На тропе войны

Джеймс Уиллард Шульц

На тропе войны

ГЛАВА I

Примерно неделю спустя после того, как Питамакан, Хосе и я прибыли в форт Бентон после длинного путешествия в землю апачей, индейцы племени черноногих собрались и потянулись на север. Они должны были охотиться на бизонов на равнинах Мараис, чтобы добыть новые шкуры для вигвамов, а затем отправиться к подножию Скалистых гор за новыми шестами. В течение недели они продавали отличные бизоньи шкуры и добытые за зиму меха, выменяв на них весь товар с парохода, который привез нас из Сент-Луиса. Разумеется, Питамакан отправился со своими людьми, и не прошло и двадцати четырех часов после его ухода, как мной овладела смертельная тоска. Я очень тосковал без него. Весенняя торговля была закончена, и заняться в форте мне было нечем. Безделье – самая трудная работа!

– Наш сын обеспокоен: в его сердце печаль, – сказала однажды вечером Цисцаки моему дяде, когда мы сидели у огонька в камине в нашей комнате.

– Я заметил это, – ответил он. – Ему нечем заняться. Пусть охотится для нашего пропитания.

– Но это значит лишить работы старика Ревуа, – возразил я.

– Не беспокойся о этом. Старине это уже трудно, как говорит твоя тетя. Я на некоторое время пошлю его ставить капканы на бобров.

Таким образом на следующее утро я отправился на охоту, чтобы обеспечить мясом пятьдесят обитателей форта. Двое мужчин следовали за мной с повозками «Ред-Ривер» – с двумя огромными деревянными колесами, обтянутыми сырой бизоньей кожей, их деревянные оси стонали и скрипели так, что слышно их было за милю вокруг. Мы вернулись в форт задолго до наступления ночи, повозки были наполнены мясом бизонов и антилоп, так что лошади едва их тянули. Но никакой радости или гордости за свой успех я не испытал – давно прошло время, когда охота на крупную дичь доставляла мне удовольствие.

В среднем я охотился каждый третий день; было удивительно, какое количество мяса потребляли служащие и их индейские семьи; за исключением диких ягод и pommes blanches, – съедобного корня, который весной находили в любом месте в прерии – мясо было их единственной пищей. Еще не настал день, когда в форте Бентон можно было купить муку, бекон, бобы и сахар.

Я был таким охотником приблизительно месяц, и монотонный отстрел бизонов и антилоп с каждым днем все более мне надоедал, когда, однажды вечером, во время нашего ужина, с приветствием «Хау! Хау!» вошел не кто иной, как Питамакан.

– Хау! Хау! – ответили мы, и Цисцаки вскочила со своего места, обняла и поцеловала его. Она была его тетей, так же как и моей, как вы помните.

– Садись и поешь с нами, сын, – радушно скомандовал дядя Уэсли, и Цисцаки поторопилась достать еще одну пластину пеммикана и взяла из камина несколько хорошо прожаренных бизоньих ребер. Когда он занял место рядом со мной, я схватил его за руку, но ничего не сказал. Мы поняли друг друга без слов.

– Я так рада, что ты приехал, племянник, – сказала Цисцаки. –Теперь, пока ешь, расскажи нам все новости.

– Мои отец и мать посылают вам всем свои приветы, – ответил он. – А новостей немного.

Охотники убили много бизонов, и у женщин теперь достаточно шкур для новых вигвамов. Скоро мы перенесем лагерь в горы, нам нужны новые шесты для вигвамов, а оттуда пойдем вниз, к Двум Талисманам, чтобы провести там церемонию в священной хижине. Позавчера был обнаружен военный отряд ассинибойнов, которые подкрадывались к нашим табунам, мы убили их всех.

– Это хорошие новости, – воскликнула Цисцаки. – О, если бы я была там, то присоединилась бы к танцу скальпа!

– Как дела у охотников – много ли бобров они добыли? – спросил дядя Уэсли. Наш разговор шел на языке черноногих. Мой дядя и я никогда не использовали английский язык в присутствии тех, кто его не понимал, а ни Цисцаки, ни Питамакан не знали ни одного английского слова.

– Возможно, сейчас в лагере есть пятьсот или шестьсот шкур, и когда мы пойдем в горы, добудем еще много, – сказал Питамакан. Ответ понравился моему дяде; в форте будет хорошая торговля.

Я ясно видел, что Питамакан хочет сообщить что-то важное, что приехал он не просто так, чтобы нас навестить, и, когда все мы встали из-за стола и пошли к камину, я шепнул ему:

– Говори быстро, что хочешь сказать. Я жду этого и сильно волнуюсь.

Он подождал, пока мой дядя набил и зажег трубку, и потом сказал ему:

– Спящий Гром, вождь белых, прояви жалость ко мне!

– Да, я тебя слушаю, – ответил дядя Уэсли.

– Так вот. Мы должны скоро построить дом для солнца, дом большой магии. Как вы знаете, там все воины будут считать свои ку. Я тоже, хочу сосчитать свои, потому что я убил много врагов; но у меня нет никаких свидетелей. Снова я говорю – прояви милость и позволь Ах–та-то-йе и испанцу Хосе пойти со мной, что бы я мог с их помощью доказать всем, что все, что я говорю, – правда.

– Так, значит? Двух моих лучших работников. Кто же будет добывать мясо и кто закончит делать глинобитную конюшню, если я позволю им уйти? И, если ты их уведешь, увижу ли я своего мальчика раньше, чем через год? Сомневаюсь. Скорее я услышу, что вы с ним снова пошли к Тихому океану, или далеко на юг, или на север, к мускогам.

– Нет, нет, дядя, – вставил я. – Только позволь мне сделать то, что он просит, и я обещаю, что не покину страну черноногих.

– О, позволь им идти, – воскликнула Цисцаки. – И я – о, мой мужчина, вождь моего сердца, позволь мне идти с ними. Ты знаешь, три года прошло, с тех пор как я в последний раз была в священной хижине, и я хочу помолиться Солнцу и принести ему жертву.

Дядя Уэсли бросил трубку, наклонил голову и поднял руки ладонями наружу.

– Хватит разговоров! – воскликнул он, тяжело уронив руки на колени. – Идите. Все идите. Я бы отказал, всем отказал, потому что должен отказать, но тебе, Цисцаки. моя женщина, ты хорошо знаешь – тебе я ни в чем не откажу.

При этом Цисцаки прыгнула к нему на колени, обхватила руками его шею и сказала, что он – самый лучший и самый добрый мужчина, который когда-либо жил.

Питамакан на следующее утро возвратился в лагерь, и неделю спустя я и Цисцаки, вместе с дюжиной или больше индейцев-черноногих, которые пришли, чтобы торговать, отправились к подножию скалы Талисмана на реке Двух Талисманов, где в том году должен был состояться большой ежегодный праздник. Мы прибыли туда в тот самый день, когда племя спустилось с гор, где рубили шесты для вигвамов, и обнаружили там почти все племя кайна, или Кровь – одно из федерации черноногих. Они, собственно черноногие и пикуни, или пиеганы, были одним народом, разделенным на три племени. Черноногие жили главным образом на руках Северный Саскачеван и Красного Оленя, кайна– на реке Старика, Сент-Мари и южном Саскачеване, сейчас это канадская провинция Альберта. Пиеганы кочевали с севера на юг от северных притоков Миссури до реки Йеллоустоун. Однако два северных племени также часто зимовали на Миссури, и даже между ней и Йеллоустоном, к большому неудовольствию Компании Гудзонова Залива, которая таким образом проигрывала Американской Меховой Компании; меха, которые за целую зиму добывали два племени, стоили примерно триста или четыреста тысяч долларов.

Нашим глазам, когда мы тем вечером посмотрели вниз на подножие скалы Талисмана, предстало впечатляющее зрелище. Примерно полторы тысячи совершенно новых, белоснежных вигвамов сформировали большой круг вокруг гладкой, поросшей травой части берега, в центре которого должен был быть установлен священная хижина. Племя Крови сформировало северную, пиеганы южную сторону круга, и вигвамы каждого клана каждого племени были сгруппированы вокруг вигвама его вождя. Племя пиеганов было разделено на двадцать четыре клана, из которых основными были кут-ай-им-икс (Никогда Не Смеются), и-нук-сис (Маленькие Накидки), ни-тау-икс (Одинокие Бойцы). В то же время Большое Озеро, вождь Никогда Не Смеются, был и главным вождем племени. Белый Волк, отец Питамакана, был вождем Маленьких Накидок.