Страница 40 из 67
Зрея на её злое лицо и эти предательски выкатившиеся слезы, я потерял дар речи и обездвижился.
Да ладно? Серьёзно?!
Ты знал, что ей херово, ты знал, что она плачет… Тебе было это всё известно, тогда, что же ты так обессилил, лицезрея эту слабую тушку?!
Потому что впервые полноценно понял, что разбиты вы оба?! Только сейчас это увидел?!
От такого стало совсем плохо.
- Ив, - попытался промямлить я что-то невнятное.
Давай! Скажи что-нибудь бесценное! Такое, чтобы она могла понять всё в тебе, чтобы она поняла, что это - не твоя воля! Что это - не твоё желание!
- Прости.
Я сказал “бесценное”, блять, в смысле неоценимое по цене, а не то, что ничего не стоит!
На место её силы пришла такая невыносимая слабость, что слёзы сразу же полились, а сжатые кулаки задрожали.
Точно не то, что она хотела услышать, и точно не то, что сделает ей лучше.
- Это серьёзно всё, что ты можешь мне сказать?! - захлёбываясь в горечи палила она. - Серьёзно?!
Другого нету! Больше ничего нету...
- Послушай, это неправильно…
- То, что делаешь ты?! О да! Очень! - Ив кричала громко, прерываясь всхлипами. - Влюбить меня, а после сделать вид, что никогда не знал и никогда не общался! Это очень неправильно!
- Так надо!
- Так, может, и в окно мне выкинуться надо?!
Молвила она это абсолютно случайно, пленённая гневом и желанием сделать хоть чуточку больно мне, но мои губы от самой такой мысли плотно сжались, не в силах говорить что-то ещё.
Образ её, которая чуть не вышла наружу, туда, в эти убийственные метры высоты, стал для меня страшнее, чем её умерший отец, облитый вином, посреди леса. От швыбзика в окне мне становилось катастрофически страшно.
- Нет! - я вцепился ладонями в её запястья, крепко сжимая несчастные, плюя на то, останутся ли на тех синяки, и глядя на её голубые пристально следящие за мной глаза, что тонули в слезах. - У меня чуть сердце не остановилось, когда ты в это окно полезла! Не смей такие вещи говорить!
- Тебе плевать, Вильдан!
- Да не плевать мне!
Почему так ужасно страшно?! Так больно?! Так бьётся это блядское сердце?!
- Мне пизда как плохо от того, что ты сейчас говоришь, и было того хуже, когда ты выставила ногу туда! Я, блять, ужасно за тебя боюсь!
- Тогда что это было всю неделю?!
- Так надо!
Хочется набить это, как тату прямо на языке.
Так, блять, надо.
Чтобы ты помнил всю жизнь, что у тебя сердце чуть не остановилось от страха смерти человека, к которому нельзя подходить. От одной лишь затеи, что не станет девушки, к которой нельзя прикасаться. Что у тебя пульс участился в разы, потому что ангелочек пытался полететь, а ты, вплоть до остановки своего уродливого сердца, боишься за малышку, которую тебе противопоказано любить.
Последняя мысль прозвучала, как громкий голос по радио, что преследовало типичное советское утро. “Просыпайся, товарищ, от своих бренных мыслей, и присоединяйся к коллективу.”
Забудь про Иветту Авильянову. Просто забудь.
Мои пальцы разжались, отпуская её запястья, пока в голове без конца повторялась фраза “так надо”, словно кассета заела в проигрывателе.
Кажется, что мой жест сделал Ив только хуже, потому что её щёчки сдулись, губы сжались, а слезы полились сильнее.
Отпуская её, позволяя ей подумать о том, чтобы покинуть комнату, я ощущал, как её теряю. И швыбзик воспринимала это точно также.
Убрав прядь своих волос за ушко, она вздохнула, готовясь покинуть мою спальню, заливаясь слезами.
- Так надо, - выдала она, словно заглатывая эти слова в глотку.
Опустив голову вниз, пиля взглядом пол, я не мог заставить себя сдвинуться с места, чтобы пропустить агнца в её комнату. Слишком тяжким грезилось признание этой мысли и слишком трудно её отпускать.
Она обошла меня сама, всхлипывая носом, и открыла дверь, готовясь зайти в свою опочивальню.
Давать уйти Иветте Авильяновой было очень тяжело. До болезненного предательского громкого стука сердца и звуков разбивающихся костей.
А ещё куда хуже от понимания, что это Ив. Всё ещё девочка, что плясала со мной в гараже под старые песни, забывала всё на свете и с насыщением ела любую еду, что на веснушчатых щёчках обязательно останутся кусочки пищи. Та, что смеётся, не стесняясь чужого мнения, и согласна помогать каждому, кто нуждается в её помощи.
Именно эти мысли настолько заставили меня потерять рассудок, ориентиры, позабыть обо всех приказах, и схватить её ладонь вновь, умоляя её остаться.
Просто, пожалуйста.
- Ив, ляг со мной спать, я тебя прошу, - защебетал я так быстро, словно тревожась, что рассудок, тот адекватный, что подчинялся Кулагу и каждому его слову, сейчас вставит мне за такие проделки. - Я не смогу уснуть, думая, что ты можешь в любую секунду снова попытаться вытворить нечто такое. Не могу думать, что не услышу звуков и потеряю момент. Я… Я не могу.
Голубые глазки блестели от страха, подрагивая от взгляда на меня.
Ее пугала такая забота и явно пугал такой я, но я понимал, что какой-то толикой души ей приятно, что она мне не безразлична. Это важно.
Видя мою слабость, мою мольбу, она закрыла дверь, проходя обратно в комнату.
Без лишних слов, она улеглась в кровать, под одеяло, не спрашивая, в какую сторону ей лучше уместиться. Мне настолько сильно не хотелось её смущать, что я взял покрывало и улёгся рядом, поглядывая на её слегка волнистые пряди волос, успокаивая себя мыслью, что в такой ситуации я точно услышу, если швыбзик снова шелохнётся.
Но убеждённости мне не хватало. Надеясь, что она ничего не почувствует, я положил руку на её талию, мягко располагая ладонь на её животе, убеждаясь, что она находится на месте.
Было понятно, Ив ещё не спит, но и против она ничего не сказала, судя по всему, до последнего себя твердя самой себе, что это всё - только ради её безопасности и отсутствия моего волнения.
В позе эмбриона претерпим перерождение.
Так, я снова нарушил приказ своего командира и осознал самую, верно, страшную мысль, которая могла только попасть в голову футуриста: я до одури, до сумасшествия, до окоченения, боюсь, что Иветта Авильянова умрёт.
Прижимая её к себе, слыша тихое дыхание, я понимал насколько же мне дико страшно от мысли, что её не будет, и насколько же дико больно от мысли, что мне с ней быть нельзя.
И, сколько бы не звучали приказы в голове, сердце давало безукоризненно другой монолог.
Я не уйду. Не смогу разжать объятия, не смогу её отпустить, не смогу отстать от голубых глаз, даже если мне вскроют глотку. Нет, не смогу.
Потому что её смерти я боялся больше, чем своей, и тревожился о её тушке, куда сильнее, чем о приказах своего командира.
Ужасно, отвратительно, кошмарно. Но правда.
И пускай мне с ней не быть, но защищать её до последнего я буду.
Потому что Ив - божий агнец.
И потому что я её люблю.
[1] Прошляпить — пропустить кого либо, что либо, недоглядеть за кем-либо, чем-либо.
[2] Эмфатичность (от греч. emphatikos) - внешняя выразительность, напряжённость, эмоциональность.