Вилла Пальмьери

С этой поры все складывается для Козимо крайне неблагоприятно. Становится очевидно, что над семьей Медичи, от которой отвернулся Бог, тяготеет злой рок и все попытки побороть его будут напрасны. Козимо одолевают мрачные предчувствия, и, едва юный Фердинандо достигает брачного возраста, отец женит его на принцессе Виолан-те Баварской, добродетельной, но бесплодной, и принц использует ее бесплодие как предлог для безобразного, невиданного распутства, которое вскоре уносит его здоровье, а затем и жизнь.

Узнав о бесплодии Виоланты, Козимо спешно находит невесту для младшего сына, Джованни Гастоне. Принц тут же отправляется в Дюссельдорф, где ему предстоит взять в жены юную принцессу Анну Марию Саксен-Лауэнбург-скую, но там его ждет горькое разочарование: вместо кроткой, миловидной и элегантной женщины, представлявшейся ему в мечтах, он видит амазонку гомеровских времен, с грубым голосом и неуклюжими манерами, привыкшую к лесным дебрям вокруг Праги и пустынным просторам Богемии; больше всего она любит скакать верхом и охотиться и, проведя лучшую пору своей жизни в конюшне, усвоила привычку говорить с лошадьми на языке, которого никто при тосканском дворе не понимает. Но это ничего не меняет: у Джованни Гастоне доброе сердце, и собственные склонности не имеют для него значения, когда речь идет о благополучии его страны. Он приносит себя в жертву и женится на этой новоявленной Антиопе, но та, приняв, по-видимому, его кротость за слабость, а любезность — за отсутствие самолюбия, проникается презрением к человеку, на которого она смотрит сверху вниз. Уязвленный Джованни Гастоне приказывает, но надменная немецкая принцесса не желает повиноваться; и в семье сына начинаются те же раздоры, что омрачили когда-то супружескую жизнь отца. Чтобы отвлечься, Джованни Гастоне, по примеру старшего брата Ферди-нандо, бросается в игру и в разврат, проматывает свое достояние и разрушает собственное здоровье, и в скором времени врачи доводят до сведения Козимо III, что состояние бессилия, в которое впал его сын, более не позволяет им надеяться на появление наследника короны.

И тогда несчастный великий герцог обращает взор на своего брата, кардинала Франческо Мария. Кардиналу сорок восемь лет, и, следовательно, он еще в расцвете сил. Благодаря ему родовое древо Медичи должно зазеленеть вновь. Кардинал отрекается от сана и от надежды со временем стать папой, и вскоре празднуется его помолвка с принцессой Элеонорой Гонзага. В семье вновь ликование, но семья обречена: новобрачная отказалась исполнять супружеский долг. В первые дни брака бывший кардинал думал, что она не смогла сразу побороть свою целомудренную стыдливость и надо выждать какое-то время. Но ожидание затягивалось сверх всякой меры, и постепенно Франческо Мария стал понимать, что принцесса не намерена становиться его женой на деле и решила свести супружескую жизнь к внешним формальностям. Он прибегает к посредничеству тестя, призывает на помощь религию, он просит, умоляет, даже угрожает, но все бесполезно. И в то время как Фердинандо сетует на вынужденное бесплодие своей жены, Франческо Мария объявляет брату, что Элеонора Гонзага останется бесплодной по собственной прихоти. Козимо склоняет свою седую голову перед волей Господа, предписывающей, что даже самое великое и славное на этой земле должно иметь конец. Он видит, что Тоскане угрожает двойная опасность: алчность Австрии и честолюбие Франции, и, чтобы спасти Флоренцию от посягательств этих государств, хочет вернуть ей прежнюю свободу; он находит поддержку в Голландии и в Англии, но встречает противодействие в других могущественных державах и даже в самой Тоскане: теперь ей не по силам свобода, о которой она так сожалела прежде, она отвергает ее и просит лишь покоя, пусть даже сопровождаемого деспотизмом. Он видит смерть своего сына Фер-динандо, потом своего брата Франческо и наконец умирает сам, став перед этим свидетелем не только собственных похорон, как Карл V, но и похорон всей своей семьи, как Людовик XIV.

Все, что в царствование Фердинандо II стало клониться к упадку, окончательно рухнуло при Козимо III. Надменный, суеверный, расточительный, великий герцог оттолкнул от себя народ своей гордыней, тем, что позволил священникам приобрести слишком большое влияние и учредил в государстве непомерные налоги, чтобы обогащать своих приближенных, жертвовать на церковь и не стеснять себя в личных расходах. При нем все стало продажным; те, у кого были деньги, покупали должности; те, у кого были деньги, покупали людей; и наконец, те, у кого были деньги, покупали то, что Медичи никогда не продавали, — правосудие.

С искусствами при нем дела обстояли так же, как и со всем остальным: на них сказался характер Козимо. В самом деле, от наук, изящной словесности, ваяния и живописи требовалось лишь одно: угождать непомерной гордыне и ненасытному тщеславию великого герцога. Вот почему в его правление не было создано ничего выдающегося. Но, за неимением работ современников, у Паоло Фальконьери и Лоренцо Магалотти возник, по счастью, замысел, польстивший самолюбию Козимо: они уговорили его продолжить работы в галерее Уффици, начатые великим герцогом Фердинандо и кардиналом Леопольдо. Козимо III соединил вместе коллекции, собранные отцом и дядей, добавил к этому все картины, статуи и медали, полученные им в наследство от герцогов Урбинских и дома делла Ровере — сплошь шедевры, среди которых был и колоссальный бюст Антиноя, и велел перенести все это с огромной торжественностью в великолепный музей, за обогащение которого все возносили ему хвалу, хотя пополнять раз за разом эту сокровищницу его побуждала не столько щедрость, сколько гордыня.

Геральдическая эмблема Козимо III выглядела так: корабль в море, ведомый звездами Медичи, с девизом «СеПа fulgent sidera[9]». Любопытно, что эмблема эта была выбрана как раз в то время, когда звезды стали гаснуть, а корабль — тонуть!

После Козимо III на трон взошел Джованни Гастоне, и Тоскана содрогнулась. Если прежде его оргии происходили в подвальных помещениях Палаццо Питти и о них никто не знал, то теперь они выплеснулись наружу. Люди заговорили о чудовищном разврате, напоминавшем одновременно безумства Тиберия на Капрее и Генриха III в Лувре. Подобно тирану древности и Гелиогабалу новых времен, Джованни Гастоне окружил себя толпой куртизанок и миньонов, набранных из низших слоев общества. Все из этого сброда получали установленное жалованье, которое могло быть увеличено в том случае, если они доставляли своему повелителю особо изощренные наслаждения. Для этих людей придумали два новых слова: женщин прозвали «руспанта», а мужчин — «руспанто», потому что им платили золотыми монетами, которые назывались «ру-споне». Все это настолько безнравственно, что кажется невероятным. Но современники в своих мемуарах единодушно свидетельствуют о том, что все это происходило в действительности, и вдобавок, со свойственным той эпохе цинизмом, приводят множество подробностей этих сатурналий, порожденных не прихотями силы, как могло бы показаться, а бесстыдством слабости.

Когда Джованни Гастоне принял власть, все вокруг него было мертво, да и сам он был почти мертвецом. Но опасность, грозившая аллегорическому кораблю, который его отец поместил на своем гербе, вернула его к жизни, и он, собрав все свои силы, попытался исправить ужасающее положение в государстве. Едва взойдя на трон, он сразу же изгоняет продавцов должностей, нечистоплотных чиновников и шпионов, расплодившихся при дворе; при нем, по сути, была отменена смертная казнь, которая столь часто применялась в правление его отца и которой боялись одни лишь бедняки, потому что богатые могли откупиться от нее за деньги. Зная, что ему придется отречься от престола, ибо никакой надежды на продолжение рода Медичи больше не было, он, тем не менее, делал все возможное, чтобы Тоскана могла осуществить право, данное ей императором Карлом V и папой Климентом VII, — выбрать в правители соотечественника и тем самым избежать угрожавшего ей иностранного владычества. Но посланники Франции, Австрии и Испании сломили остатки его воли и, не смущаясь тем, что он был еще жив, назначили ему в преемники старшего сына Филиппа V Испанского, инфанта дона Карлоса, который был правнуком Марии Медичи и формально действительно имел права на тосканский трон. В соответствии с этим решением, 22 октября 1731 года Джованни Гастоне получил от императора письмо, в котором ему сообщалось о выборе, сделанном великими державами, и о том, что инфант дон Карлос отныне будет находиться под его опекой. Джованни Гастоне скомкал письмо, отбросил его подальше и пробормотал: «Да-да, они оказывают мне любезность, назначая меня опекуном, а обращаются со мной так, словно я их подопечный». Но как ни велико было горе Джованни Гастоне, ему пришлось подчиниться: он смирился и стал ждать своего преемника, который в сопровождении англо-испанского флота прибыл в порт Ливорно. Это произошло вечером 27 сентября 1731 года. Джованни Гастоне боролся с попыткой навязать ему преемника девять лет — нельзя было требовать от него большего.