Твоя Мари. Энигма

Она перевернулась на спину, чуть выгнулась во сне, и я окончательно потерял голову, навалился сверху и взял ее, вот такую сонную и от этого еще более желанную. Она, к моему удивлению, не сопротивлялась, отвечала, и от такого голова моя совсем поехала. Я понял, что хочу быть с ней всегда – и к черту всех телок, что готовы бежать за мной по первому свисту. За Мари я хотел бежать сам.

Но со временем я вдруг почувствовал, что хочу от нее большего. Это произошло как раз после тех каникул на Дальнем Востоке у Олега. Однажды я отчетливо представил Мари в наручниках, зафиксированную к стене, и себя, опускающего «кошку» на ее спину… Ничего в тот момент я не желал сильнее.

Звонил Олегу, когда дома не было отца, выспрашивал, как и что, как предложить, чтобы не испугалась, как все в первый раз обставить. Помню, что Олег тогда был недоволен:

– Не тащи в Тему ванильную телку, Дэн, это опасно.

– А как понять, что она ванильная наглухо? Вдруг ей понравится?

– Дэн, Тема – не розовые наручники из секс-шопа, ты же сам видел.

(Кстати, Мари потом тоже говорила эту фразу, еще до того, как я их с Олегом познакомил. Мари оказалась в Теме еще глубже, чем я, ей просто в тот момент нужен был направляющий, ведущий. Верхний. И этим Верхним предстояло стать мне).

– Да я понял. Но ведь никогда не узнаешь, если не попробуешь, верно? Я ведь тоже так пришел.

– Верхний – это другое. Тебе по большому счету не угрожает ничего, кроме уголовных статей, если что-то не так пойдет. А нижняя доверяет тебе здоровье и жизнь – буквально. Ты несешь за нее ответственность с того момента, как вы решили делать это вместе, и до того, как нижняя оденется и уйдет. И уйти она должна на своих двоих и без увечий, это ясно, я надеюсь?

– Зачем ты мне это разжевываешь, как дебилу?

– Затем, что я тебя учил. Затем, что все твои косяки – это мои косяки. А я не люблю косяки. Поэтому подумай сто раз, прежде чем тащить в Тему того, кому это, возможно, и не надо.

И я решил зайти издалека. Ну, не мог же я напрямик сказать, мол, Машка, а давай я тебя привяжу к кровати и плетью отстегаю? И я поступил похитрее…

Поскольку отношений в том смысле, что в это слово вкладывают, у нас с ней не было, Мари прекрасно проводила время и без меня. А в тот день случился праздник первокурсников – ежегодный фестиваль алкоголя, дискотеки и всего, что бывает после. Разумеется, в арендованном институтом для этой цели Дворце культуры оказывались не только «перваки», но и все желающие, и Мари со своими одногруппницами тоже туда поехала. Да еще и прихватила зачем-то своего обожателя – двухметрового «ботана» из политеха. Мы с ним учились в параллельных классах, а до этого он учился с Мари и сходил по ней с ума класса с седьмого, это все знали. Мари же уделяла ему внимания ровно как мухе на потолке – не жужжит, и ладно. Но в тот вечер она зачем-то его притащила.

Самое смешное заключалось в том, что практически не пьющая Мари явилась на дискач довольно «готовой», я это заметил, едва она вышла на танцпол. Ее слегка пошатывало на высоких каблуках ботинок, кавалер пытался увести ее обратно за столик, но Мари танцевала. Когда-то в детстве она несколько лет занималась бальными, я это знал, и теперь видел результат – в луче софита тонкое тело Мари гармонично изгибалось под латиноамериканскую мелодию, и вокруг нее сразу образовался кружок подражателей. Я дождался, когда танец закончится, а диджей сменит мелодию, вышел на танцпол, взял Мари за руку и повел за собой на глазах у ее офигевшего от такой наглости кавалера. Тот, дурачок, даже не рыпнулся – видимо, у меня на лице было написано, что я убью за любую попытку мне помешать.

Я поймал такси – невиданная роскошь для студента – усадил Мари назад и сам сел к ней, обнял за талию. Она прильнула ко мне, закрыла глаза, а я уткнулся лицом в ее волосы и вдыхал запах каких-то резких духов.

Меня удивляло, что она безропотно следует за мной, ничего не спрашивает – просто идет, подчиняется. Отца дома не было, он дежурил, потому вся квартира оказалась в моем распоряжении. Мари присела на край кровати и смотрела на то, как я лезу в шкаф за футболкой для нее. Но мне не футболка была нужна, я рассчитанным движением уронил на пол наручники и прицепленный к ним кляп в виде красного шарика.

– Что это? – спросила Мари.

– Это? – я присел на корточки, поднял упавшее и сделал вид, что смутился: – Это… ну, так…

Она вдруг встала и протянула вперед руки, посмотрев мне в глаза таким взглядом, что меня продрало холодом.

– Маш… это не игрушки же…

– Так давай не будем играть, – и снова эта чуть прикушенная губа, этот взгляд, от которого у меня все сжималось внутри.

– Ты уверена?

– А ты как думаешь?

Я аккуратно застегнул браслеты на ее тонких запястьях, задрал ее руки вверх, прижал спиной к шкафу:

– Тебе страшно?

– А должно?

– Нет. Я же с тобой.

Я включил музыку – тогда «Энигма» только набирала обороты, у нас знали всего пару песен, но я через Олега достал несколько альбомов. Комната наполнилась тяжелым дыханием певицы и странными звуками аккомпанемента. Мари закрыла глаза, так и стоя с задранными вверх скованными руками у дверки шкафа.

Я приблизился, начал расстегивать пуговицы на ее рубашке, заправленной в джинсы. Надо было, конечно, сперва с этим разобраться, потом уж наручники цеплять, но я тоже не имел большого опыта в таких делах. Пришлось расстегнуть браслеты, снять рубашку и лифчик и снова сковать ее руки. Мари вообще не сопротивлялась, это было для меня удивительно. Я списывал, конечно, на алкоголь…

Кстати, Олег так никогда и не узнал, что в момент нашего первого, так сказать, «экшена» Мари была нетрезвой, он категорически всегда упирал на то, что нельзя делать этого по пьяной лавке – ни Верхнему, ни нижней.

Я же тогда смотрел на обнаженную Мари и боялся дышать, чтобы не спугнуть. Снял футболку, остался в джинсах, и вдруг взгляд мой упал на высунувшийся из шкафа рукав белой рубашки. Я выдернул ее, надел, закатал до локтей рукава – и почувствовал, что так и должно быть. Так должно быть всегда – белая рубаха и плеть в руке.

В тот раз ничего с ударными не было – я побоялся, что это будет уж слишком, а потому мы ограничились кляпом, наручниками и каким-то адским совершенно сексом. Я словно не любил ее, а наказывал, и Мари, к моему удивлению, восприняла это на ура. До этого у нас никогда такого не было…

Утром она, сев на кровати и поджав под себя ногу, рассматривала изодранный ее зубами кляп и удивлялась:

– Надо же… не помню ничего…

Я рассмеялся и убрал с ее лица прядь волос:

– Ты была восхитительна, Машуля.

– Я не спрошу, где ты это взял, – сказала она, откидывая кляп на подушку. – Но пообещай… – она вдруг легла на меня сверху, взяла в ладони мое лицо и прошептала: – Пообещай, что мы это непременно повторим так, чтобы я запомнила.

Мне кажется, никогда я не слышал ничего более приятного и волнующего, чем вот это.

Воспоминания почему-то всегда являются в самый неподходящий момент. Не знаю, отчего мне настолько больно вспоминать, как все было. Сначала-то было хорошо, даже мечтать о лучшем было кощунственно…

В настоящем же я сидел у кровати Олега, смотрел на него и думал – ну, вот что теперь? Что мне теперь делать с ними обоими? Мари не простит такого к себе отношения, уж кому-кому, а мне объяснять не нужно, на собственной шкуре это узнал.

А Олег… в своем желании быть самураем до конца он слегка заигрался, перешагнул черту. Я видел, как ему плохо – а уж если я это видел, значит, там внутри совсем швах. Я не знаю человека, умевшего бы владеть собой лучше, чем Олег, или хотя бы так же. Он всегда казался каким-то каменным, стойким, невозмутимым. Мари называла это «эмпатией бетонного столба», имея в виду, что Олег практически бесчувственный – во всяком случае, внешне.

И сейчас я воочию видел, как этот столб покрылся глубокими трещинами, и внешний бетон держится только на арматуре, но стоит приложить совсем минимальное усилие, и он просто рухнет, рассыплется в пыль. А это оказалось очень страшно – видеть, как разрушается твой лучший друг. Но – кто ему виноват?