Канцлер (Горчаков-7)

Глава 14

— Ваше величество.

Я чуть склонил голову. Полноценных расшаркиваний никто не требовал — Павел скорее удивился бы, вздумай я отплясывать придворные танцы. И все же правила приличия никто не отменял: даже если когда-то (меньше года назад) мы с его величеством лопали из одного котла пропахшую дымом кашу — сейчас передо мной стоял не “красный” юнкер по прозвищу Чингачгук, а мой император. И вести себя следовало подобающее, даже если мы были только вдвоем.

А если кто-то все-таки подглядывал — тем более.

— Князь, — отозвался Павел — и вдруг заулыбался во всю ширь. — А ну иди сюда, старый ты…

Его величество ловко нырнул мне под руку, обхватил за пояс и попытался приподнять, но силы все-таки оказались неравны, и после чуть ли не минуты пыхтений мне удалось выкрутиться из монарших объятий и отступить на пару шагов.

— Старый… На себя посмотри. — Я поправил пиджак. — Краше в гроб кладут.

Мы не виделись всего месяц — и за это время Павел успел изрядно возмужать — и, пожалуй, не в самом лучшем смысле слова. Он был одет с иголочки, идеально выбрит, держал спину ровно, по-солдатски и будто бы даже сохранил какие-то остатки жизнерадостности — но я не хотел и спрашивать, чего это стоило.

Павел уж точно не стал бы жаловаться, и все же от моего внимания не ускользнули ли тени под глазами, ни заострившиеся скулы, ни чуть опущенные плечи. Да и само выражение лица явно намекало, что его императорское величество спал от силы три-четыре часа в сутки — и уже давно.

Может, с самого начала войны.

На мгновение я даже почувствовал что-то вроде стыда. С того самого дня, как ее высочество принцесса Анна-Мария фон Габсбург сбила “Петра Великого” со своего чертова красного “Фоккера” мне частенько приходилось действовать в одиночку — и мысль, что весь мир буквально крутится вокруг моей нескромной персоны понемногу стала чуть ли не привычной. А на деле все было совсем иначе — да, я носился по всему миру, выполняя монаршую волю, то ли дело рисковал головой, заключал немыслимые союзы — но каждая моя маленькая победа наверняка оборачивалась серьезной схваткой и в Государственном совете, и за закрытыми дверями кабинетов первых лиц европейских держав и еще черт знает где. И сколько бы битв не удалось выиграть или не пришлось проиграть — Павел сражался на своей войне.

И я бы уж точно не хотел поменяться с ним местами.

— Оба хороши. Чего уж там.

Павел указал на огромное зеркало, откуда на нас смотрели… нет, уже не вчерашние мальчишки, а двое молодых мужчин. Один заметно повыше, плечистый, с уже пробившейся на щеках и подбородке щетиной и изрядно отросшими темными волосами. Второй — худощавый, даже тонкий, но уже давно утративший все детское, что еще могло бы остаться в его годы.

Мне оставалось еще около месяца до восемнадцати — из из нас двоих я был старшим.

— Ну… зато обстановка какая. — Я протянул руку и осторожно коснулся здоровенной золоченой рамы. — Почти как у нас в Петергофе.

В свое время Романовы действительно строили свою загородную резиденцию с оглядкой на французский Версаль. Куда Жозеф, собственно, и пригласил Павла. А меня вытянули сюда уже без всяких расшаркиваний — высочайшим монаршим повелением. За утро я не успел обойти и трети громадного дворца — а он уже успел мне надоесть. Позолота, картины, фрески на потолке, белизна колонн, лепнина, огромные лестницы, блеск паркета… видимо, я уже давно отвык от такой роскоши, и теперь она почему-то казалась до безобразного избыточной и показушной.

И пустота Версаля только усиливала странное впечатление. В громадных залах и даже на выложенной брусчаткой заснеженной площади перед дворцом я насчитал от силы человек двадцать. Жозеф будто специально удалил отовсюду и охрану, и прислугу, и придворных — вообще всех. Но тишина и безлюдье наверняка были обманчивыми — я не сомневался, что за нами следят.

Или хотя бы пытаются.

— Как Петродворец? Да брось, княже — этот даже рядом не стоял. — Павел улыбнулся и картинно заозирался по сторонам, будто испугавшись обиды невидимого хозяина Версаля. — Скучаешь по Питеру?

— Честно — с ума сойти! — признался я. — Как там дела… ну и вообще — все?

— В целом — не очень. Но бывает и хуже. — Павел пожал плечами. — Война мало кого делает счастливым. Зато порой изрядно набивает кошельки.

— Дед?..

— Поговаривают, что за последние месяцы сиятельный князь Александр Горчаков… старший, — многозначительно уточнил Павел. — Увеличил свое и без того немалое состояние чуть ли не вдвое. И также поговаривают, что дело не только в миллионных заказах от императорской армии.

— Продолжает скупать фабрики? — догадался я. — И заодно прижимает всех, кто путается под ногами?

— Твой старик слаб здоровьем и уже не так крут, как раньше, но хватку пока не потерял. — Павел нахмурился и покачал головой. — И все, кто не с ним, рано или поздно…

— Можешь не продолжать. — Я развернулся на каблуках ботинок и зашагал к выходу из зала. — Вряд ли вам с Багратионом это нравится.

— Ну… Петр Александрович упирается, как может. А мне приходится следить, чтобы они ненароком друг друга не сожрали, — мрачно усмехнулся Павел. — Как бы то ни было, они оба работают на благо страны — как умеют. Автоматическая винтовка Судаева под укороченный трехлинейный патрон поступила в войска на испытания. И, если доклады с фронта не врут, показывает себя отлично. А в январе мы ждем первую партию панцеров третьей модели.

— Так быстро? — удивился я. — А предварительные испытания, обкатка?..

— Все прошло на ура. Без замечаний. Но проблема в другом княже. — Павел чуть ускорил шаг, чтобы не отстать. — Наши быстрее и надежнее немецких, броня толще и крепче — но их всего один против десяти… в лучшем случае. Твои заводы работают в три смены, однако этого пока…

— Недостаточно. Понимаю… И поэтому армия пока вынуждена отступать.

— Да. Увы. — Павел покачал головой. — Впрочем, есть и хорошие новости. Кое-кто сделал на всем этом не только капитал, но и имя. Прямо перед отъездом я подписал указ о пожаловании небезызвестной тебе Настасье Архиповне Семеновой ордена Святого Станислава третьей степени. Такой маленький золотой крестик под петлицу. Вот здесь, у самого сердца. — Павел коснулся левой стороны груди. — Красная орденская лента, девяносто три рубля государственной пенсии каждый год и…

— Знаю, — буркнул я. — Так, значит, она теперь?..