Страница 19 из 225
Эта новость доставила удовольствие и баронессе и Сесиль, но кто по-настоящему обрадовался, так это маркиза. Ей предстояло снова очутиться в своей среде, увидеть кого-нибудь, с кем можно поговорить и, по ее словам, очиститься от этих Дювалей.
Она пригласила Сесиль к себе в комнату, что случалось лишь при совершенно особых обстоятельствах, и посоветовала ей не говорить ни слова герцогине де Лорж о безрассудных брачных планах, в которые посвятила ее мать в минуту глубочайшего заблуждения. Те же рекомендации даны были и баронессе; заранее предугадывая все возражения своей знатной подруги, баронесса без труда пообещала маркизе все, что та пожелала.
На другой день в два часа пополудни, когда баронесса, маркиза и Сесиль собрались в гостиной, у маленького коттеджа остановился экипаж; раздался аристократический удар молотка в дверь, и через несколько секунд горничная доложила о г-же герцогине де Лорж и шевалье Анри де Сенноне.
Баронесса и герцогиня не виделись уже лет семь или восемь; они бросились друг другу в объятия, как две старинные подруги, чьи чувства не могли охладить ни время, ни разлука. Но и в этом порыве герцогиня не сумела скрыть того тягостного впечатления, которое произвели на нее видимые перемены в облике баронессы. Баронесса это заметила.
— Вы находите меня изменившейся, не так ли? — едва слышно спросила она герцогиню. — Только прошу вас, ни слова, вы испугаете мою бедную Сесиль. Скоро мы выйдем в сад, там и поговорим.
Герцогиня сжала ее руку со словами:
— Вы все такая же.
Затем, повернувшись к маркизе, разодевшейся, словно на бал, она осыпала ее комплиментами и, наконец, обратилась к Сесиль:
— Моя красавица, вы стали точно такой, как обещали. Подойдите обнять меня и примите мои восторженные комплименты. От славных Дювалей, приходивших вчера засвидетельствовать мне свое почтение, я уже знаю, что вы само совершенство.
Сесиль подошла, и герцогиня поцеловала ее в лоб, Снова повернувшись к г-же де Марсийи, герцогиня продолжала:
— Дорогая баронесса и вы, дорогая маркиза, позвольте представить моего племянника Анри де Сеннона, которого я от всего сердца рекомендую вам как самого очаровательного юношу.
В ответ на этот неожиданный комплимент шевалье поклонился с изяществом и непринужденностью.
— Сударыни, — сказал он, — знайте, что герцогиня стала для меня второй матерью, и потому не удивляйтесь ее чрезмерным похвалам.
Баронесса с маркизой поклонились, а когда он повернулся к Сесиль, та сделала реверанс.
Вопреки скромным протестам шевалье, приходилось согласиться с тем, что г-жа де Лорж ничуть не преувеличивала: Анри только что исполнилось двадцать лет. Это был красивый молодой человек, в котором ощущалась элегантность манер, характерная для детей, воспитанных наставником и не покидавших отцовского дома, что помогало им сохранить тот лоск, который обычно уничтожает университетское образование. Впрочем, Анри, подобно большинству эмигрантов, лишился состояния. Мать он потерял едва ли не при рождении, отца гильотинировали, так что надеяться на богатое наследство ему можно было лишь со стороны дяди, который уехал на Гваделупу и, по слухам, раз в десять увеличил свое состояние на крупных коммерческих спекуляциях.
Однако этот дядя, по странной особенности своего характера, заявил, что племянник может надеяться на него лишь в том случае, если он сам займется коммерцией.
Понятно, что остальная родня возмутилась подобным условием, ибо Анри де Сеннона воспитывали совсем с иной целью, отнюдь не предполагая сделать из него торговца сахаром или кофе.
Все эти подробности выяснились во время многословной беседы, столь привычной для людей определенного круга; причем, само собой разумеется, о торговом племени и г-жа де Лорж и ее племянник высказывались с большим высокомерием, а уж маркиза тем более. Баронесса же и Сесиль, чувствуя, что часть этих колкостей относится к славному семейству, с которым они обычно общались, не слишком охотно участвовали в разговоре, принявшем вскоре такой насмешливый тон, что баронесса, чтобы отвлечь герцогиню, взяла ее под руку и, как обещала при встрече, спустилась с ней в сад.
Маркиза, Сесиль и Анри остались одни.
Едва увидев Анри, маркиза, вечная противница планов баронессы, сразу решила: вот подходящий муж для ее малышки Сесиль, он не чета такому простолюдину, как Эдуард Дюваль.
Поэтому, как только баронесса с герцогиней вышли из дома, маркиза не устояла перед соблазном дать блеснуть своей дорогой девочке и, будто бы желая развлечь шевалье, велела внучке принести свои вышивки, а затем и альбомы.
Хотя Анри, поспешим сказать это к его чести, мог по достоинству оценить несравненные творения иглы, за рождением многих из которых ему доводилось наблюдать у своей тетушки долгими вечерами и в Англии и в Германии, его, тем не менее, следует отметить, гораздо более поразили альбомы. В альбомах, как мы уже говорили, были нарисованы самые красивые цветы, когда-либо распускавшиеся в саду Сесиль, причем под каждым цветком стояло имя. Но главное, что с удивлением обнаружил Анри, каждый из этих цветов обладал, так сказать, своим особым характером, сочетавшимся с данным ему именем. Он попросил Сесиль найти объяснение столь странному явлению, и Сесиль, со свойственным ей простодушием, все объяснила, рассказав, как она выросла среди цветов, как подружилась с ними, такими свежими и благоухающими — совсем под стать ей самой, — как ей удалось, если можно так выразиться, благодаря своему расположению к ним, познать горести и радости лилий и роз и как, наконец, в зависимости от их характера и жизненных историй, она давала им соответствующие имена.
Анри внимал этому пространному объяснению, словно слушал очаровательную волшебную сказку. Только сказка оказалась реальной историей, а волшебная фея была перед ним. Расскажи ему все то же любая другая девушка, он счел бы ее безумной либо жеманной; иное дело Сесиль: невинное дитя безусловно поведало о своей жизни, своих чувствах, радостях и горестях; возможно, она наделила ими и цветы, но сделала это от чистого сердца; среди прочих историй Сесиль рассказала Анри и такую печальную историю розы, что у Анри едва слезы не выступили на глазах.
Слушая Сесиль, маркиза пыталась время от времени сменить тему: все эти ботанические истории казались ей не заслуживающими внимания, неинтересными; однако Анри придерживался иного мнения и непрестанно возвращал разговор к тому же предмету, настолько ему казалось мало жить лишь с человеческими существами и настолько, напротив, привлекали его некие фантастические творения Оссиана или Гёте.
Между тем едва лишь маркиза произнесла слово «музыка» и открыла фортепьяно, как Анри, сам превосходный музыкант, попросил Сесиль спеть что-нибудь.
Сесиль не ведала, что значит заставлять просить себя, как не знала, есть ли у нее талант или его совсем нет; возможно даже, она вообще не знала, что такое талант.
Как и рисунки, музыкальное исполнение Сесиль было проникнуто чувством, поэтому, когда она спела с бесконечным изяществом и очарованием один или два романса и исполнила столько же ноктюрнов, Анри простосердечно спросил ее, нельзя ли послушать какие-нибудь ее сочинения.
Сесиль не заставила просить себя и, не отказываясь, снова коснулась пальцами клавиш, и зазвучала одна из тех странных, мечтательных мелодий, какие у нее изливались порой, когда она садилась за инструмент; легкое движение педали, едва слышно отбивая такт, свидетельствовало о том, что наступила ночь; все шорохи земли смолкали один за другим: почти полную тишину, воцарившуюся затем, нарушал лишь шепот ручейка; но вот среди величайшего безмолвия тьмы взмывает песнь какой-то птицы, сладкоголосой, неведомой птицы — не славки, не соловья, но птицы, чей голос, словно отзвук небесных мелодий, рождался в сердце Сесиль и вобрал в себя все — надежду, любовь и мольбу.
Внимая звукам этой необычной симфонии, Анри уронил голову на ладони, а когда поднял ее, не подумав даже смахнуть Дрожавшую на ресницах слезу, увидел Сесиль с откинутой назад головой и устремленным ввысь взглядом повлажневших глаз; Анри готов был броситься перед ней на колени, восторженно поклоняясь, словно Мадонне.