Страница 32 из 131
У ног «Pensieroso» Микеланджело расположил две лежащие фигуры, исполненные с совершенством, какое было под силу лишь ему одному: это «Вечер» и «Утро»; одна засыпает, другая пробуждается. Скрыта ли в этих статуях какая-то аллегория? По этому поводу возникла большая дискуссия, и теперь, когда она близится к завершению, мы на шаг дальше от истины, чем были перед началом этого обсуждения.
Одно не вызывает споров — гениальность мастера, который вгрызался в мрамор, безжалостно терзал его, пока не заставил принять нужную форму: впору подумать, что тяжелая рука гиганта коснулась этих камней. Наверно, когда Адам и Ева вышли из рук Иеговы, они были похожи на эти две статуи.
Вдобавок, по прихоти Микеланджело (он часто так делал), голова мужчины обработана лишь наполовину и напоминает набросок — но это набросок страшный, из-под которого проступают живые черты, маска более впечатляющая, чем любое, даже самое выразительное лицо.
Другие части скульптур также сделаны, как говорят на профессиональном языке, с нарочитой небрежностью: например, ступни женщины, на которых видны шероховатости, оставленные резцом; однако ступни изумительны по работе и не могут не вызывать восхищения.
Напротив гробницы Лоренцо, по воле Льва X ставшего герцогом Урбинским, находится гробница Джулиано, по воле Франциска I ставшего герцогом Немурским.
Как и грозный «Pensieroso», Джулиано восседает в нише. Но на этот раз великий ваятель ограничился тем, что придал статуе сходство с оригиналом и не вложил в свое творение какого-либо скрытого смысла: перед нами — красивый молодой человек лет двадцати восьми — тридцати, которому несколько удлиненная шея придает особое изящество. У его ног также находятся две лежащие статуи: «День» и «Ночь».
Статуя «День», как и «Вечер», оставлена незавершенной; но наше воображение силится разглядеть лицо, едва намеченное в мраморе; в остальном фигура полностью закончена, и детали ее великолепны; особенно хороша одна из ступней, поражающая жизненностью и правдивостью.
Статуя «Ночь», помещенная напротив «Дня», завершена полностью. Она знаменита и сама по себе, и благодаря посвященному ей четверостишию Строцци, на которое Микеланджело ответил также четверостишием.
Строцци — семья поистине необыкновенная: некогда представители этого славного рода выдержали в цитадели Фьезоле осаду, длившуюся сто пятнадцать лет. Одни из них боролись за республику, другие воспевали свободу; первые умирали, как Брут, вторые жили, как Тиртей.
Джованни Баттиста Строцци пожелал взглянуть на гробницу Джулиано, когда Микеланджело заканчивал статую «Ночь». Красота этого изваяния поразила его, и, когда Микеланджело ненадолго отлучился, он написал на стене четверостишие, а затем в свою очередь ушел. Вот эти стихи:
La Notte che tu vedi in si dolci atti Dormir, fu da un Angelo scolpita In questo sasso e, perche dorme, ha vita;
Destala, se nol credi, e parleratti.
(Ночь, что так сладко пред тобою спит,
То ангелом одушевленный камень.
Он недвижим, но в нем есть жизни пламень,
Лишь разбуди — и он заговорит.)
Микеланджело вернулся, прочел стихи, написанные на стене, и — хотя он и возводил гробницы тиранов, в нем еще жил прежний республиканец — приписал ниже такие стихотворные строки:
Grato m’e ’1 so
Mentre che ’1 da
Non veder, non sentir, me gran ventura.
Pero non mi destar: deh! parla basso.
(Отрадно спать, отрадней камнем быть!
О, в этот век преступный и постыдный
Не жить, не чувствовать — удел завидный…
Прошу, молчи, не смей меня будить.[37])
Сейчас мы, возможно, сказали бы, что разве только богиня Ночи способна уснуть в такой неудобной позе, какую придал своей статуе Микеланджело; но не в характере Микеланджело было тревожиться о том, насколько удобно или неудобно положение создаваемых им фигур! Его заботило другое: как высечь из мрамора мускулистые торсы, выявляющие строение человеческого тела и доказывающие, что он, словно Прометей, мог создать существо по своему образу и подобию. К выдающимся личностям нельзя подходить с циркулем и угольником; мы должны видеть их так, как они хотят быть увиденными — с земли и с неба, снизу и сверху.
В той же капелле есть еще Мадонна с младенцем Иисусом, которую вполне можно было бы принять за Латону с Аполлоном, Семелу с Вакхом или Алкмену с Гераклом. Как ваятель Микеланджело в полном смысле слова язычник: его «Моисей в веригах» — это Юпитер Олимпийский; его Христос в Сикстинской капелле — это Аполлон Карающий.
Ну и пусть! Главное, что все это гениально, прекрасно, изумительно! Микеланджело — колосс, как и его статуи, а его хулители — пигмеи.
Но вот погибает Алессандро I, убитый своим кузеном Лоренцино; никто не знает, куда девать труп убитого, и в итоге он брошен в могилу герцога Урбинского, предполагаемого отца Алессандро. На трон вступает Козимо I, сын Джованни далле Банде Нере. В его лице Медичи достигают вершины могущества, становясь государями. В капеллах становится тесно, гробницы приходится ставить одну на другую; гробниц на всех не хватает, и приходится класть в одну гробницу по двое покойников. Нужны новые гробницы, нужна еще одна капелла. Правда, во Флоренции нет больше Микеланджело, и теперь некому обтесывать мрамор; вместо этого начнут полировать яшму, ляпис-лазурь и порфир. Гениальность человека заменят богатством материала: раз не хватает величия, надо поразить пышностью.
Это эпоха, когда художники исчезают и появляются государи. Дон Джованни деи Медичи, брат великого герцога Фердинандо, лично создает план новой капеллы. Флорентийцам посчастливилось: сначала у них была архитектура великих зодчих, а теперь будет архитектура великих герцогов — не так красиво, конечно, зато намного богаче. Буржуа такое возмещение вполне устраивает.
И потому в капелле Медичи восхищенные возгласы раздаются гораздо чаще, чем в Новой ризнице: ведь добряк-смотритель предлагает вам не только взглянуть на все эти богатства, но и потрогать их; он называет цену каждого предмета, сообщает, во что обошлось строительство капеллы на сегодняшний день и во что она обойдется в будущем; сколько понадобилось времени и мастеров, чтобы обработать все эти твердые камни; откуда привезли гранит, откуда привезли порфир, откуда — кровавую яшму и откуда — ляпис-лазурь; вы слышите лекцию по практической геологии, вы присутствуете на уроке географии; словом, это чрезвычайно познавательно.
Правда, о двух статуях, находящихся в той же капелле (одну создал Джамболонья, другую — Такка) смотритель едва упоминает. А между тем статуи не лишены достоинств; но ведь это всего лишь бронза.
У Фердинандо возник замысел, вполне сообразный с непомерной гордыней его рода: за условленную сумму, равную, если не ошибаюсь, двум миллионам, заполучить Гроб Господень и поместить его среди родовых усыпальниц. Эту сделку он заключил с эмиром Фахр ад-Дином аль-Мааном, прибывшим во Флоренцию в 1613 году и утверждавшим, что он является потомком Готфрида Буль-онского. О том, почему эта затея не удалась, история умалчивает. Но всякий, кто внимательно прочел жизнеописания синьоров Медичи, согласится, что Христос оказался бы в весьма странном обществе.
Великий герцог продолжает дело своих предшественников: ему понадобится еще двадцать лет и шесть или восемь миллионов, чтобы закончить отделку капеллы; но, будучи человеком со вкусом, он отвел для себя и своей семьи небольшой склеп в Новой ризнице.
Из капеллы Медичи можно пройти в библиотеку Лаурен-циана: там хранятся девять манускриптов, собранных преимущественно Козимо Старым, Отцом отечества, а также Пьеро Подагриком и Лоренцо Великолепным. Наиболее ценные из этих манускриптов — «Пандекты» Юстиниана, захваченные пизанцами у амальфитанцев в 1135 году; во времена республики их показывали только с разрешения Синьории и при свете четырех факелов, а при великих герцогах они лежали в шкафу, ключ от которого хранился у коронного казначея и вынимать их оттуда позволялось лишь под его личную ответственность. Сегодня они находятся в обычной застекленной витрине, защищенной всего лишь простой цепью, и каждый желающий может прочесть эти филигранные письмена, восходящие, по-видимому, к четвертому веку.