Страница 35 из 67
Она - не просто одна из Авильянов, а ты - не просто футурист. Она - сама дочь Герасима, гребаная Анастасия Романова, а ты - его убийца, тот самый главный заседатель по делу - Юровский.
Твой выстрел похоронил династию.
Но ты не сделаешь ничего, что хоть как-то может навредить последней наследнице, даже, если это значит, что ты больше никогда не увидишь близко её голубых глаз.
Выкинуть Ив из жизни оказалось трудной задачей, особенно, когда ты живёшь в непосредственной близости от неё, но, как оказалось, выкинуть её из головы куда-куда сложнее.
Невозможно, я бы сказал.
Возвратившись в дом, я начал максимально сильно обходить её стороной, игнорировать её слова, которые имели хоть какое-то отношение к возможным делам на завтра или же касающихся следующих, якобы обыкновенных, прогулок. Старался даже не смотреть на улыбчивое личико, которое, в самом деле, абсолютно прекратило улыбаться при мне за прошедшие дни.
Того хуже стала секунда, когда в комнату ко мне под вечер забрела Влада, усаживаясь рядом, впервые за долгое время, выглядя не как претензионная дива, а скорее, как мой товарищ-заговорщик, новостной корреспондент, который не больно доволен происходящей ситуацией, но прекрасно понимает, что иной нынешнее являться не может.
- Она ночью плачет, - шепнула она мне тихо, уткнувшись щёчкой в плечо, пока я заполнял определённые документы, присланные моим верным командиром по поводу дела. - Так тихо пищит, будто думает, что я не слышу. Не то чтобы она редко плачет, ей ничего не стоит разреветься из-за умершего питомца или несчастной бабушки на улице, которая еле ходит, но никогда не было такого, чтобы она прям задыхалась от слёз. Раньше причиной для рыданий был мир, теперь это ты.
Естественно, она понимала, что мне будет крайне больно это слышать, но и не сказать это она по-простому не могла. То был её удел – защищать и опекать сестричку, даже если это неправильно с какой-то стороны.
С Авильяновской, к примеру.
Судя по всему, ей хотелось убедить меня, что плохо не мне одному, и что она тоже страдает, но от подобных новостей стало лишь тяжелее.
Ив ничего не стоило подумать, что это была лишь игра и обман. Крошечное развлекало для меня, потому что от меня воняло человеком, который мог такое провернуть, чтобы лишь ублажить своё эго и подсластить самооценку. В ней же крылось столько наивности, что ясно, если она потянулась целоваться, то значит это была настоящая симпатия.
Знание, что с разбитыми сердцами мы оба, не делали мне бытие легче или проще. Не облегчало тревоги и не успокаивало слишком плохой сон, в котором я, как на повторе, слышал ангельский смех, зрел ухмылку и веснушчатые щёчки, отчего из всего возможного времени просыпал, от силы, часа 3-4.
Такие новости лишь портили и без того мрачное существование, потому что я оставался попросту разбитым, а она ещё и ощущала себя обманутой.
В первое время куда сильнее меня погубила именно новость о её родителе, и как-то совсем по боку прошла идея, что она ещё и помолвлена на этом наглом и весьма лицемерном Михаиле, от которого веяло энергетикой моего же собственного вождя.
Вот только тот жил с заглублёнными эмоциями и притворялся чувственным исключительно ради дипломатических дел, а этот Авильян игрался даже с Иветтой.
Мне виделось слишком ясно, что любая его “влюблённая” улыбка - лишь ложь и натянутая маска, слишком сильно просвечивались не натуральные черты. Хотя, быть может, я желал такое видеть. По крайней мере, со слов Влады, чувства этого ненавистного мне ублюдка реальны.
Но, до поры и до времени, это даже было не так больно, пока я не осознал, что крайне сильно ревную, когда он вообще является в эту обитель.
Быть может, швыбзик приводила его специально, чтобы выяснить, являлись ли чувства мои хоть чуточку настоящими. Хорошим показателем для этой идеи стала ваза с дорогущими купленным букетом, который Ив, при всём огромном количестве пространств, куда можно его поставить, поместила именно на маленькой тумбочке, где хранились мои ингредиенты и приправы для готовки. Словно она пыталась выбесить меня, или же намекнуть тем самым, что Михаил полностью заполонил её внимание, вытеснив меня.
Не знаю, что придумала божий агнец и насколько же сильно ей хотелось внимания и добрых слов, но, я был убеждён, что она попросту ненавидит этот букет. С этими розами, которые она считала взбалмошными, потому что они, по её мнению, лицемерны.
Да, именно. Лицемерные цветы.
А всё потому, что бутоны мягкие и нежные, а стебли острые и колючие, словно красота, которая, в самом деле, не особо приятна.
Лицемерные цветы.
Оттого чудо не терпела и окружающую растительность в данном букете, потому что оставалась убеждена, что та же самая множественная гипсофила [6] прикрывает настоящую истину главного акцента данного букета.
Прямо, как я в футуристах, которые ныне пытались выставить убийцу Никки воистину блаженным.
Услышал я это абсолютно случайно, когда она беседовала с Владой о ненависти к этому букету, и не мог не умилиться такой странной аллегорической мысли.
Откуда в ней столько фантазийности и лиричности при всей её ненависти к книгам…
Очевидно, куда любимее Иветте были бы полевые букеты, с кучей ромашек, незабудок, может даже ландышей, которые будут перевязаны ниточкой или несчастной найденной у кого-нибудь атласной ленточкой. Может счастьем стались бы фиалки, которыми пахли её духи. Причём, если бы вдруг там оказалась божья коровка или бабочка, та, вне сомнения, пискнула бы от умиления и того громче, поднося несчастно захваченного к окну и выпуская в райские дали.
И вот как от такой прелести уйти?!
Скорее всего, она ожидала, что я уберу букет или может опрокину, пленённый порывом гнева и ревности, но, вместо этого, я заменил в вазе воду. Её забывчивость никуда не уходила, она забывала, что цветам нужна иногда смена жидкости, а, может, и вовсе делала это специально, чтобы те погибли как можно скорее, прекратив мозолить ей глаза своей лживостью, лицемерием и напускным благородием.
Через день после моего поступка, тот оказался оставленным во дворе на скамье. Ей было жалко кидать его гнить в мусорных баках, и она попросту надеялась, что кто-то его заберёт.
Жалостливостью она болела, заботой она болела, а я болел ею.
И никакой реакции, кроме очередного умиления, а следом хруста разбивающегося сердца я испытать не мог.
Не думаю, что деда я решил навестить из большой любви к родственнику. Кажется, всё-таки, то именно идея о том, что она тоже будет ходить по этим палатам, иначе зачем я поплёлся туда именно в четверг?
Дедушка сидел на кровати и читал книгу, когда я зашёл внутрь. К счастью, тот не прокричал ничего бранного, не начал бредить Юровским или Ники, упоминание о которых работало на меня теперь, как удары под дых или ладонями, что обвивали шею и душили. Всего лишь пожаловался на еду в этой больнице, а после радостно воскликнул, когда я достал оладушки и абрикосовое варенье купленное в магазине.
Мне известно, что он это хочет. Опять же из-за подслушиваний, которыми я промышлял слишком часто за прошедшую неделю игнорирования. Ив очень хотела угостить моего деда вкусностью, но, несмотря на мои уроки и объяснения, она по-прежнему оставалась максимально бессильна в готовке. Почему-то ей не подчинялся венчик, марались рукава, скорлупа оказывалась в тесте и многое-многое другое, начиная от того, что она пускала соль столовой ложкой, и заканчивая тем, что забывала о том, что блинчики стоит переворачивать.
Идея попросить меня о помощи пришла ей в голову, но она зажевала её слишком быстро, болезненно сжимая свои маленькие пальчики и замолкая на полуслове.