Ожерелье королевы

И, желая достойным образом выразить свой сердечный порыв, добрый король обнял Марию Антуанетту обеими руками и поцеловал ее.

— Как вас будут благословлять во Франции, мадам, — воскликнул он, — когда узнают о только что сказанных вами словах!

Королева вздохнула.

— Еще есть время, — с живостью сказал король. — Вздох сожаления!

— Нет, государь, вздох облегчения; закройте этот футляр и возвратите его ювелирам.

— Я уже распределил плату на несколько взносов; деньги готовы. Ну что мне с ними делать? Не будьте слишком бескорыстны, мадам.

— Нет, я все хорошо взвесила. Нет, решительно я не хочу этого ожерелья, но я хочу другого.

— Черт возьми! Вот и пропали мои миллион шестьсот тысяч ливров!

— Миллион шестьсот тысяч ливров? Видите! Неужели оно стоит так дорого?

— Да, мадам, раз уж я обмолвился, то не отрекаюсь от своих слов.

— Успокойтесь; то, что я прошу у вас, будет стоить дешевле.

— А что вы просите?

— Отпустить меня еще раз в Париж.

— Это очень легко и стоит вовсе не дорого.

— Погодите! Погодите!

— Черт возьми!

— В Париж, на Вандомскую площадь.

— А, черт возьми!

— К господину Месмеру.

Король почесал у себя за ухом.

— Ну, — сказал он, — вы только что отказались от прихоти, стоящей миллион шестьсот тысяч ливров; я могу позволить вам другую прихоть. Поезжайте к господину Месмеру. Но, в свою очередь, я ставлю вам условие.

— Какое?

— Пусть вас сопровождает принцесса крови.

Королева задумалась.

— Согласны вы на госпожу де Ламбаль? — спросил она.

— Пусть так, госпожа де Ламбаль.

— Договорились.

— Я подписываю соглашение.

— Благодарю вас.

— А я, ни минуты не медля, закажу линейный корабль, — сказал король, — и окрещу его "Ожерелье королевы". Вы будете его восприемницей, ваше величество, а затем я пошлю его Лаперузу.

Король поцеловал жене руку и в отличном настроении вышел из ее апартаментов.

VIII

МАЛЫЙ УТРЕННИЙ ВЫХОД КОРОЛЕВЫ

Как только король вышел, королева встала с постели и подошла к окну, чтобы подышать ледяным, бодрящим утренним воздухом.

День обещал быть прекрасным и полным той прелести, которую близость весны придает некоторым апрельским дням: ночной мороз сменила приятная и уже ощутимая солнечная теплота; ветер со вчерашнего дня переменился с северного на восточный.

Если он не изменит своего направления, то зиме, этой ужасной зиме 1784 года, настал конец.

На розовом небосклоне уже поднялось облако сероватого пара: это была сырость, испарявшаяся от действия солнечных лучей.

В садах с веток деревьев начинал осыпаться иней, и маленькие птички, садясь на ветки, с большей непринужденностью и доверчивостью опирались своими тонкими лапками на образовавшиеся почки.

Апрельский цветок, подснежник, съежившийся от мороза, как те бедные цветы, о которых говорит Данте, поднимал свою темную головку из начинавшего таять снега, а из-под листьев фиалки, толстых, крепких и широких, продолговатый бутон будущего цветка уже выпустил два овальных лепестка, предвестников расцвета и аромата.

В аллеях, на статуях и на решетках, сверкали недолговечные алмазы; они еще не обратились в воду, но не были более и ледяными сосульками.

Все указывало на незримую борьбу весны с холодами и предвещало близкое поражение зимы.

— Если мы хотим воспользоваться льдом, — воскликнула королева, увидев, какая стоит погода, — то нам, кажется, надо поторопиться! Не правда ли, госпожа де Мизери? — прибавила она, отворачиваясь от окна. — Весна приближается.

— Вашему величеству уже давно хотелось покататься по льду на пруду Швейцарцев, — отвечала первая дама покоев.

— Да, и сегодня мы это устроим, — сказала королева, — потому что завтра, быть может, будет поздно.

— К какому же часу прикажет ваше величество приготовить туалет?

— Сейчас же. Я слегка позавтракаю и выйду.

— Больше королева не даст никаких приказаний?

— Пусть узнают, встала ли мадемуазель де Таверне, и скажут ей, что я хочу ее видеть.

— Мадемуазель де Таверне уже в будуаре вашего величества, — отвечала придворная дама.

— Уже? — спросила королева, которой лучше, чем кому-либо другому, было известно, в котором часу могла лечь Андре.

— О ваше величество, она ожидает уже двадцать минут.

— Пусть войдет.

Андре вошла к королеве в ту минуту, как часы на Мраморном дворе пробили первый удар девяти часов.

Мадемуазель де Таверне, уже тщательно одетая, как подобало придворной даме, не имеющей право являться к королеве в небрежном туалете, вошла, улыбаясь, но с некоторой тревогой.

Королева также улыбалась, что успокоило Андре.

— Идите, милая Мизери, — сказала она, — пошлите мне Леонара и моего портного. Ничего, — сказала она Андре, проследив глазами за г-жой Мизери и выждала, пока за ней опустилась портьера’, — король был очень мил, он смеялся и ушел обезоруженным.

— Но он узнал? — спросила Андре.

— Вы понимаете, Андре, что лгать недопустимо, в особенности, когда ты права и именуешься французской королевой.

— Правда, ваше величество, — ответила, покраснев, Андре.

— А между тем, милая Андре, мы, по-видимому, сделали ошибку.

— Ошибку, государыня? — спросила Андре. — И, вероятно, не одну?

— Возможно. Вот наша первая ошибка: мы пожалели госпожу де Ламотт, король недолюбливает ее. Но мне она, признаюсь, понравилась.

— Ваше величество слишком хороший судья, и нельзя не преклониться перед вашими суждениями.

— Леонар здесь, ваше величество, — сказала, входя, г-жа де Мизери.

Королева села перед туалетным столиком из вызолоченного серебра, и знаменитый парикмахер принялся за свое дело.

У королевы были самые роскошные волосы на свете, и она находила отраду в том, чтобы давать всем возможность восхищаться ими.

Леонару это было известно, и, вместо того, чтобы действовать с тем проворством, которое он проявил бы по отношению ко всякой другой женщине, он предоставлял королеве и время и удовольствие любоваться собой.

В этот день Мария Антуанетта была в хорошем, даже радостном настроении; она была необыкновенно красива и только затем отрывала глаза от зеркала, чтобы послать Андре ласковый взгляд.

— Вас не бранили, Андре, — сказала она, — вас, свободную и гордую, которую все немножко боятся, так как, подобно богине Минерве, вы слишком мудры.

— Я, ваше величество? — прошептала Андре.

— Да, вы, наводящая уныние на всех придворных ветреников! О Боже мой, как вы счастливы, Андре, что вы девушка и, главное, что чувствуете себя таким образом счастливой.

Андре покраснела и грустно улыбнулась.

— Это обет, данный мною, — сказала она.

— И который вы сдержите, моя прелестная весталка? — спросила королева.

— Надеюсь.

— Кстати, — воскликнула королева, — я вспомнила…

— Что, ваше величество?

— Что, хотя вы и не замужем, со вчерашнего дня у вас появился повелитель.

— Повелитель, ваше величество?

— Да, ваш любимый брат… Как его зовут? Кажется, Филиппом?

— Да, ваше величество, Филиппом.

— Он приехал?

— Вчера, как ваше величество сделали мне честь сказать.

— И вы его еще не видели? Какая я эгоистка, что похитила вас вчера и увезла в Париж; право, это непростительно!

— О ваше величество, — с улыбкой возразила Андре, — я прощаю вам от всего сердца, и Филипп также.

— Правда?

— Ручаюсь вам.

— За себя?

— За себя и за него.

— Каков он собой?

— Все такой же красивый и добрый, мадам.

— А сколько ему теперь лет?

— Тридцать два года.

— Бедный Филипп! Подумайте, я знаю его уже четырнадцать лет и из них не видела его уже лет девять или десять!

— Когда вашему величеству будет угодно принять его, он будет счастлив уверить вас, что разлука не внесла никакой перемены в чувство почтительной преданности, которое он питает к королеве.