Страница 7 из 19
Энви недовольно повернул голову и, сверля его злым взглядом, громко и укоризненно шмыгнул забитым до отказа носом. Он и не задумывался никогда, каково это – болеть, обладателю панацеи в виде философского камня подобные мелочи ни к чему. Теперь же мелочи стали насущной проблемой, да что там — целой проблемищей. Зато Элрику ничего не сделалось, что было ещё обиднее.
– Тебя никто не просил выбегать в дождь босиком, – мальчишка что-то сосредоточенно высматривал в чашке, и гомункул не мог видеть лица, но почему-то был уверен, что алхимик сдерживает неприятную усмешку. – Головой бы хоть подумал.
– А всё из-за дебя, – Энви хотел высказать всё, что накипело, но когда услышал, как ужасно звучит собственный голос, сразу же замолчал. Гомункул не мог слышать этот хриплый, мерзкий, слабый голос, который его вдобавок едва слушался.
– Не помню, чтобы я тебя к такому принуждал. С чего ты вообще за мной пошёл, я так и не понял.
Энви угрюмо молчал. Дело было не только в нежелании напрягать и без того болевшее горло; на гомункула накатила неприятная слабость, и от осознания собственной нынешней уязвимости хотелось плакать.
– Скажи спасибо, что воспаление лёгких не подхватил. С твоей-то привычкой одеваться не по сезону…
Элрик сегодня был раздражающе разговорчив, так и хотелось заткнуть, чтобы душу не травил своими нравоучениями, и без того плохо. Энви казалось, что у него всё куда серьёзнее, чем обычная простуда, а Элрик в упор этого не замечает. Эгоист мелкий. Сначала философский камень непонятно во что изменяет, а затем удивляется, как это Энви до чего-то, привычного человеческим букашкам, не додумался.
– Я дебя убью, – мрачно прогундосил гомункул, когда Стальной вручил ему немного остывший чай с большим куском лимона – судя по размерам, алхимик не поскупился и плюхнул в чашку как минимум половину.
– Да на здоровье, – равнодушно отозвался Элрик, с размаху плюхнувшись на свою кровать. Энви кисло посмотрел на чай. Он любил подслащенный, но мелкий поганец этого не знал и наверняка сделал всё наоборот.
– Сдальной, — после непродолжительного молчания позвал он. – Я де умру?
– От чая? — нехотя отозвался алхимик. Не спал же, а сказал таким тоном, как будто ему помешали. – Если только у тебя не обнаружится аллергия на лимон.
Энви закашлялся и едва не выплеснул чай на одеяло. От кислоты заломило зубы, а грудь от кашля, казалось, сейчас разорвётся. Гомункул шмыгнул носом, с несчастным видом покосился на эту отраву, которую надо было допить.
– Дедавижу.
Элрик промолчал. Вряд ли он успел заснуть, скорее, просто не хотел поддерживать разговор. Задержав воздух, Энви в несколько глотков выпил кислющую гадость и опять закашлялся.
– Эдо надолго? – когда приступ кашля прошёл, справился гомункул.
– М-м, в твоём случае на неделю точно.
Гомункул сипло взвизгнул.
– А может и меньше, – продолжил размышлять вслух Стальной. – Я без понятия, какой у тебя иммунитет.
Энви не знал, сколько времени прошло после этого разговора. Он весь горел изнутри и не понимал уже, где находится. Глаза пекло, но он всё равно открывал их едва ли не каждую минуту, дабы убедиться, что находится дома у Стального, а не в пропахшем копотью, жареным мясом и вытопленном жиром подземелье; что лежит на кровати, а не ползёт из последних сил по пузырящимся камням, спасаясь от Смерти, у которой вместо тривиальной косы – огненные бичи.
На лоб шлёпнулось нечто мокрое и холодное, и гомункул потрогал его пальцами. Тряпка?
– Не стягивай, – пробурчал Стальной.
– Я умираю, – жалобно отозвался Энви.
– Это всего лишь температура, – без капли сочувствия ответил стальной поганец. – Она пройдёт через пару дней.
– Не пройдёд, – ещё жалобнее просипел гомункул и тихо всхлипнул. – Я зажарюсь.
– Обычные люди не зажариваются, и ты не зажаришься.
Это соображение Энви приободрило, но ненамного и ненадолго. Мысли то свивались в запутанный клубок, мешая прошлое с настоящим, то совсем разбегались, и тогда оставалась только удручающая пустота. На потолке плясало пламя, слепляясь в наполненные до краёв мукой лица.
– Это просто лучи, – устало возразил Стальной, когда гомункул, сбиваясь и кашляя, сказал о лицах на потолке. – А ты бредишь.
Солнечный свет сгущался в жёлтый туман, обволакивал подобно кокону, душному и горячему, и Энви тонул в нём, задыхался, как будто находился глубоко-глубоко под водой. Вокруг всё дрожало, точно рябь на воде, свивалось водорослями-змеями и жгло, жгло, жгло, и внутри точно поселился кто-то чужой – как ещё можно объяснить, что грудь при каждом вдохе что-то разрывает? – и придавливало сверху что-то тяжёлое, но мягкое.
Энви не понимал, спит он или умер и находится за Вратами, в бешеном круговороте перемешанных, перетасованных воспоминаний. Он висел на каменном кресте, туго замотанный цепями, а три точки на спине протыкали мечи. Захлёбываясь собственной кровью и страхом, он не сводил глаз со стоявших внизу людей. Их было много, так много, что они стояли в просторном зале, как набитые в бочку рыбины, и смотрели, смотрели, смотрели презрительно, надменно, насмешливо, зло. Эти взгляды пронзали его существо, добираясь до мягкого и незащищённого глубоко внутри, и гомункулу ужасно хотелось скрестить на груди руки, чтобы закрыть, спрятать себя от них.
«Не смотрите!»
Они тянулись к нему, щипали, душили, вырывали куски мяса, лезли пальцами в глаза.
«Не трогайте меня!»
Вперёд вырвался мальчишка с безумными золотыми глазами, такими широкими, что, казалось, могут вместить весь зал. Подпрыгнув, он вцепился в торчавшие из его груди кровавые лезвия и скривил рот в пугающей улыбке.
– Верни Ала, – он шипел, как разъярённый кот. – Верни его, верни, верни…
Далеко внизу слышался грубый хохот Грида.
– Нравится на моём месте? – перекрывая гомон толпы, крикнул он. – И до тебя очередь дошла, куча биомусора!
Огромный кот с солнечной шерстью вгрызся в грудь с утробным урчанием, быстро добрался до остатков камня и с хрустом продрал их через рёбра.
– Ты занял чужое место, – отчётливо прошипел кот с багряным комком в зубах перед тем, как оттолкнуться от багровых от крови мечей и прыгнуть в толпу. – Сгинь!
– Сгинь, сгинь! – радостно подхватили внизу.
Их крики вызвали огонь, и чем больше они кричали, тем выше он становился. Воющее брошенным псом пламя выросло до потолка, раззявило широкую пасть и, стремительно бросившись вперёд, поглотило его вместе с крестом. Энви закрутило в бешеном водовороте, в котором на миг вспыхивали искрами и тут же гасли знакомые лица - их было много, но взгляд одинаковый у всех. С каждом новым появившимся лицом он становился меньше, его тело таяло, как свеча, обнажая маленькое, ничтожное существо с когда-то зелёной кожицей и выпученными глазёнками. Цепи уже не могли удержать его, и Энви покатился с каменного креста вниз, в полный мрака и ужасного холода зев, похожий на то, что скрывали Врата Истины. Пискнув, гомункул отчаянно заскрёб маленькими, но цепкими коготками в попытке схватиться за свисающие цепи. Стоило ему только прикоснуться к одному из звеньев, как оно раскалилось докрасна. Энви упорно обхватил обжигающее железо: как бы ни было больно, он не мог заставить себя разжать пальцы и ухнуть в тёмную бесконечность.
Одна из золотых искорок вылетела из водоворота и попала на цепь. Всё произошло настолько быстро, что он успел только увидеть, как его опора растворяется звено за звеном. Что он летит вниз, гомункул осознал, когда было уже поздно.
Он падал недолго, но точно с большой высоты – от этого ужасного ощущения всё внутри сжалось. Энви не рискнул сразу сесть. Быстро и тяжело дыша, гомункул прислушивался к своим ощущениям и к тому, что происходило вокруг. Шум машин, голоса людей, сливающиеся в однородный гул, недалеко – чьё-то тихое сопение. Он осторожно сел, провёл рукой по ранам, поднёс её к глазам. Крови не было. Боли тоже. Закрыв лицо растопыренными пальцами, Энви тихо рассмеялся: как он мог забыть о регенерации? До чего же глупый сон с этим Элриком, кошмарным Мустангом и почти человеческой жизнью… Привычно подавив лёгкий укол сожаления, гомункул огляделся и подпрыгнул на месте, как застигнутый врасплох кот.