Страница 21 из 66
Тем же вечером первый и второй взводы вернулись на свои станции, но отряд Бекемейера остался в Ломазы. Несколькими днями спустя он провёл чистку еврейского квартала. Рыская по чердакам и ища самодельные землянки под полами, полицейские захватили ещё двадцать или тридцать евреев. Бекемейер связался с Гнаде по телефону, и тот приказал стрелять. В сопровождении трёх или четырёх польских полицейских, Бекемейер и его люди отвели евреев на опушку, заставали лечь на землю и, вновь используя штыки в качестве прицела, застрелили в шеи. Каждый выстрелил минимум единожды, кто-то дважды. Захоронение тел поручили польскому мэру.245
Резня в Ломазы — второй массовый расстрел с цифрами больше тысячи, выполненный Полицейским Резервным Батальоном 101 — значительно отличался от резни в Юзефуве. Со стороны жертв, судя по всему, было больше попыток сбежать246 , предположительно потому, что молодых и здоровых «рабочих-евреев» не щадили, и евреи с самого начала представляли себе свою участь. Несмотря на все старания евреев сбежать или спрятаться, эффективность процесса убийства значительно повысилась в сравнении с импровизированным и дилетантским методом, применявшимся в Юзефуве. Сравнивая с той резнёй — примерно треть полицейских убила больше евреев (1 700) и в два раза быстрее. К тому же, собрали вещи и ценности, а от тел избавились в массовом захоронении.
Психологически же, нагрузка на убийц снизилась. Большую часть расстрелов провели Хиви, не просто выпивающие, а пьяные с самого начала. Согласно сержанту Бентхейму, его люди были «вне себя от радости», что им не пришлось стрелять в этот раз.247 Те, кому удалось избежать прямого участия в убийствах, кажется вовсе не чувствовали себя соучастниками убийства. После Юзефува сбор и охрана евреев для убийства кем-то другим казалось относительно невинной задачей.
Даже полицейские, которым пришлось заменять Хиви и несколько вечерних часов стрелять, не рассказывали ни о каком ужасном опыте, который доминировал в показаниях о Юзефуве. В этот раз люди не находились со своими жертвами лицом к лицу — личный контакт между убийцей и жертвой был разрушен. На ярком контрасте с Юзефувом лишь один полицейский вспомнил личность конкретного еврея, которого застрелил.248 В дополнение к обезличиванию процесса убийства, быстрая ротация расстрельных команд позволила избежать стрелкам там заметного в Юзефуве чувства непрекращающейся, бесконечной стрельбы. Их прямое участие в убийстве было не только безличным, но и конéчным. Свою роль сыграло и привыкание. Убив однажды, люди не испытывали такой травмирующий шок во второй раз. Как и ко всему остальному, к убийствам можно привыкнуть.
Ещё одним моментом, остро отличающим Ломазы от Юзефува, и который можно назвать неким «психологическим» облегчением ноши, является выбор. А именно то, что в этот раз перед людьми не стояла «проблема выбора», которую Трапп чётко поставил перед ними в первый раз. Не было шанса выйти вперёд для тех, кто не ощущал себя готовым к расстрелу. Никто систематически не освобождал тех, кто не был готов продолжать. Каждый назначенный в расстрельную команду выполнял данный ему приказ.249 Таким образом, те, кто стрелял, не жили дальше с чётким осознанием того, что всего этого можно было избежать.
Нельзя правда сказать, что у этих людей не было выбора, а только что его им не дали так открыто и явно как в Юзефуве. В этот раз искать пути для уклонения от убийств приходилось самостоятельно. Даже сержант Гергерт решительно подчёркивал, что никто не спрашивал добровольцев и буквально каждому в роте пришлось поучаствовать в стрельбе, однако некоторые «ускользнули» в лес.250 Число уклонистов, судя по всему, было довольно мало. Лишь двое дали показания о том, что сознательно уклонялись от казней тем или иным путём. Джордж Кагелер заявил о своей принадлежности к группе тех, кто дважды сопровождал евреев из Ломазы в лес, а затем «более менее ускользнули» для избежания дальнейших приказов.251 На опушке леса стоял кордон для пресечения попыток бегства из зон раздевания, в него был назначен Пол Мецгер*. В Юзефуве после двух казней он «спрятался» среди грузовиков, а теперь в Ломазы, когда один еврей внезапно побежал ему навстречу, тот позволил ему пройти. Как он вспоминал: «Старший лейтенант Гнаде ... к тому моменту уже пьяный, пытался выяснить, кто из охраны позволил еврею сбежать. Я не признался, а товарищи меня не выдали. Из-за своего опьянения старший лейтенант Гнаде не смог разобраться в деле, так что к ответственности меня не призвали».252
В показаниях Кагелера и Мецгера содержалась информация о действиях в какой-то мере рискованных, однако они не столкнулись с последствиями своего уклонения. Большинство же полицейских не прикладывало видимых усилий по избежанию расстрелов. В Ломазы приказы подкреплялись естественным стремлением к конформизму и соответствию поведению своих товарищей. Это было вынести намного легче, чем ситуацию в Юзефуве, где полицейским пришлось принимать личное решение об участии, но «цена» отказа была отделение себя от товарищей и выставление себя «слабым».
Трапп не только предложил выбор, но и задал тон. «У нас задача застрелить евреев, но не избивать или мучить их». — заявлял он.253 Его собственное беспокойство было явным для всех в Юзефуве. Впоследствии, однако, большинство «еврейских действий» совершалось силами взводов или рот, а не полным составом батальона. Таким образом, не Трапп, а командующие роты, как Гнаде в Ломазы, задавали людям модель поведения. Беспричинный и ужасный садизм Гнаде около могилы является лишь одним примером того, каким он видел лидерство в тот момент, а со временем таких примеров становилось всё больше. Когда на школьном дворе в Ломазы всё ещё пьяные Гнаде и командир СС Травников встретились с Тони Бентхеймом, Гнаде спросил его: «Ну, скольких ты застрелил?» Когда сержант ответил «нисколько», Гнаде выразил своё презрение: «Другого я и не ожидал, ты же всё таки католик».254 С таким руководством и с помощью Травников в Ломазы, члены второй роты сделали решительный шаг в становлении закалёнными убийцами.
Глава 10
Августовская депортация в Треблинку
Из расположенного далеко от железнодорожной станции Ломазы нельзя было с лёгкостью депортировать сконцентрированных там в июне 1942 года евреев — отсюда и вытекает вышеописанная резня 17 августа. Однако большинство евреев северного округа Люблина проживали в соседствующих с железной дорогой городах Радзинь, Лукув, Парчев и Медзыжец [Мендзыжец-Подляски, Międzyrzec Podlaski]. Так что большим вкладом Полицейского Резервного Батальона 101 в Окончательное Решение стало не резня на местах, а чистки гетто и депортации в лагерь смерти Треблинка, расположенный в около 110 километрах к северу от штаба батальона в Радзине.
Первый депортационный поезд в Треблинку покинул Варшаву вечером 22 июля 1942 г., прибыл в лагерь смерти следующим утром. После него поезда с евреями из Варшавы и окрестностей прибывали ежедневно. Между 5 и 24 августом в Треблинку дополнительно доставили около 30 000 евреев из Радома и Кельце. Хотя доступные ресурсы лагеря для убийств уже находились на грани, Глобочник нетерпеливо решил начать депортации дополнительно и из северного Люблина. Евреи Парчева и Медзыжеца в районе Радзинь, в центре зоны операций Полицейского Резервного Батальона 101, стали первой целью.
Кроме отряда Бекемейера в Ломазы, весь третий взвод второй роты под командованием Штайнмеца расположился в Парчеве. В его не огороженной ни стеной, ни проволокой части города проживало более 5 000 евреев. Однако отсутствие опечатанного гетто не означает, что коммуна евреев не страдала от дискриминации и унижения немецкими оккупационными силами. Как вспоминал Штайнмец, к тому времени как его полицейские прибыли, главная улица города уже была устелена надгробными камнями евреев.255 В начале августа от 300 до 500 евреев погрузили в фургоны с лошадьми и под охраной полиции провезли пять или шесть километров в лес, где их передали отряду СС. Полицейские ушли до того как услышали выстрелы и судьба евреев им неизвестна.256