Страница 14 из 40
Глава V. Самоубийство?
— Я вот сейчас подумала, — говорит Анджела. — Эта фамилия, Джастис… То есть…
— Да, мисс Эванс, — произносит мистер Гилсон. — Джастис, то есть справедливость, правосудие, судья.
В гостиной снова воцаряется молчание. Все эти обвинения, фамилия хозяев — неужели просто совпадение? О нет, едва ли.
— Теперь, — невозмутимо продолжает Артур, — перейдём к обвинениям. Мистер Гилсон? Что скажете вы?
— Лэрда осудили на основании моих показаний. Но уверяю вас, что моя совесть чиста. Я сказал правду, как и должен был. Мистер Картер? — обращается Гилсон к доктору.
— Мадемуазель Ландор была моя тётя, — тот нервно поправляет очки на носу. — Бесспорно, я любил её. Она была тяжело больна, страдала астмой. Видите ли, как-то у неё случился приступ, и я не смог ей помочь. У месье Жюстиса просто-напросто крыша поехала.
Доктор Картер лжёт. Он тогда очень нуждался в деньгах, а его тётя, в конце концов, была старая больная женщина. Большой соблазн… Картер просто ничего не сделал, когда у неё начался приступ.
— А после её смерти вы, конечно, получили наследство? — не скрывая ехидства, интересуется детектив Гилсон.
Доктор Картер вызывающе смотрит на детектива.
— Да чего ради мне было убивать её? — раздражается врач. — Старая, больная женщина, она всё равно бы долго не протянула.
— Мистер Блер? — продолжает всех опрашивать Артур.
— Да что он себе позволяет? Отлично, я, как последний глупец, приехал к ненормальному. Я знал Джинни Ларкинс и её мужа Питера знал тоже, — вся кровь отлила от лица Ланселота Блера. — Ларкинс был ревнивец и зарезал свою жену. Ей-богу, я здесь совершенно ни при чём. Сама виновата.
— Это почему же?
— Не надо было связывать свою жизнь с таким ревнивцем.
Разве он, Блер, виноват, что этот ревнивый глупец Ларкинс решил перерезать своей жене горло?
— Мистер Фейбер?
— Полная белиберда! Я был женат на Каролине. Потом решил жениться на другой. Обычное дело! Если после того, как я её бросил, она покончила с собой, я, естественно, не виноват. Честное слово, она просто-напросто была истеричкой! — говорит тот, размахивая руками.
— Мистер Рассел?
У миссис Рассел слёзы на глазах.
— Позвольте, господа, сказать и мне, — произносит дворецкий Рассел. — У меня была дочь Розалия. Да только вот она опозорила семью. В шестнадцать лет забеременела. Запятнала грязью наше имя. Вот я и выгнал её из дома.
Непорочная старая дева мисс Далтон поддерживает дворецкого.
— И правильно сделали, — говорит она. — Розалия Рассел была моей горничной. Сначала я была довольна ей, но когда узнала, что она, так сказать, в затруднительном положении, разумеется, уволила её.
— И что с ней стало? — спрашивает Анджела.
— Мало того что на её совести был грех прелюбодейства, — произносит непорочная мисс Далтон, — она совершила грех ещё более тяжкий — наложила на себя руки.
— Она убила себя? — шепчет Анджела, с непритворным ужасом смотря на мисс Далтон.
— Да. Она зарезалась.
— Чудовищно! — восклицает юная мисс Миллер.
«Боже милостивый, — думает она, — это ужасно! Разве можно быть такой безжалостной? Бедная, несчастная Розалия Рассел. Да, она забеременела, хотя и не была замужем. Но разве можно было выгонять её, ведь никто другой на работу её не возьмёт? И эта чёрствая, жестокосердная женщина даже не понимает, что поступила чудовищно».
— Что вы почувствовали, когда узнали об этом? — спрашивает Анджела. — Должно быть, жалели, что выгнали её? Винили себя?
Увы, слово «милосердие» для добродетельной Эванджелины Далтон — всего лишь пустой звук. Она морщится, как будто ест лимон без сахара.
— Себя? — мисс Далтон не скрывает удивления. — Мне абсолютно не в чем себя упрекнуть.
— Мне совершенно не в чем обвинить себя, — мистер Рассел смотрит так, словно исполнен сознания своей правоты.
«Как можно быть таким жестоким? — мыслит Анджела. — Как можно отречься от собственной дочери? Да, она совершила ошибку, но нельзя же из-за этого выгонять дочь из дома. Тем более что на работу её никто не возьмёт, о ней некому позаботиться, кроме родителей. Она и будущий ребёнок могли просто-напросто умереть на улице от голода. Отец должен был простить Розалию. Кровь не вода, разве можно разбрасываться близкими людьми? А мать, как мне кажется, совсем не хотела отрекаться от Розалии».
«Не похоже, что она способна убить ребёнка, — думает мисс Миллер, глядя на Анджелу. — Хотя внешность ведь часто бывает обманчива. Вот, к примеру, я. Разве, глядя на меня, можно заподозрить, что я убила лучшую подругу, дала ей утонуть? И всё-таки я это сделала».
— Мистер Стивен?
Джордж Стивен только лишь плечами пожимает. Почему его так сильно клонит в сон?
— Бред! Я вообще ничего не понимаю, я даже не знал этой Розалии Рассел.
«Негодяй! — думает миссис Рассел. — Он даже отрицает, что знал её!»
«Не верю ему, — мыслит Анджела. — Думаю, он всё-таки виноват в смерти Розалии Рассел. Должно быть, он и был отцом её будущего ребёнка. Негодяй, наверно, обольстил девушку, уверял в любви; обещал жениться, понимая, что не собирается этого делать, а потом заявил: ни она, ни ребёнок ему не нужны. Наверно, она нравилась ему, но это была не любовь, а только предусмотренное само́й природой влечение, свойственное даже животным. Он молодой, здоровый мужчина, она женщина, причём, судя по миссис Рассел, очень красивая. Розалия любила его, а он хотел всего лишь затащить её в постель. Бедная, наивная, доверчивая девушка. Поверила тому, кто её обманул».
— Мисс Миллер?
— Элинор была моей лучшей подругой, — голос Амелии Миллер дрожит. — Как-то раз мы купались в море. Она начала тонуть. А я… я ничего не могла сделать. Даже на помощь позвать было некого. Боже милостивый! Это был кошмар…
— И у вас не было никаких причин желать её смерти? — спрашивает Артур.
— Боже милостивый, нет, конечно! Смерть Элинор стала для меня горчайшей из утрат. Галиматья! Подлейшее, гнуснейшее обвинение! — она начинает рыдать.
— По́лно, по́лно, успокойтесь, моя радость. Мы вам верим, — нежно утешает её Джордж Стивен, гладя по волосам.
«Бедная, несчастная девочка! — мыслит Мередит Макадам, глядя на неё с искренним сочувствием. — Она так испугалась из-за того, что её обвинили в смерти подруги. Неужели её мучают угрызенья совести? Совсем дитя. Кажется, не старше моей Мелли. Сколько этой Миллер? Восемнадцать? Или больше? И в таком юном возрасте она, быть может, уже несёт на совести такой груз. Действительно ли она виновата в смерти другой девушки? Как этой бедняжке, должно быть, тяжело на душе. И из-за чего она могла так поступить? По всей вероятности, они не поделили кавалера. Неужели эта девочка Эванс виновата в смерти ребёнка? Этот Стивен — да он просто мерзавец! Наверняка ведь обольстил девочку и бросил. Такой же проходимец, как тот, который заморочил голову моей бедняжке Мелли. И что они находят в таких мужчинах? Поступок Рассела, конечно, просто возмутителен. Я не понимаю, у меня просто в голове не укладывается; как можно отречься от своей родной дочери, что бы она ни совершила? Мелли, Мелли. Что же ты наделала, глупая? Что я наделал, надавив на тебя? Прости меня, дочка. Я хотел тебе добра, но, как видно, сделал только хуже».
«А у блондиночки нервы крепче, она в обморок не упала. Красотка, конечно, но не в моём вкусе. А вот эта брюнеточка — то что надо. Она мне очень даже нравится. Сладкая моя. Это платье ей идёт. Хотя, по-моему, будь она совсем без платья, то смотрелась бы лучше», — думает Стивен.