Твоя Мари. Энигма

– Не звонила?

Я знаю, чего стоит ему задавать такой вопрос мне.

– Нет, Олег, не звонила. С чего ей мне звонить?

– Не ври.

Молча протягиваю ему телефон, но Олег, конечно, не опустится до такой вещи, как проверка списка звонков, он для этого слишком… не знаю, порядочный, что ли. У них и с Мари так было – личные границы, за которые никто не переступает. Ей тоже никогда не приходило в голову копаться в чужих телефонах, ящиках или карманах. Меня, признаться, это очень злило, но, возможно, потому, что она требовала такого же отношения в ответ, а я хотел знать, что она делает, когда рядом нет меня.

– Ну, хочешь, я позвоню ее лечащему? Странно, что ты сам этого до сих пор не сделал.

– Я не могу привязывать ее к себе. Я не должен.

– Олег, ты такой дурак… Ее не надо привязывать, она согласна добровольно.

– Замолчи.

– Да я же не об этом…

– Я понял. Все равно замолчи. Ты не понимаешь, каково это.

– Каково – что? – я разозлился. – Лежать здесь и строить из себя великомученика? Ты не умираешь. Более того – ты встаешь и даже пробуешь ходить. Какого хрена ты изводишь Мари? Позвони ей и скажи, что с тобой все нормально – насколько сейчас возможно.

– Не лезь в это.

Я в очередной раз испытываю желание врезать ему, но сдерживаюсь – не по-джентельменски бить лежачего, когда он не может ответить. Хотя – почему не может? Он одной рукой даже лежа запросто свернет меня в бублик, это я знаю. Но все равно не могу. И мне жалко их обоих – и его, и Мари.

– Ты мне объясни, чтоб я понял. Может, действительно есть что-то такое, в чем ты прав?

– Есть, – Олег закрывает глаза. – Но ты все равно не поймешь. Нет ничего хуже, чем увидеть жалость в глазах женщины, которую ты любишь. Жалость, понимаешь? Это унижает.

– Ну, вы определенно нашли друг друга, – машу рукой, встаю и отхожу к окну, открываю его – на улице тепло, совсем не по-сентябрьски. – Та тоже твердит, как заводная – не хочу, чтобы меня жалели. А жалость, друг мой, иной раз куда более честное чувство.

– Ты в этом ничего не понимаешь.

– Ну, мне-то куда…

Умолкаем оба. Я, опираясь руками о подоконник, смотрю в окно, Олег так и лежит с закрытыми глазами.

– Вставай, – нарушаю тишину минут через пять.

– Не сейчас.

– Вставай, я сказал! – повышаю голос до предельно допустимого в общении с ним. – Каждый день не меньше десяти раз – мы договаривались. Вставай, ну!

Он берется руками за спинку кровати. Подтягивается – кровать угрожающе скрипит, выдерживать давление туши весом в сто сорок семь килограммов ей тяжеловато. Олег отталкивается, спускает ноги, берется руками за раму кровати. Я, скрестив на груди руки, жду. Нет, я не помогу, не протяну ему руку – он должен делать это сам, должен хотеть встать. Он может. Уже может, не то, что на прошлой неделе…

Олег встает, пару секунд ловит равновесие – ноги пока плохо слушаются, но это уже лучше, чем ничего.

– Ну, иди, что встал?

Он смотрит на меня почти с ненавистью – они все так смотрят, абсолютно любой пациент, которого я заставляю работать через боль, смотрит на меня так, как будто готов убить. Но для этого надо сделать шаги, и первый – всегда самый трудный.

– Давай, Олег, мне скоро нужно уходить.

– Так уходи.

– Выгони меня, – предлагаю абсолютно серьезно. – А что? Возьми за шкирку и выкинь из палаты, ты ведь часто раньше меня из комнаты выкидывал на даче. Так сейчас-то что мешает?

Вижу, как он сжимает кулаки, но тут же расслабляет ладони. Опытный психолог, он, конечно, понял, что эта провокация – часть терапии, он сам так делал с Мари.

– А ты, смотрю, научился, – чуть улыбается он, делая шаг в мою сторону и шатаясь.

– Не торопись, медленно ноги переставляй. Мы никуда не опаздываем. Еще шаг.

На его лбу выступила испарина, я знаю, что ему больно. Но он должен это преодолеть. Болеть будет еще долго, ему нужно с этим справиться.

– Давай, Олег, ну, что ты, как маленький?

Он закусывает губу, делает шаг, еще один, еще… упирается в стену ладонями, приникает к ней щекой и закрывает глаза.

– Дай стул, – цедит сквозь зубы.

– Нет. Отдохни и возвращайся.

– Ты врач или садист?

– В свободное время – садист, ты же знаешь, – киваю даже без тени улыбки. – А сейчас я твой врач, и ты делаешь то, что я тебе рекомендовал.

Олег с каким-то нутряным рыком разворачивается и шаг за шагом приближается к кровати, я подхожу ближе, подставляю плечо, чтобы он мог спокойно сесть, а не рухнуть, развалив и без того еле дышащую конструкцию. Подаю ему полотенце, он вытирает мокрый лоб и грудь под безрукавной майкой.

– Что, тяжело?

– Нормально, – цедит он.

– Надеюсь, мне не нужно требовать видеоподтверждения твоих занятий без меня?

– Еще не хватало.

– Ну, тогда я пошел, мне в реабилитацию после обеда.

– Если она позвонит, ничего ей не говори.

– Она не позвонит мне, Олег, неужели ты не понял ничего?

Но я ошибся. Она позвонила. Позвонила через два дня после отъезда. Но что это был за звонок… Я не сразу понял, открыв глаза в темной спальне, что происходит – настенные часы светились зеленой цифрой 5:03, а телефон на тумбочке надрывался звонком. Я взял его – на экране красовалась Машкина черно-белая фотография и подпись «Мари». Рядом спала Лерка, я покосился на нее, но трубку снял.

– Алло, – проскрипел я и вдруг понял, что на том конце орет музыка и раздаются рыдания. – Мари! Мари, что случилось? Машка!

– А все, Мастер…

Ну, там, видно, вообще провал, если она зовет меня Мастером в разговоре по телефону…

– Мари, немедленно сделай потише и скажи, что случилось!

Музыка стала чуть тише, я даже услышал, как щелкает зажигалка.

– Мне крышка, Мастер.

– Ты можешь нормально объяснить? И вообще – ты выпила, что ли?

– А какая теперь-то разница? Все.

У меня почему-то сделались холодными руки, я выбрался из-под одеяла, ушел в кухню, включил там подсветку и тоже взял сигарету.

– Маша… я тебя прошу, объясни мне все нормально, – как можно мягче попросил я, закуривая.

– Что вы хотите знать, Мастер? Что у меня метастазы в височной доле мозга? Ну, теперь знаете.

Я уронил сигарету на стол, хлопнул по ней ладонью, даже не почувствовав, что обжегся. А ведь Олег просил врача не говорить ей ничего такого, если вдруг обнаружится – при мне звонил ему и просил эту информацию от Мари скрыть. Но Мари сама врач, уж наверняка все поняла, если увидела снимки хоть мельком. Она и улетала-то с подозрением на это – обмороки на ровном месте с нарастающей частотой, головные боли, снова слабость в руке.

– Мари, ты зря в панику кинулась, – начинаю осторожно и вдруг словно со стороны слышу, как фальшиво звучит мой голос. Вот же черт, артист из меня вообще никакой…

– Не надрывайтесь, Мастер, – произносит она насмешливо – кажется, уже взяла себя в руки, и это хорошо. – Я же все понимаю. Один очаг – но это очаг в мозге. О чем тут думать…

– Прекрати немедленно! Хочешь, я приеду к тебе?

– С какой это радости? Решил, что бессмертный?

– Дура! Не надо тебе одной там… – и осекаюсь, потому что невольно сейчас подкинул ей нехорошую идею.

– А вы не бойтесь, Мастер. Если я решу уйти, то афиши развешивать не стану – и вам бы не позвонила.

– Прекрати эту комедию ломать, какой я тебе Мастер?

– Такой же, как всем.

– Маша…

– Все, Денис, прости, что я позвонила, не надо было. Я тут совсем одна, просто напилась от страха, это пройдет. Все, прости еще раз, – и я не успеваю сказать ни слова, как звонок сброшен, а телефон отключен – я пытаюсь перезвонить, но натыкаюсь на механический голос робота.

Ох ты ж черт… вообще все не по плану пошло. И мне надо лететь к ней, надо – она одна не справится, я знаю. Лезу в интернет, нахожу вечерний рейс на сегодня – утренним не могу, надо отпроситься на всех работах, забежать к Олегу… Нет, к Олегу, наверное, не надо – я не смогу отыграть лицом, а он все поймет, и неизвестно, чем это закончится, так что пусть пока не знает. Мари ему не позвонит, в этом я уверен – она уже жалеет, что и мне-то набрала. Ладно, Олегу совру что-нибудь насчет учебы на пару дней. Надо только с кем-то из парней в реабилитации договориться, чтобы зашли к нему, проконтролировали и массаж сделали.