Вилла Пальмьери

Есть здесь еще «Мадонна на пьедестале со святым Франциском и святым Иоанном Евангелистом» Андреа дель Сарто; «Святое семейство со святой Екатериной» Паоло Веронезе; «Карл V после отречения» Ван Дейка; «Поклонение Мадонны младенцу Иисусу» Корреджо; «Иродиада, принимающая от палача голову Иоанна Крестителя»; и наконец, «Мадонна со святым Себастьяном и Иоанном Крестителем» Перуджино, а также «Вакханка» Аннибале Карраччи — два ярких образца соответственно религиозно-мистической и натуралистической школ.

Подобно Рую Гомесу, я пройду мимо этих картин, не останавливаясь у не самых лучших, быть может, хотя и замечательных произведений живописи, таких, как, например, портрет кардинала Беккаделли работы Тициана и портрет Франческо, герцога Урбинского, работы Бароччо, но задержусь ненадолго перед шедевром художника из Перуджи и шедевром художника из Болоньи; обе эти картины достойны того, чтобы сказать о них несколько слов, не только из-за их бесспорных достоинств, но еще и потому, что каждая из них отражает свое время: первая — эпоху религиозных верований, вторая — эпоху возврата к классической древности. Начнем с Перуджино.

Само имя автора указывает на то, что он полностью принадлежит эпохе веры и чувства, когда воспоминания об античности еще не заставили искусство свернуть с религиозного пути, на который его направили Чимабуэ, Джотто и Анджелико да Фьезоле. Понятно, что в этой картине больше всего впечатляет необычайная выразительность каждого из персонажей. Мадонна — это именно та женщина, которой суждено стать мистической супругой Божества; ее глаза полны любовью, которую она ощущает сейчас, и предчувствием своего будущего страдания; она прекрасна красотой девственницы и в то же время красотой матери.

Младенец Иисус изображен еще в соответствии с каноном примитивной школы, который вскоре изменится под влиянием Рафаэля: это божественное Дитя, белокурое, пухленькое, доверчивое, ласковое и благостное; у него нет нимба, но вокруг головы вьются золотистые кудри, свидетельствуя о его божественности.

Святой Иоанн Креститель взирает на них с великой любовью к Христу, которая дарована ему свыше и которую он унесет с собой на небо, не дав земным заблуждениям, страстям и корысти поколебать ее хоть на миг; чувствуется, что он счастливее апостола Павла, ибо всегда знал, что Христос больше, чем человек, и превосходит верностью апостола Петра, ибо никогда не станет отрицать, что Христос — Бог.

У святого Себастьяна руки связаны за спиной, а все тело утыкано стрелами: его мученичество завершается, и он уже ищет взглядом на небе того, за кого вскоре примет смерть на земле.

Все это создано в лучшую пору творчества Перуджино и отличается его особенной, неповторимой манерой: все здесь дышит простотой, искренней верой, кротостью и серьезностью. В фигурах Мадонны и младенца сразу распознаёшь нежную плоть женщины и ребенка; в фигурах Иоанна Крестителя и святого Себастьяна — крепкий костяк и мускулы мужчины; еще следует сказать о строгости колорита, благородстве рисунка и умело выстроенной перспективе.

А теперь перейдем к «Вакханке» Аннибале Карраччи.

Бывает, что скала, сорвавшись с горной кручи и катясь вниз, встречает на пути группу могучих елей или крепких лиственниц, которые останавливают ее падение. Пока молодые деревья, полные жизненных соков, способны удержать скалу, она остается на месте; но мало-помалу, одно за другим, деревья вянут, дряхлеют, засыхают и рассыпаются в прах; и тогда под действием силы тяжести скала вновь начинает движение вниз и вскоре исчезает в пропасти.

Так было и с итальянским искусством: сорвавшись с невероятных вершин, куда вознесли его великие мастера, оно неудержимо катилось вниз, к упадку, но встретило на своем пути пятерых Карраччи, планет той школы, солнцем которой был Доменикино: благодаря им искусство смогло продержаться еще полвека.

От великой эпохи Льва X и Юлия II остался один Микеланджело; подобно библейским старцам, пережившим целый мир, титан живописи и ваяния кончал свои дни в одиночестве и в молчании, возводя гробницы среди развалин.

И тут явились Карраччи; осмотревшись, они увидели, что пришли слишком поздно; их старшие собратья уже все изобрели, все усвоили!

Перуджино усвоил чувство, Тициан — колорит, Рафаэль — форму, Микеланджело — выразительность, Корреджо — изящество.

Карраччи поняли, что время самобытности прошло; начав работать в одном из направлений, которые принесли славу их предшественникам, они, в лучшем случае, достигнут того же уровня, но даже и тогда станут всего лишь подражателями; и потому они решили соединить в своей манере различные достоинства разных мастеров, рискуя остаться ниже всех этих гениев в том, что составляло их сильную сторону, зато надеясь превзойти их во второстепенных качествах. Не будучи цветами и не обладая их природным ароматом, они, подобно пчелам, создали мед.

Они приблизились к своим образцам настолько, насколько талант может приблизиться к гению, мастерство — к вере, разум — к чувству.

Их эпоха была уже совершенно языческой, а потому, оставив в небрежении художников-мистиков, они взяли в пример лишь художников-натуралистов. Это не помешало их картинам на религиозные сюжеты быть прекрасными и впечатляющими, однако на этих картинах торс у Христа, как у Лаокоона, и Мадонна у подножия креста скорбит, как Ниоба, проклинающая Юпитера, а не как смиренная Богоматерь, прославляющая Иегову.

И потому лучше всего им удается языческая живопись: их мифологические картины — почти всегда шедевры, к числу которых принадлежит и «Вакханка». Невозможно найти более подходящую сцену для воплощения заданного сюжета: женщина вся трепещет от наслаждения, каждый ее мускул напрягается в предвкушении разнузданной оргии: это сама Эригона в своей бесстыдной наготе; сатир, со своей стороны, соединяет в себе мощь кентавра и похотливость фавна; и даже маленькие амуры, рассеянные там и сям, своими жестами и выражениями лица дополняют общее впечатление вакханалии.

Все это написано с размахом, с великолепным знанием техники, с удивительным мастерством и вдобавок с такой смелостью в выборе красок, которая сама по себе служит оправданием их резкости. Одним словом, это выдающееся произведение жипописи.

А если подобная свобода кисти претит чьим-то целомудренным душам, то после созерцания «Вакханки» они могут очиститься, помолившись перед Мадонной Перуд-жино.

Две комнаты по соседству с залом Трибуны посвящены тосканской школе. Здесь имеются три или четыре чудесных творения Беато Анджелико, а также знаменитая «Голова Медузы» Леонардо да Винчи, которую художник написал для крестьянина из отцовской деревни и змеи на которой кажутся живыми; и наконец, портрет Бьянки Ка-пелло, о котором мы уже упоминали, когда рассказывали романтическую историю приемной дочери республики святого Марка.

Но, вероятно, самая любопытная вещь, какую можно увидеть в галерее Уффици и какой не может похвастать никакая другая галерея в мире, это замечательное собрание автопортретов художников — от Мазаччо до Беццоли.

Представьте себе триста пятьдесят портретов мастеров, созданных самими этими мастерами, такими, как Перуд-жино, Леонардо да Винчи, Рафаэль, Микеланджело, Андреа дель Сарто, Альбани, Доменикино, Сальватор Роза, Спаньолетто, Веласкес, Рубенс; и в каждом портрете навеки запечатлелись характер, чувство, гений художника, причем не такие, какими они видятся жалкому подражателю или слабому копиисту, но схваченные с натуры, но написанные кистью, подобно тому как Руссо в «Исповеди» и Альфьери в «Мемуарах» увековечили себя с помощью пера!

Должен признаться: зал автопортретов — мой любимый зал в галерее Уффици. Я часто проводил там целые часы, пытаясь найти, если можно так выразиться, психологическую нить, которая связывала личность художника с его творчеством, и почти всегда мне это удавалось; всмотритесь в лица Леонардо да Винчи, Рафаэля, Микеланджело, Доменикино и Сальватора Розы — и вы сразу поймете, что перед вами действительно создатели «Тайной Вечери», «Мадонны в кресле», «Моисея», «Последнего причастия святого Иеронима» и «Клятвы Катилины».