Ветошь

  Худой, позвоночник выступает, лопатки горбом. Смотрел всегда вниз, голова на шее болталась. Влада помнила бледный крутой лоб, жидкие волосы, широкие брови, белки глаз. Как сейчас видела на широкой ладони засахаренное райское яблочко. Дидя таскал в карманах слипшиеся карамельки без фантиков и прочее всякое. Делился неохотно, при том - постоянно.

   ******* ******* *******

  Кроме любви к сладостям у Влады и Дидя было ещё кое-что общее: ненависть к тёмным окнам. Безмолвное взаимное понимание. Его страх неудивителен: при обострении всякий раз за окнами раздавался вой сирены. Заломленные руки, укол, санитары, тычки, оплеухи, голод, четыре стены.

  Психушка... Жуткое место, казалось бы. Но Дидя однажды сказал про неё странное.

  Был солнечный ветреный день. Облачка набегают-уплывают, солнце приходит-уходит... Обхватив себя и раскачиваясь в такт заоконному топинамбуру, Дидя бормотал:

  - Всегда бы так... И хорошо... А нет, так и совсем не надо...

  Он помрачнел и начал будто обеими руками захлопывать жёлтыми цветами светящееся лето.

  - Не надо, закрою и всё, насовсем закрою и ладно тогда, и ладно.

  Проходившая мимо сестра настороженно замерла в дверях. Увидев, что Диде не становится хуже, ушла. Влада осталась.

  Громко тикали часы. О, лицо... Нет, всё равно не вспоминается, а могло бы. Потому что тогда Влада ясно видела его лицо со своей низкой табуреточки.

  Дидя встал спиной к окну, руки в колени, наклонился и в такт секунд размеренным голосом проговорил такое:

   - Без окон лучше? Да? Заглядывают, подойти заставляют, отвечать. А кто? Кто заставляет? Неизвестно. Мне объяснили: это зло, это нельзя. Я понял это в комнате без окон. Такая есть. Дааа... Есть, есть!.. В ней тихо, спокойно и всё понятно... Сама она в аду, там гады вокруг... - он показал на челюсть, на сгиб локтя, на голову и живот - злые гады! Гады!.. А в ней тихо, спокойно. Есть, пить, ничего не хочется, думать не о чем, спи. Потому что без окон. А если они кажутся, то не смотри. Нельзя смотреть, запрещено. Большой запрещает. Большой разозлится, - Дидя показал на запястья и вытянул руки вдоль тела, - как мёртвый будешь вот так лежать.

  - Кто большой? - скороговоркой перебила Влада. - Почему запрещает?

  Дидя рассердился:

  - Нельзя же! Я не знаю, я не спрашиваю!.. А ты зачем спрашиваешь, у кого, скажи?.. Кто тебе, когда отвечал? Вот то-то! Не надо. А ну, как ответят оттуда, из-за окна. Что ты будешь делать, а? Нельзя! - он погрозил и успокоился, сменил гнев на особую милость. - Я заберу тебя.

  Исподлобья Дидя глубоко заглянул в круглые детские глаза и утвердился в своём решении. Кивнул под ноги. Вздохнул, показал на локоть, на живот, обозначив удар под дых, потряс головой и закончил наставление:

  - Пока молчишь, не тронут. Но трудно. Для этого главное: не смотри. Они видят, что ты не смотришь, и ни о чём не спросят. Иначе рано или поздно, ты ответишь... Ответишь, а это зло. Злу ты ответишь! - точно воспроизведя символ трёх обезьянок, Дидя прикрыл ей прохладной ладонью одно за другим: глаза, уши, рот. - Вот так, так хорошо... Вокруг мутно-мутно... Я и сам не хочу, ничего не хочу видеть. А большой что? Я и сам большой. Я тебя заберу скоро... скоро-скоро...

  На этих слова Дидя заклинило. Владу позвали на огород, а он ещё долго ронял их себе под ноги.

  Вечерами сёстры картёжничали с товарками. Малый и порченый ребёнок сидели рядом в уголке. В дальнем от окон углу. Влада рассматривала склонённый профиль Дидя, сжатые кисти рук... Тогда-то он и делился сахарным яблочком. Искоса глянет, вздохнёт, головой помотает и протягивает: на... Потому что понимал, а больше никто.

   ******* ******* *******

  13. 00

  У дурака был пунктик.

  Он постоянно таскал с собой какой-то грязный кулёк, свёрнутый наподобие того, как пеленают младенцев, с локоть длиной, узкий. И как санитары не отняли? Странные дела. То ли он его прятал на время с дьявольской хитростью шизика, то ли всякий раз сворачивал заново. Ведь чего внутри может быть? Вряд ли хоть что. Но таскал маниакально. Перекладывал из руки в руку, прятал в одежде, заматывал тесней и даже будто укачивал, не у груди, а ниже. Вонища... Будто тухляк, гниющий кусок мяса.

  Сёстрам удавалось иногда подкинуть Диде какую-нибудь чистую ветошь, платок, зажёванный козой, и сменить таким образом верхний слой этого смердящего нечто.

  Если же кулёк пытались отнять, полусонный Дидя отскакивал назад, падал на пол закрывая его собой, начинал стонать и плакать:

  - Нет, гады! Нельзя! Нельзя смотреть!

  Он и сам в этот кулёк не заглядывал, похоже.

  Тётки однажды попросили брата:

  - Отними ты у него, замучил. Брось в печку наконец!

  Дидя превратился в бешеного зверя.

  Никому не позволял прикасаться. И только Влада стала исключением.

   ******* ******* *******

  Собирались на озеро, кто бельё полоскать, кто пускать кораблики.

  Влада у поленницы крутилась, выбирая такую щепку, чтобы на лодочку похоже. Дидя там же в одеялке стоял, кулёк сворачивал-разворачивал... Вдруг тихонько Владу манит и полу-развернув протягивает ей это, в тряпках.

  Тётка локтем толкнула другую: глянь, что делается. Отец как из-под земли вырос! Обругал всех по матери, схватил Владу за руку и в дом. Ещё успел Дидю по мордам отхлестать, чем под руку попало. Сразу домой поехали. Видно, тогда отец одеялко и прихватил, а это было Дидя одеялко.

   ******* ******* *******