Вилла Пальмьери

Это случилось как нельзя кстати: Франческо I только что вернулся к Бьянке Капелло, в которую он был влюблен сильнее, чем когда-либо, и которую всерьез мечтал сделать великой герцогиней; так что он поспешил использовать происшествие с колонной к своей выгоде. Статуя Иоанны Австрийской, ставшая аллегорической фигурой Изобилия, была перевезена в сад Боболи и установлена за дворцом, рядом с Кавальере. Колонну закопали в землю, и на площади остался лишь постамент в форме куба.

Однако сто лет спустя исчез и он: Флоренция готовилась торжественно встретить супругу Козимо III, принцессу Луизу Орлеанскую, а постамент не давал проехать кортежу.

Злополучный мрамор умер и лежал погребенный в земле, никто уже не думал о нем, да и сам он, по всей вероятности, уже ни о ком не думал, как вдруг великая герцогиня, которую считали бесплодной, внезапно объявила о своей беременности. Поскольку событие это имело все признаки чуда, великий герцог спросил, какого святого он должен благодарить за будущего наследника. По словам великой герцогини, она, устав от напрасных молитв и, равно как и ее августейший супруг, утратив всякую надежду дать флорентийскому трону наследника, решила попросить о помощи святого Антония, который был причислен к лику святых сравнительно недавно и, чтобы обрести влияние, искал возможность совершить какое-нибудь чудо, столь же небывалое, сколь и бесспорное. Святой Антоний воспользовался случаем и выполнил просьбу великой герцогини, лишний раз подтвердив правоту евангельского изречения о том, что последние станут первыми.

Жители Флоренции очень религиозны, особенно когда дело касается семьи, поэтому объяснение герцогини не только было принято на веру, но еще и имело такой успех, что почитание святого Антония в городе приобрело поистине необычайные размеры. Некий священник по имени Филицио Пиццики решил немедленно воспользоваться этим. Он произнес проповедь, в которой безудержно восхвалял блаженного доминиканца, а в конце ее призвал прихожан увековечить память о сотворенном им чуде. Прихожане восприняли этот призыв с огромным воодушевлением. Тотчас же начался спор о том, как должен выглядеть памятник и какой материал следует для него выбрать. Тут священник вспомнил о погребенной колонне и заявил горожанам, что сам Господь в свое время не дал ее воздвигнуть, ибо уготовил ей не мирское, а более высокое предназначение. Эта мысль была столь очевидной, что все с ним согласились. Колонну поспешили выкопать; на фундаменте прежнего постамента соорудили новый и создали барельефы для его украшения; начали высекать из камня статую святого, которая должна была увенчать памятник. Сотни рук взялись за работу, и дело шло так успешно, что можно было подумать, будто уж на этот раз колонна действительно будет воздвигнута и никакая сила этому не помешает, как вдруг по городу поползли слухи о молодом принце Лотарингском и его недавнем визите к прекрасной герцогине. Пожертвования на памятник тут же перестали поступать, а вместе с денежным потоком иссякло и вдохновение художников. Все работы прекратились ввиду недостатка средств, этого худшего из всех недостатков, а колонна и постамент вновь расположились друг против друга — она в горизонтальном положении, он в вертикальном.

Постамент разобрали в 1738 году, а камень, из которого он был сложен, пустили на строительство триумфальной арки в честь Лотарингского дома, возведенной за воротами Сан Галло.

Что же касается колонны, мешавшей уличному движению, то в 1757 году она была закопана во второй раз.

Но через двадцать лет на трон взошел великий герцог Леопольд, имевший серьезные намерения украсить Флоренцию. Он слышал какие-то разговоры о колонне и связанных с нею событиях. Из затребованного им отчета он узнал, что колонна расколота лишь в одном месте; его заверили, что если бывший монолит скрепить железными скобами, то наличие трещины никак не скажется на его крепости; и вот по приказу герцога колонну откопали, и она снова увидела свет.

Но едва архитекторы успели начертать на бумаге проект будущего памятника, как в Европе разразились первые революционные события. А поскольку во время землетрясения не принято воздвигать обелиски, то бедная колонна опять была забыта, причем так основательно, что ее даже не потрудились закопать.

С тех пор она не только потеряла всякую надежду когда-либо подняться, но и лишилась могильного покоя, словно одна из тех неимущих душ, что не могут переправиться через Стикс, ибо у них нет обола, который следует дать Харону.

Взгляните мимоходом на эту колонну, которую после столь бурной жизни постигла столь жалкая смерть; затем, посочувствовав ее горькой участи, войдите в монастырь.

Сан Марко аль Токко, как называют его флорентийцы, открыт для посетителей только до часу дня. В час славные доминиканцы садятся за стол, а прерывать трапезу у них не принято; на мой взгляд, кстати сказать, это совершенно правильно, и никто бы не вздумал пенять им за это, не будь они монахами.

В Сан Марко входят через портик, покрытый надписями и украшенный надгробиями. Вам откроет привратник, выполняющий в монастыре роль чичероне. Пройдя через первую дверь, вы оказываетесь в монастырском дворике: он квадратной формы, и стены его в верхней части сплошь покрыты фресками Поччетти и Пассиньяно, а в нижней — надгробными надписями.

Среди этих надписей находится огромная картина, на которой изображена смерть молодого человека: он лежит на кровати, у его изголовья стоит плачущий мужчина, а в ногах — молодая женщина, рвущая на себе волосы; чуть далее видны два крылатых существа, возносящиеся к небу.

Умирающий молодой человек — это Улиссе Таккинар-ди; плачущий мужчина — Таккинарди-отец, молодая женщина, рвущая на себе волосы, — г-жа Персиани, а два крылатых существа олицетворяют ангела смерти, который возносится к небу, увлекая за собой духа музыки.

Сам по себе замысел, быть может, и неплох, но его воплощение в живописи — омерзительно.

Не говоря уже о том, что надо обладать завидной смелостью, чтобы написать фреску там, где другие стены расписывали Пассиньяно, Поччетти, Беато Анджелики и фра Бартоломео.

Увидев, что в Сан Марко находится могила певца, я вначале несколько удивился и спросил у чичероне, за какие заслуги бедному Улиссе Таккинарди была оказана столь высокая честь. Чичероне ответил, что семья покойного заплатила 25 скудо. Вот и все.

В самом деле, любой католик имеет право упокоиться в монастыре Сан Марко, если заплатит двадцать пять скудо, то есть сущую безделицу. Но более всего меня удивляет, что там могут поместиться все желающие: это, конечно, было бы невозможно, если бы каждый покойник занимал столько места, сколько занял своей картиной синьор Гадзарини.

Монастырь Сан Марко хранит память о двух выдающихся личностях — это Беато Анджелико и Джироламо Савонарола.

Первого из них здесь почитают как святого, на второго смотрят как на мученика.

Есть еще некий Антоний, которого канонизировали в 1465 году, но он здесь никого не интересует, и о нем посетитель услышит лишь краткое упоминание.

У нас в Парижском музее есть одна картина Беато Анджелико, которую неизвестно почему сослали в вечно пустующий зал рисунка и которая изображает коронование Богоматери, один из любимых сюжетов благочестивого художника. Это бесспорный шедевр.

Беато Анджелико — один из столпов идеалистической школы. У него нет ничего земного: все женщины — непорочные девственницы, все дети — ангелы; он не имел возможности писать с натуры, и сцены, которые он изображал, — это грезы, явившиеся ему в экстазе. Вероятно, рисунок от этого несколько проигрывает, зато выигрывает чувство.

Живописи Беато Анджелико нельзя давать оценку, ее надо чувствовать; если человек не упал перед ней на колени, то он, скорее всего, пожмет плечами и отвернется.

Если бы его картины показывали отборочной комиссии, их вряд ли допустили бы на выставку.

Будь я королем, я собрал бы у себя все его произведения, какие мне удалось бы купить, заказал бы для них рамы из золота и увешал бы ими свою дворцовую капеллу.