На тропе войны

В ответ Питамакан просто рассмеялся, повернулся и заснул.

Следующим утром племя Кровь отправилось в форт Бентон, чтобы продать бобровые шкуры и другие меха, которые у них были. Вождь Ребра Орла снова уверил меня, что он будет зимой в нашей стране, вероятно на ручье Стрелы, и на Желтой реке, или, как мы называем ее, реке Джудит.

Хосе Перес, Цисцаки, и все другие женщины из форта пошли с ними. Я через Цисцаки передал дяде, что мы с Питамаканом решили клеймить лошадей, и что я вернусь, как только эта работа будет закончена.

Вожди пиеганов посоветовались и решили двигаться к Маленькой, или, как мы ее называем, Молочной реке, оттуда к слиянию рек Живота и Много Мертвых Вождей (Сент-Мери), оттуда к Холмам Сладкой травы, а оттуда к форту Бентон, где охотники получили бы все им необходимое на грядущую зиму.

Два вечера спустя мы втянулись в долину северного притока Маленькой реки, и охотники начали охоту на бизонов и антилоп, которые были нам нужны. В ручьях было много бобров, и, пока Питамакан ставил на них свои капканы, я решил заняться клеймением лошадей. Двести лошадей, которых старый шаман дал нам за шкуру собаки-рыбы, теперь путем естественного размножения возросли в числе до более чем трехсот голов; теперь ни я, ни Питамакан не могли с уверенностью сказать, все ли эти лошади наши или нет. Никто не знал их всех, кроме мальчика-сироты по имени Короткий Лук, который пас их для нас. Мы решили, что стоит пометить своих лошадей на тот случай, если с ним что-то случится.

Пообещав каждому по лошади за помощь, мы без труда наняли дюжину молодых людей, которые хорошо умели обращаться с веревками, и через день у нас был готов неплохой загон, одной из сторон которого был утес. Туда мы загнали несколько лошадей – кобыл и жеребят, связали им ноги, положили на землю и концом железного прута, служившим раньше запором для фургона, выжгли на левой ляжке у каждого животного букву Х. Многие из лошадей по шесть-семь лет не знали веревки и во время этой процедуры приходили в ярость и лягались и кусались так, что мы надолго это запомнили. Все это продолжалось три дня и, после того, как мы расплатились с нашими помощниками, оказалось, что наш табун теперь насчитывает триста семьдесят одну голову, молодых и старых лошадей

– Что мы будем с ними делать? – спросил я вечером Питамакана, когда клеймение было закончено. – Мы не можем их продать, а использовать их мы не сможем за всю жизнь.

– Продать можно, – ответил Питамакан. – В этом лагере и в лагере Крови, и у гро-вантров много мужчин, которые дали бы за хорошую лошадь по четыре-пять бобровых шкур. Только зачем продавать? У нас и так есть все, что нам нужно, и, позволь сказать тебе, что, когда я вижу, как большой табун скачет, тряся гривами и размахивая хвостами, и их копыта стучат по земле, словно гром, мое сердце наполняется гордостью. Немногие из самых богатых мужчин в племени имеют больше лошадей, чем мы, а мы всего лишь юноши. Я хотел бы иметь тысячу голов, и они у нас будут, если хорошо позаботимся о нашем табуне.

Это были слова настоящего черноногого. Питамакан гордился своими лошадьми и радовался им, так же как любой бедуин или араб. Что касается меня лично, то я таких чувств не испытывал. Я любил хороших лошадей, но мне было достаточно двух-трех скакунов – для путешествий и для охоты на бизонов.

Мы оставались на северном притоке дней десять или больше – достаточно долго для того, чтобы переловить почти всех обитавших там бобров. Затем мы отправились в путь по большому горному хребту, отделяющему арктические воды от вод Мексиканского залива, и разбили лагерь пониже слияния Живота и Сент-Мери, практически на южном Саскачеване. Из-за очертания равнины, по которой текла река, поставить вигвамы в порядке, который был всегда принят при устройстве лагеря, оказалось невозможным. Земля там вся была изрезана глубокими оврагами, которые, расширяясь, сливались с нижней частью речной долины.

Вигвамы большинства кланов были поставлены в нижней части долины. Маленькие Накидки и Длинные Едоки, пришедшие последними, обнаружили, что вся долина занята и поставили свои вигвамы на мысе, глубоко вдававшимся в реку, примерно в ста футах ниже. Мы оказались там около трех часов дня. Перед закатом мужчины уже вернулись в лагерь с добытым ими бизоньим мясом.

Утомленные долгим путешествием и работой по сборке и установке вигвамов, люди тем вечером рано легли спать. Мы с Питамаканом, однако, чувствовали себя полными сил и, когда остальные обитатели нашего вигвама легли спать, пошли на край утеса выше лагеря¸ и удобно расположились там, любуясь освещенной лунным светом долиной и мерцающей рекой.

– Слушай, – сказал он мне, нарушая долгое молчание. – Ты слышишь, как река шепчет за этим камнем и смеется, обтекая под нами край утеса? Я часто думаю, что реки, так же как люди, животные и птицы, имеют собственный язык. Очень часто я сидел и слушал их, все издаваемые ими звуки, и пробовал понять их, но я думаю, что человек никогда не сможет выучить их язык. Бобер и выдра – я уверен, что они понимают то, что говорят реки и ручейки. И страшные Подводные Люди: они тоже должны понимать. Возможно, в конце концов, это они и делают этот странный шум, который мы слышим. Больше чем вероятно, что некоторые из них живут прямо сейчас в том глубоком, темном водовороте прямо под нами.

– Может, ты и прав. Может быть, – ответил я, посмеиваясь над его мыслями. – Я не знаю, кто издает эти звуки, камни или Люди Глубин, но я люблю сидеть на берегу и слушать их.

– Я говорю тебе, брат, что река и любой ручей – живые, – повторил Питамакан, и мы долго еще сидели тихо и неподвижно, думая каждый о своем.

Мы были полумилей или больше выше лагеря, и вокруг нас паслось множество лошадей; вьючные, таскавшие волокуши, необъезженные, кобылы и жеребята. Самые лучшие лошади – верховые, предназначенные для охоты на бизонов, на ночь привязывались рядом с вигвамами их владельцев. Внезапно некоторые из них начали фыркать, а потом отбежали от утеса. После них забеспокоились и молодые.

– Что могло напугать их? Волки? – спросил я.

Питамакан уже лежал, распластавшись на земле, пытаясь разглядеть нарушителей спокойствия на фоне неба, я последовал его примеру. Лошади остановились, отбежав на несколько сотен ярдов, затем все обернулись мордами к западу, некоторые продолжали фыркать; через пару мгновений они снова сорвались с места и помчались мимо нас.

– Мут-туп-и! Со-об-икс! (Люди! Военный отряд) – прошептал Питамакан, и в тот же момент я заметил несколько смутных темных силуэтов, которые определенно были людьми. Их было очень много, почти целая армия. Они продвигались очень медленно.

В то время как мы едва могли разглядеть их на фоне залитого лунным светом неба, для них невозможно было разглядеть нас на таком расстоянии на фоне темных скал. Мы вскочили и побежали в лагерь, где разбудили Белого Волка и взяли свои ружья. Он сказал, что поднимет Одиноких Едоков и воинов своего клана, и приказал нам быстро бежать к вигвамам других кланов и поднять там тревогу. Это было сделано: мужчины, которых мы разбудили, побежали будить остальных, разнесли весть о приближении врагов и велели матерям сделать так, чтобы дети вели себя тихо.

Большое Озеро был одним из первых, кого мы разбудили, и когда, в нескольких словах, мы описали то, что видели, он сразу все понял. Он приказал вождям Одиноких Борцов, Черных Дверей, и Редких Одиноких пойти с их воинами на помощь Белому Волку, а сам приказал остальным воинам из нижней части лагеря встать напротив утеса.

– Скажи своему отцу не стрелять во врага без приказа, – сказал он Питамакану. – Мы хотим зайти к ним в тыл.

Мы поторопились назад к вершине горного хребта и доставили сообщение, но Белый Волк уже отдал такой же приказ. Больше двухсот мужчин лежали на земле к западу от вигвамов Маленьких Накидок, мрачно ожидая приказа напасть на врага. Питамакан и я, с ружьями в руках и револьверами на поясе, лежали по бокам от Белого Волка. Большое, медленно плывущее облако закрыло луну и стало совсем темно. Время тянулось; мы ничего не видели и не слышали. Очевидно, военный отряд ждал, когда луна снова очистится, чтобы напасть на, как они думали, спящий лагерь.