Вилла Пальмьери

Еще один совет: поскорее обойдите стороной зал французской живописи. Должно быть, какой-то скверный шутник дал ему такое название. Правда, там есть одна довольно хорошая вещь Пуссена, но вряд ли она сможет вознаградить вас за созерцание двух десятков картин, которые иначе как мазней не назовешь.

Но задержитесь в прилегающем коридоре перед терракотовым «Вакхом» Микеланджело, который был продан мастером как античный: эта скульптура исполнена вдохновения и тонкого понимания сюжета.

Но попросите открыть для вас зал, где рядом с маской фавна, первым опытом юного Микеланджело, стоит бюст Брута, незавершенное творение Микеланджело-старика. Один современный скульптор взялся завершить этот бюст, но прервал работу над ним и уехал в Париж, чтобы вступить в заговор против Наполеона. Его имя было Че-ракки; он погиб на эшафоте, и с тех пор никто больше не осмеливался коснуться этой наводящей ужас глыбы мрамора.

Но загляните в зал Ниобы, и вы увидите самое душераздирающее выражение материнского горя, самый достоверный страх смерти; вы увидите пятнадцать мраморных статуй[39], которые плачут, рыдают, дрожат, пытаются бежать; вы увидите отчаяние более глубокое, чем у Лаоко-она, ибо Лаокоон умирает вместе со своими детьми, а несчастной Ниобе приходится смотреть, как они гибнут.

Затем, если хотите, вы можете посетить зал драгоценностей, этрусский музей, медальный кабинет; сомневаюсь, однако, что вы получите от этого большое удовольствие.

VIII

ТЯГА К КРОВИ

Выйдя из галереи Уффици и начав спускаться по лестнице, мы вынуждены были остановиться из-за наплыва людей, устремлявшихся на второй этаж, в зал судебных заседаний по уголовным делам; у дверей образовался затор, толпа набилась на лестнице, все яростно расталкивали друг друга, стараясь пробраться на места для публики. При этом стоял невероятный шум — большая редкость для Флоренции, где народ обычно тих и спокоен, и в людском гомоне можно было разобрать одно, тысячеустно повторяемое имя: «Антонио Чолли! Антонио Чолли!»

Я стал спрашивать, что тут происходит, но те, к кому я обращался, думали только об одном — как бы поскорее попасть в зал, и отвечать на вопросы им было некогда; с другой стороны, мне не хотелось погибать в этой чудовищной давке, и я уже было решил уйти, так и не узнав, в чем дело, как вдруг заметил одного из лучших адвокатов Флоренции, одного из самых образованных и самых умных людей в Италии, синьора Винченцо Сальваньоли. Я подал ему сигнал бедствия, он сразу понял его и ответил жестом, означавшим: «Пробирайтесь ко мне!» Я поспешил последовать его совету, и нам удалось сойтись в углу лестничной площадки.

— Что случилось? — спросил я. — Во Флоренции мятеж?

— Неужели вы не знаете?

— Не знаю чего?

— Не знаете, какое дело слушается сегодня?

— Нет.

— Вы слышали, чье имя твердят все вокруг?

— Да, Антонио Чолли. Ну и что? Кто этот человек?

— Этот человек — глава Общества крови, предводитель ливорнских убийц, которого вместе с четырьмя сообщниками задержали н а месте преступления.

— Вот как! А могу я присутствовать на суде над этим человеком?

— Идемте со мной, я адвокат, и у меня есть привилегии: я проведу вас через боковую дверь и усажу на одно из служебных мест.

— Тысячу раз спасибо.

В самом деле, то, что сказал мне синьор Сальваньоли, чрезвычайно разожгло мое любопытство. Вот уже больше года ходили слухи об ужасных убийствах, совершаемых на улицах Ливорно, беспричинных убийствах, которым не могли найти объяснения и виновники которых оставались неизвестны. А совершались они так: перед мирным горожанином, перед женщиной, спешившей домой в поздний час, перед играющим ребенком вдруг вырастала фигура с вымазанным сажей или скрытым маской лицом; горожанин, женщина или ребенок вскрикивали и, пошатнувшись, падали в лужу собственной крови, а в это время убийца, не задерживаясь для того, чтобы ограбить или раздеть жертву, заворачивал за угол улицы и исчезал.

Люди, знавшие убитых, говорили, что у них не было врагов. Значит, ненависть не могла быть причиной убийства.

Убивали дряхлых старух, которым оставалось жить считанные дни и которые только и делали, что торопили смерть. Значит, об убийстве из ревности речи быть не могло.

Убивали несчастных детей, просивших подаяние. Значит, убийства совершались не из корыстных побуждений.

И это повторялось изо дня в день: ни один вечер в Ливорно не проходил без того, чтобы мостовая в том или другом месте не обагрилась кровью, ни одна ночь не заканчивалась без того, чтобы тревожный колокол братства Милосердия не прозвонил дважды или трижды, призывая его членов оказать помощь умирающему или подобрать чей-то труп.

Люди не знали, что и думать, и терялись в догадках.

Говорили, будто убийства совершают портовые грузчики из Генуи, чтобы повредить работе ливорнского порта.

Говорили, будто один из надзирателей каторжной тюрьмы подкуплен и по ночам выпускает каторжников на свободу.

А еще говорили, будто в городе действует тайное общество, члены которого дали обет во всем повиноваться своему главарю; что в этом обществе состоят пять или шесть человек и первый пункт его устава предписывает ежедневно проливать кровь.

Последнее предположение было самым невероятным, но оно оказалось единственно верным.

Главарем общества был сапожник по имени Антонио Чолли, проживавший на Виа делл' Ольо; он сам организовал эту необычную ассоциацию.

За нанесенные раны, в зависимости от их тяжести, полагалась награда. Чолли, единственный член общества, у которого водились деньги, поскольку его услугами пользовались многие и его ремесло приносило определенный доход, установил следующий тариф: за небольшую рану он выдавал пять паоло, за отрезанный палец — десять, за тяжелую рану — пятнадцать, а за убитого — цехин.

Однако он не требовал, чтобы его подчиненные убивали: ему было достаточно, чтобы пролилась кровь.

Как говорили в народе, эта чудовищная забава продлилась полтора года.

И вот однажды вечером, 18 января 1840 года, когда один человек был убит, а двое других ранены, полиции удалось арестовать одного из убийц; это был подмастерье сапожника, по имени Анджоло Геттини; задержал его Лоренцо Нобили, нижний чин полиции, городской стражник, как их называют в Ливорно. Анджоло Геттини поранил ему кинжалом верхнюю губу, но рана оказалась легкой, полицейский сумел схватить Геттини и повалить его на землю. Геттини был арестован, а за ним и вся банда. В ней было пять человек: главарь, Антонио Чолли, и его сообщники — вышеупомянутый Геттини, Одоардо Мелли-ни, Луиджи Бьянкини, по прозвищу Нос, и Антонио Чен-тини, по прозвищу Капуцин.

Вот этих людей и должны были судить в зале, куда сейчас ломилась толпа: им вменялось в вину lascivia di sangue, то есть тяга к крови.

Lascivia di sangue! Выражение, достойное Данте, не правда ли?

Я двинулся вслед за моим вожатым и вошел в зал. Синьор Сальваньоли, как он и обещал, устроил меня на одно из служебных мест, откуда я мог отлично все видеть и слышать; а поскольку обвиняемых в зале еще не было, я стал осматриваться кругом: ведь мне впервые в жизни довелось оказаться в зале уголовного суда.

Зал был новый, отделка его закончилась совсем недавно; как мне показалось, он совершенно не подходил для сцен, которые должны были в нем разыгрываться; беленые стены, солнечный свет, льющийся в широкие окна, зеленые лепные украшения — все это придавало ему веселый вид, составлявший разительный контраст с его суровым предназначением. Я вспомнил сумрачные коридоры нашего старого Дворца правосудия, его угрюмые подвальные комнаты, где собираются наши присяжные, и, наконец, распятие над головой председателя суда, символ земного правосудия и одновременно божественного милосердия; даже эти залы, где судят преступников, подумалось мне, красноречиво свидетельствуют о разнице характеров северного и южного народов.