Дневник твоих преступлений

Вильдан | 1.1 Футуристы

Дедушка никогда не умел готовить кашу без комков. Манка выглядела так, словно она сварена из песка. Будто я слепил её в песочнице, пока он выпивал из крошечной рюмки с нашими старыми соседями, с каковыми тот собирался за скамеечкой поодаль от всех детей, играя в шахматы и наливая водку.

Справедливости ради, он старался быть хорошим родителем. Несмотря на то, что он ни черта не помнил школьную программу, в первом классе он всегда садился делать со мной уроки. Действительно пытался гладить костюм, хоть с этим всегда старалась помочь наша добрая соседка. Готовил еду и даже провожал до учебного заведения.

Иногда он показывал парням со двора весёленькие вещицы ещё со своего детства, а больно богатых среди наших домов не водилось, потому и предложенные игры всегда сильно привлекали.

Порой ребята говорили, что они хотели бы такого деда, вместо своих родителей. Чтобы он придумывал прикольные вещицы, а после покупал всем фруктовый лёд да себе маленькую бутылку водки.

Дедушка любил делиться, а заодно любил забывать, что мы держимся исключительно на его несчастную пенсию да отчисления с его работы дворником.

Манную кашу мы ели часто, хоть он и не умел ее готовить, не потому что мы были её большими любители, а потому что ею легко было насытиться и потому что один пакет стоил куда дешевле, чем три мешка маленького размера овсянки.

Пока он хохотал во дворе при моих друзьях, я слышал, как по ночам он закрывался на кухне перед чёрно-белым телевизором, каковой, к тому же, показывал с помехами, и потирал слёзы, искренне тревожась, что не сможет вырастить меня достойным человеком, вторя без остановки имя моего отца, вместо поклонения Господу.

Казалось, что погибший папа заменял ему самого Иисуса. Быть может, так сильно была его вера, что они, убитые от рук другого человека, причисляются к лику святых, подобно царской семье, застреленной в Екатеринбурге в 1918[1], то ли просто слабо верил в силу Божьего сына, предпочитая ему своего.

Но, порой, он рассказывал ему обо мне, о учёбе в школе, о товарищах, иногда даже немного приукрашивая события, словно и впрямь верил, что перед небесами можно лгать, а после, всегда, молил о моём счастье и своей выдержке.

Ему были нужны именно силы на моё воспитание. Даже не здоровье, а именно терпение. А мне нужно было счастье. Туда вмещалось всё: и учёба, и здоровье, и физическое состояние, и даже любовные стези.

И туда же прилетала просьба уберечь меня от ножа или пистолета, что может оказаться пред о мной, как перед моими родителями.

В самом деле, так это рассказывал дедушка своим товарищам алкоголикам, а оригинальная история звучала как: авария, когда машина улетела в кювет. И, то ли полиции настолько было плевать, что они и впрямь восприняли дырявый бок моей матери за очень острую ветку, а ножевые ранения отца за царапины при повороте транспорта, то ли их подкупили, но, в конечном итоге, смерть моей семьи была признана несчастным случаем.

Легенда простая, а главная такая, что можно поверить, но разрушалась она, даже в глазах пятилетнего мальчишки, довольно быстро.

Когда из хорошей квартиры резко пришлось переехать в старую дедовскую с ремонтом СССР, забрав лишь одежду да несколько игрушек, а потом навсегда забыть, что нечто большее, как новый телевизор и прекрасный вид с десятого этажа вообще когда-то были.

Позднее, когда я вырос, дед сказал, что наша квартира была деньгами, что отошли к человеку, виновному за гибель моих родителей. Он рассказывал эту историю, словно мы были в разборках «лихих девяностых»[2] с группировками ОПГ[3] и рэкетом[4], в то время, как реальность не сильно отличалась от пугающих сериалов.

Деньги, долги - на них держалось много, слишком много. На них решалась жизнь.

Мои родители стоили, как двухкомнатная квартира на 10 этаже.

По крайней мере, в такую разменную плату их оценил Герасим Авильянов - тот самый душегуб, что уложил их плоть баяньки в землю на шесть фут[5].

Молодая пара, верующая в пирамиды и какую-то несуществующую прибыль из ничего даже после краха МММ[6], характеризует моих родителей, как не самых умных людей, но кто-то же заставлял верить целый век народ, что коммунизм - возможная вещь, клянясь, что все равны, словно забывая, что людям хочется выделяться.

Отчего же и в такой бред не поверить?

В любом случае, вера в сказку не стоила человеческой жизни и моего обиталища в роли ребёнка сироты. Таких персонажей в сказках, что убивают кого-то, всегда причисляют к злодеям.

Именно таким образом и преподносил его дедушка. В моих глазах Авильянов был пугающим отвратительным мужчиной, от одного взгляда на которого была бы рвота или желание тут же выпилиться. От него бы воняло дешёвым одеколоном и гнилью, даже несмотря на то, что из всех карманов у него бы торчали напечатанные, совсем не маленькие купюры, но даже их ношение выглядело бы безвкусно и вульгарно. У него должны быть золотые зубы, так, что все тридцать два из драгоценного металла, но ни капли не украшали бы его, потому что рот был гнилым, словно прямо нёбо в нём разлагалось.

Неизвестно, может ли быть такое, но таким мне эта картина представлялась.

Лицо и вовсе мне мерещилось пугающе мертвенным, будто он умер, и являлся лишь зомби, как из дурацких фильмов ужастиков.

Премерзкий облик.

По рассказам, зрелище имело исключительно непозитивный, даже очень мрачный окрас, а проверить правильность своих фантазий я не мог. Ни хорошего телефона, ни интернета у меня, юнца с подворотни, что за чудо считал цветной телевизор, не было.

Единственное, что оставалось по душу бедного мальчишки - продолжать верить в созданные картинки и надеяться, что этот монстр действительно настолько отвратительный.

Предполагать, что родители умерли от рук обычного человека, похожего на меня, мне вовсе не хотелось. Мой мозг не мог даже предположить мысль, что нож в моих руках не разрезает купленный батон, а вонзается в чью-то плоть, что ветки берёзы, взятые с земли, с каковыми я играл, могут быть заменены на реальные пистолеты, аж с пулями или может быть даже глушилкой.

Нереальность. Футуристическая утопия[7]. Не иначе.

Куда мне, такому простому парнишке, да носить ружьё подобно актёрам из бригады[8]?!

Я не был Сашкой и у меня не было команды. Я всего лишь дитя, живущее с дедом, что перебивалось от зарплаты до зарплаты, надеясь, что хватит на еду, не то, что на школьные принадлежности, который продолжал веровать в добро, правду и мир.

Тем более, никакой бригадой от меня и не пахло. Друзей верных не было совсем, и, чтобы с кем-то отвечать за преступление…

Грезилось чем-то глупым.

Довольствоваться малым можно было ещё долго, но в подростковом периоде эти тяжкие драки с жизнью начали откровенно сильно затаптывать мой построенный в голове добродушный мир. Я злился на родителей, что они умерли, что они верили в сказки, злился на деда, что он взял меня к себе, а сам не в состоянии воспитать, после злился на себя, что не могу сделать хоть что-то, чтобы поменять этот уклад, потому что ещё слишком юн, а подработка на соседей деньгами не пахла совсем.

Но, в итоге, стартовый маячок был найден, и он имел вполне конкретного человека и вполне конкретную причину.

Герасим Авильянов.

Из-за него я чуть ли не сирота, из-за него моя хата, как из журналов о "мечте совка", из-за него я никого не называю папой, и из-за него же для меня счастьем было купить дешёвый кнопочный телефон.

Именно злодей был виноват в том, как сложилась моя жизнь, и в том, кем я был сейчас.

День ото дня, кушая манку и уже давясь этой кашей, я думал о том, что ненавижу этого убийцу. Что он испортил мне бытие, и нож, что оказался в теле моей матери, должен был очутиться в его плоти, заставив нахала давиться чёртовой землёй. Раз за разом я придумывал всё более изощрённые убийства, и это не было за гранью моего мира. Мне не хотелось чего-то чрезвычайно дикого, как Джеку Потрошителю[9], я не болел идеей "нет тела - нет дела", как Джон Хэйг[10], я всего лишь желал, чтобы он лёг на два метра вниз и стался придавленным телом, каковое обратилось бы в блин под весом падшей на крышку гроба земли.