Вилла Пальмьери

Дважды папы вызывали Беато Анджелико в Рим; первый папа хотел сделать его кардиналом, второй — святым; он отказался и от кардинальской шапки, и от канонизации, вернулся во Флоренцию, затворился в скромном монастыре Сан Марко и расписал его стены своими творениями.

Повсюду встречаешь эти чудесные фрески: на лестницах, в коридорах, в кельях. Закончив очередную картину, всегда безыскусную и всегда благочестивую, гений в монашеской рясе подбирал свои кисти и приклеивал на стену страничку из Евангелия.

В сущности, ему было все равно, какую стену расписывать: он не искал известности, не ждал похвалы. Бог видел его работу, и этого ему было достаточно.

В одном из плохо освещенных монастырских коридоров есть его «Посещение Богородицей святой Елизаветы», которое можно рассмотреть лишь при свечах.

Напротив какой-то темной лестницы есть восхитительное «Благовещение», которое никогда не видело дневного света.

Во всех монашеских кельях (а в кельи посторонних не пускают) есть его фрески с изображением коронования Богоматери, Голгофы, кающейся Магдалины, мучеников, умирающих на земле, и святых, возносящихся к небесам.

Мне показали фреску «Гробница Христа»: в углу ее есть изображенная по пояс фигура святого, и говорят, будто это автопортрет Беато Анджелико. Но это невозможно, и не надо в такое верить: смиренный монах не стал бы изображать себя с нимбом вокруг головы.

Но самое великолепное из написанного им — это «Обморок Богоматери», фреска, находящаяся в зале капитула: услышав предсмертный вопль распятого Христа, Богоматерь лишается чувств. Мария Магдалина, встав перед ней на коленях, обеими руками поддерживает ее за талию, а святой Иоанн, другой сын Богоматери, подхватывает ее сзади. Эта картина изумительна.

Ни одно лицо еще не запечатлевалось в моей памяти так четко, как лик Богоматери на этой фреске: мы видим, как смирение святой борется с отчаянием матери. Женщина изнемогает в этой борьбе; надежда на будущее не может перевесить ужас настоящего.

Беато Анджелико был прав, отказавшись от канонизации: он в ней не нуждался, ведь человек, создающий такие картины, уже святой.

Но кто бы мог подумать, что в монастыре не запомнят, в какой из келий, расписанных шедеврами Беато Анджелико, обитал он сам?

Затем настало время услышать рассказ о Савонароле: речь шла уже не об искусстве, а о свободе, не о святом, а о мученике.

В монастырском дворике нам встретился статный монах: он прогуливался, погруженный в раздумья, и в своей длинной белой рясе был похож на привидение. Мой чичероне, даже не потрудившись подойти к нему ближе, подозвал его с покоробившей меня фамильярностью. Монах, однако, не обратил ни малейшего внимания на эту бесцеремонность и приблизился к нам.

Этот монах был живописцем, как Беато Анджелико, но, поскольку келья Беато Анджелико так и не была найдена, ему не достались ни палитра, ни кисти великого художника.

Чичероне позвал его, чтобы попросить показать нам келью Савонаролы.

Эта келья находится за поворотом длинного коридора; попасть туда можно через мастерскую монаха-живописца, которая когда-то была часовней.

Келья Савонаролы дает полное представление о характере реформатора, который обитал в ней: это маленькая комната площадью не более двенадцати квадратных футов, ни мебели, ни фресок в ней не сохранилось; там нет ничего, кроме беленых стен, на которые падает свет из узкого и низкого оконца с мелкими стеклами в свинцовых переплетах.

Именно здесь республиканец Савонарола укрывался всякий раз, когда в монастырь приезжал Лоренцо деи Медичи; именно здесь он узнавал о том, что Александр VI в очередной раз отлучил его от Церкви; именно здесь он молился, когда в монастырь ворвалась толпа, чтобы потащить его на эшафот.

После смерти Савонаролы никто не счел себя достойным занять его келью, и она так и осталась пустой.

Из кельи Савонаролы мы спустились в ризницу. Здесь бережно, словно реликвии, хранится несколько вещей, освященных его мученической кончиной.

Вот перечень этих вещей, с каждой из которых свешивается удостоверяющая ее подлинность печать:

1) паллиум, или накидка, преподобного отца Джиро-ламо[35];

2) рубаха, которую он снял с себя, поднявшись на эшафот;

3) власяница преподобного отца Джироламо;

4) еще одна его власяница;

5) кусочек дерева от виселицы, на которой он был повешен.

Все эти вещи хранятся среди предметов религиозного поклонения.

Англичане, полагающие, что все на свете продается и покупается, предлагали за них монахам огромные деньги, но получили отказ.

Ведь это не просто память об одном из братьев-доми-никанцев монастыря Сан Марко, это священное достояние всей Флоренции, доверенное на хранение старой обители пятнадцатого века.

Тут вся история падения Флоренции: через три года после смерти Савонаролы является Карл VIII; через тридцать пять лет после Карла VIII — Козимо I.

Савонарола предсказал и нашествие одного, и возвышение другого; если бы не его безвременная смерть, то, возможно, Карл VIII никогда не стал бы королем Неаполя, а Козимо I никогда не стал бы великим герцогом Флоренции.

VI

САН ЛОРЕНЦО

Если Санта Кроче — это флорентийский Пантеон, то Сан Лоренцо — это флорентийский Сен Дени. С древнейших времен церковь эта находилась под покровительством Медичи, превративших ее в свою семейную усыпальницу.

Вначале покойников из этой семьи хоронили в простых подземных склепах, впоследствии замурованных или затерянных; шестьдесят Медичи покоятся здесь, как и в анналах истории, в полной безвестности: об их существовании мы знаем лишь благодаря их потомкам.

Но по мере того как Медичи набирали силу, а богатство их росло, гробницы стали подниматься из-под земли, на них появились высокопарные эпитафии; в их честь заблистал мрамор, бронза округлилась колоннами, выгнулась крышками саркофагов, выстроилась коленопреклоненными статуями.

Самая ранняя из заметных гробниц принадлежит Джованни деи Медичи и его жене. Она находится посреди Старой ризницы. В середине надгробия установлена мраморная плита. Джованни был вторым гонфалоньером из семьи Медичи (первым в 1378 году стал его отец).

Его сын, Козимо Старый, Отец отечества, стяжавший столько похвал, безжалостный счетовод, который, просчитывая путь к деспотизму, готов был скорее опустошить Флоренцию, нежели потерять ее, похоронен посреди клироса церкви: место его упокоения отмечено простым камнем с выгравированной надписью.

Лоренцо Великолепный, вместе с двумя или тремя другими Медичи, покоится в бронзовом саркофаге возле дверей Старой ризницы; его тело опустили туда временно, пока не будет создана более достойная его гробница. Но он остался там навсегда. Рядом с ним покоится Джулиано, убитый во время заговора Пацци.

Семья Медичи достигает все новых высот, но при этом опускается все ниже. Ее представляют лишь три бастарда: Ипполито, Климент и Алессандро. Но из этих трех бастардов один — кардинал, другой — папа, третий — великий герцог. Теперь, чтобы ознаменовать новую эру их величия, им нужна новая капелла, и создателем ее станет Микеланджело.

Эту работу скульптору поручает Алессандро. Первая воздвигнутая в капелле гробница принадлежит его отцу, Лоренцо Медичи, герцогу Урбинскому, — если предположить, что Лоренцо все же был его отцом; ибо сам Алессандро не знает, чей он сын, не ведает, кто дал ему жизнь — герцог Урбинский, папа Климент VII или погонщик мулов, законный супруг его матери. Заметим мимоходом, что мать Алессандро была мавританкой и он приказал ее убить, так как был очень похож на нее и это сходство выдавало его низкое происхождение. Разумеется, тело этой несчастной не удостоилось погребения в капелле Сан Лоренцо.

На гробнице Лоренцо установлена сидящая мраморная фигура со шлемом на голове, подпирающая подбородок рукой, из-за чего нижная часть лица скрыта и можно видеть только глаза: это грозный «Pensieroso»[36] Микеланджело. По оригинальности и выразительности лицо статуи не имеет себе равных ни в современном, ни в древнем искусстве. Жаль только, что подобный шедевр изображает такое ничтожество, как малодушный герцог Урбинский, вся заслуга которого заключается в том, что он дал Тоскане ее первого коронованного тирана, а Франции — королеву, устроившую Варфоломеевскую ночь (Екатерина была сестрой Алессандро).