Страница 2 из 67
Только лишь исчез, погиб, словно это могло вернуть мне хорошую жизнь.
Моё тело пропиталось желанием взяться за нож, мой мозг насытился мыслью о мести и об убийстве.
И, в самом деле, было бы хорошо, если бы тогда же кто-то заявил мне, что происходящее - сущий бред, и что желать чьей-то гибели неадекватно. Быть может, тогда я и забил бы на этот план, вспоминая о сие исчадиях своего рассудка, как о сумасшедших потерянных пороках моей головы.
Увы и ах, всё пошло не так.
Группировка в моей жизни возникла наислучайнейшим образом. Когда во дворе кто-то стукнул каблуком, ставя свой лакированный ботинок прямо посреди расположенных на столе рюмок, выкрикивая во всё горло стихи знаменитых советских поэтов, которых не прикрыла в своё время политика союза[11].
Парнишка, читавший во всеуслышание Маяковского[12], отличался невероятным и привлекательным тембром, невообразимой силой привораживать к себе внимание, что аж смотреть на него без открытого рта не получалось, что я замер, поглядывая на эту манеру чтения, и, пока товарищи деда пытались убрать лирика прочь со своего места игры, он глядел на меня, будто посвящая стихи о погребении императора[13] чисто мне, и насыщался восхищённой улыбкой.
Лишь после мы познакомились, когда его лакированные ботинки погрязли в грунте, что вываливали на детские площадки нашего двора. Очевидно, паренёк видел такое впервые, и, немудрено, что его обувь после первого же визита в обители бедного народа пропела печальную оду о своей погибели.
По его наряду легко было сказать, что он не наш. Аккуратная рубашка, стильные джинсы, светлые волосы, стриженные явно в салоне, а не дедовскими дешёвыми маникюрными ножницами. Явно богатенький мальчик, забредший по воле случая в районы, что так и говорили о былых годах СССР, с их хрущевками и даже коммуналками.
Сам Кулаг потом говорил, что он явился туда специально, убеждённый, что найдёт в рядах обедневшей детворы и обветшалых улиц новых участников отряда футуристов.
И вот, на глаза ему попался восхищённый я - с разинутым ртом слушавший каждую строчку сокрытого стиха бунтарского поэта, который будто находил в этих лестничных четверостишиях[14] сам смысл своего бытия, и тот мгновенно понял, что место в его "бригаде" мне, вне сомнения, найдётся.
Футуристы[15] не болели строительством Ленинских домов со странным угольными формами[16], не сходили с ума от множества памятников великого вождя и не грезили красным флагом с серпом, что должен висеть вместо триколора, хотя таковой действительно располагался в месте сбора нашего отряда. То были лишь юнцы, жадные до тех произведений, тех поэтов, тех красных галстуков, той странной затеи о свержение нечестивых. Порой, заходя в их комнатушку, запрятанную в подвале одного далёкого старого дома, можно было услышать, как читаются стихи Симонова[17] или играется сотни раз переписанный гимн[18].
Такая атмосфера насыщала и тебя каким-то действенным порывом встать на стол да зачитать грубые стихи Есенина[19], попутно проявляя актёрскую стезю, испуская все эмоциональные порывы своей душонки.
Правителем сия бардака, что и без объяснений ясно, был Егор, которого проще звали Кулаг. Не то чтобы ему больно нравился процесс изгнания рабочего народа на верную погибель, скорее привлекала сама идея "лечения" мирного населения, когда излишне богатые и сильно завышенные опускались ниже, чем другие[20].
В то же время вождь не блеял идеей коммунизма, потому что сам жил скупой мыслей оказаться в обществе власти нашего города. Верно, чтобы и там защищать права неугодных и выброшенных на обочину самой жизнью людей.
Кулаг считал меня таковым. Всего лишь дитечком, не угодившим вселенной, которого теперь та бесстыдно порицала.
Вот только эта вселенная имела конкретного создателя, и ею участники клуба пионерских галстуков были отнюдь недовольны.
Для футуристов Авильянов был красной тряпкой, что развевали прямо перед боем подле быка. Той самой вещицей, что сводила с ума дикое и без того еле сдерживающееся животное.
Каждому из отряда он как-то навредил: кому-то загубил дальних родственников, кого-то близких, некоторых решил многих благ, но лишь я один остался чистейшей сиротой лишь по велению его руки
Потому Кулаг любил меня больше других. По его личину тот грохнул лишь мало любимого дядю, а не целую семью, полностью лишив меня возможности произносить слова "мама" и «папа».
Тот, не стесняясь, шептал, что я - главная жертва его грозной убийственной руки, и я даже понятия не имел, что эти намёки вели к тому, что в девятом классе он притащит в подвал отцовский пистолет с глушилкой, чтобы, не дай бог, выстрелы не были услышаны за границей спрятанной каморки, и протянет мне в руки его первым, гордо и вальяжно, своим типичным голосом властителя, оповещая, что я достоин этой чести больше всего.
- Ты должен выстрелить в эту бутылку, Вильдан, - оповестил он меня, специально произнося вместо моего прозвища “хулиган” реальное имя.
Ему в принципе не особо нравилось избранное мною прозвище, так нагло отнятое у поэта с ухватистой силою[21]. Мы не были похожи ничем.
Есенин был достаточно низким, и даже в том возрасте, 15 лет, можно было смело сказать, что я выше него. Его очи сияли голубизной, а мои отблёскивали тёмно карим оттенком, что иногда даже чудились чёрными. Это позволяло мне порой шутить о том, что они столь глубокие по цвету по вине крови, что я желаю пролить. Локоны и того были точно противоположны, потому что, вместо светловолосых прядей, я был самым обыкновенным шатеном.
В общем-то, гуляли мы друг от друга далеко, но это не мешало всем остальным футуристам звать меня именно что по украденному прозвищу.
Поставленная бутылка с водой стала определённой провокацией, и я не понимал до конца, что же конкретно хочет от меня получить Кулаг. Тот не редко трепался, что мы бы не смогли в самом деле кого-то убить или грохнуть, ибо в наших жилах не течёт это желание внимать запахи крови на своих пальцах, как у профессиональных отребий Авильянова, которых мы так и звали – Авильяны.
Можно было бы и предположить, что это - лишь игра, и, в самом деле, ничего за принесённым оружием не стоит.
Но я знал Егора слишком долго, чтобы распознать в его прищуренных внимательных глазах и плотно сжатых челюстях явное желание преподать нам очередной урок.
Мне хотелось попасть по цели, но первый раз ничего не получилось. Парни засмеялись, но и после меня никто из находившихся так и не сумел подбить несчастную бутылку.
Стоявший со сложенными на груди руками Кулаг лишь хмыкнул, выражая своё явное недовольство, чем лишь сильнее смутил общество и, в конечном итоге, когда и после второго круга вода не полилась, а оружие оказалось в руках Прохора, весьма весёлого парнишки с курносым носиком и худенькими ручками, он совершил нечто, чего я точно не ожидал.
Приблизившись к столу, он взял так и нетронутую бутылку и повёл нас к стене, прикрытой шторой, которая скрывала за собой определённую конструкцию.
Шкаф с множеством полок, на которой располагалась куча заполненных водой бутылок, стоявших очень близко к друг другу. Было ясно, что конструкция создана специально для нынешней ситуации, и что Егор к данной идее готовился.
Как будто бы в самом деле наш вождь к чему-то не готовился.
Группка восхищённо поглядывала на эту картину и ничего не заподозрила даже тогда, когда наш командир попросил всех отойти на почти сто метров, чуть ли не к другой стене.
Те даже не думали, что тут пахнет очередным уроком, но это не сложно было понять по интригующему взгляду Кулага и его высветившемуся и того сильнее мощному подбородку.