсак, Павел Грабовский и Квасневский были найдены среди убитых, а Зайончек, которого полуживым унесли с поля боя, заплатил за свое участие в освобождении родины двумя годами пребывания в крепости Йозефштадт, откуда он вышел лишь после смерти императрицы Екатерины.

Изгнанный из Польши, Зайончек приехал во Францию, эту вековечную землю изгнанников, где каждый раз находили пристанище короли и народы, и попросился на службу в армию Республики. Отправившись в чине бригадного генерала в Италию, он вместе с Жубером и моим отцом в 1797 году участвовал в Тирольской кампании.

Когда было принято решение о походе в Египет и моего отца назначили командующим кавалерией, он взял с собой Зайончека в качестве одного из своих бригадных генералов.