Страница 1 из 19
========== -1- ==========
Я считал, что жизнь — это вообще трагедия,
исход которой предрешён.
Эрнест Хемингуэй “Прощай, оружие!”
Отчего так бессильны порою мы
Перед целью своей в сантиметре?
Город 312 – Помоги мне
Железная четырёхместная зверюга бодро катилась по дороге, а Энви тихо сходил с ума. Обессиленный, напуганный, связанный и беспомощный – так ужасно гомункул себя ещё никогда не чувствовал. Этого как будто было мало – рядом ещё сидел человек, который не так давно сжигал его тело дотла с мрачной решимостью, граничащей с остервенением. Каждую минуту, каждую секунду Энви ощущал его взгляд – холодный, презрительный, с тлеющими глубоко внутри угольками злости и неприязни – и мелко дрожал, как загнанный в угол и осознающий свою беспомощность пёс. У пса, впрочем, ещё были бы силы огрызаться и попробовать пробиться на свободу – гомункул же понимал, что в его случае это скорее неосуществимая мечта.
Глядя в окно, он видел то собственное уныло-обречённое отражение, то двух-трёхэтажные дома, то проезжающие мимо машины. Ни в сторону, ни перед собой гомункул смотреть не смел. Если справа находился его несостоявшийся убийца, то впереди сидели Хоукай и человек, из-за которого Энви ехал навстречу неизвестности.
Человек, который отбил его у Смерти.
Человек, который не уничтожил то, что осталось от философского камня, но как-то изменил его структуру, тем самым лишив Энви всех его способностей. Чудом уговоривший Мустанга отдать гомункула ему на поруки. Он же алхимик, а Энви теперь не сильнее обычного человека, справится.
Тогда, избежав гибели, гомункул даже обрадовался немного: всё лучше, чем огненная пытка. А потом они победили Отца. И потеряли одну из ценных жертв, Альфонса. Вот тогда Энви понял весь ужас ситуации, когда тебе вроде пообещали жизнь, но ты понимаешь, что уговор может быть расторгнут в одностороннем порядке, а ты ничего не можешь сделать, чтобы не допустить этого – любое твоё действие может быть расценено как попытка нападения или побега. Ему казалось, что Стальной прямо на поле боя съедет с катушек, а Мустанг спалит дотла последнее творение Отца, потому что поручать его больше будет некому.
И Энви до сих пор находился в тревожном неведении. В больнице Элрик вёл себя тихо и покорно; его ничего не интересовало, он никого не хотел видеть, но не выставлял тех, кто приходил. А гомункул всё это время провёл в одиночной палате, которую охраняли подручные Мустанга. Он слышал их разговоры. В нём то просыпалась надежда, что всё обойдётся, то её место занимал парализующий ужас: Элрику сейчас совсем не до него, а Мустанг может решить, что Стальному не стоит возиться с такой проблемной личностью.
Машина сбавила ход – похоже, они подъезжали. Гомункул невольно сжался и затравленно покосился на Огненного, вжимая голову в плечи. Ему показалось, что алхимик едва удержался от щелчка, хотя в машине Мустанг этого точно не сделал бы.
Спереди открылась дверь. Хоукай вышла наружу, показалась в окне и с негромким щелчком открыла ещё одну дверь, за которой сидел Энви. Мимолётное желание вцепиться этой женщине в глотку прервала несильная, но неприятная боль в спине, а затем в левом виске, когда он вывалился на дорогу. В опасной близости от лица показались ботинки Огненного, и гомункул подавил тихий всхлип: пусть он сейчас перед ними слаб, как червяк, Энви не хотел доставлять Мустангу удовольствия лицезреть его ещё и зарёванным.
Замерев, гомункул обречённо ждал. Мустанг не торопился сжигать его заживо, но и не уходил. Почему же Огненный тянет? Хочет посмотреть, как жертва попытается уползти от своей судьбы? Не дождётся: Энви понимал, что бежать, точнее, ползти, бесполезно, а показывать этому типу, как сильно ему хочется жить – всё равно что красная тряпка для быка.
Носок чёрного ботинка несильно, но ощутимо ткнулся в плечо.
– Ползи, мразь, — тихий голос Мустанга звучал страшно. Невыносимо. Невыносимо его слышать. Невыносимо понимать, что подчинишься, потому что оставаться рядом с Огненным ещё опаснее. Он ждёт только повода, чтобы сжечь своим пламенем. Остаться здесь – значит отречься от призрачного шанса на спасение. Это тонкая, ненадёжная соломинка, за которую хватается утопающий, даже понимая, что она не выдержит.
Он тоже схватился – сгорая от унижения, гомункул оттолкнулся от прохладного асфальта.
Энви ждал огненной плети после первого же движения в сторону дома, однако этого не произошло. Огненный не насладился ещё своей местью? Или же…
Его отпускают?
Гомункул перестал изображать из себя гусеницу, обернулся, как мог – Огненный показательно сложил пальцы для щелчка. Мерзость. Мустанг дал ему выбор: либо Энви позорно доползает до дома, либо сгорает в нескольких метрах от спасения.
Энви любил поглумиться над людьми, и судьба привела к равноценному обмену: теперь глумились над ним, и так же, как его давние жертвы, гомункул ничем не мог на это ответить.
Он прямо видел довольную усмешку на лице Огненного, хотя больше не рисковал оглядываться, опасаясь, что Мустанг подстегнёт его в таком случае пламенем. Задыхаясь от позора, злобы и осознания собственной беспомощности, он преодолел эти несколько проклятых метров и ткнулся носом в ступеньку.
– Доложишь о ситуации вечером, – это Мустанг Элрику сказал, но так, чтобы слышал и Энви. Скрытая угроза: попробуй, мол, на него напасть – этой же ночью тебя не станет.
Хлопнула дверь машины. Железный зверь несколько раз зарычал, заводясь, и бодро покатил прочь, унося этих страшных людей. В поле зрения показался ботинок Стального, который остановился в растерянности, будто не знал, стоит ли заходить.
– Эй, – голос хриплый, как будто сорванный, хотя Энви всю дорогу молчал, да и в больнице почти не разговаривал – разве что сам с собой и очень тихо. – Может, развяжешь меня, благодетель чёртов?
Опустившись на одно колено, алхимик принялся теребить верёвки. Развязать узлы не получалось: видно, Мустанг использовал что-то из военного арсенала. Энви ждал, что после пары неудачных попыток он плюнет и расправится с ними с помощью алхимии, но Стальной будто избегал всего, что было связано с ней. Несколько раз он почти складывал ладони, но тут же отдёргивал их друг от друга.
– Мы тут до вечера возиться будем? – недовольно прошипел гомункул. Он понимал, что сейчас стоило бы помолчать, но не мог ничего с собой поделать: слишком нервничал, чтобы держать язык за зубами.
Элрик поднялся и отошёл за спину гомункула. Энви встревоженно заёрзал, силясь разглядеть алхимика и понять, что он задумал. Хоть бы не ушёл… Ужасно унизительно – зависеть от какой-то букашки, которая и одной человеческой жизни не прожила. Стыдно признавать, но они теперь связаны одной жизнью. Без защиты в лице Элрика ему попросту не выжить.
Алхимик прошёл мимо него, громыхая чемоданом, и скрылся в доме. У гомункула внутри всё заледенело: Элрик ведь не собирается его бросить, он же не всерьёз? Это Энви бы так и сделал, но Стальной-то не он?
Оперевшись подбородком на нижнюю ступеньку крыльца, гомункул обречённо ждал, гадая, выйдет Элрик или обнаружит, что кое о ком забыл, только к вечеру. К страху быть брошенным единственным ныне защитником потихоньку примешивалась злость. Прикидывая, как же ему теперь выкручиваться, Энви одновременно с этим мысленно менялся со Стальным местами – какое-никакое, а удовлетворение это занятие приносило.
Заметив рядом знакомый ботинок, гомункул поднял взгляд, как мог, и остолбенел: в руке Элрика поблескивало лезвие ножа. Вспыхнула паническая мысль: Стальной решил избавиться от источника проблем лично и заодно в лице Энви отомстить Отцу, из-за которого погиб Альфонс. Он же знает – Энви разве что укусить может, и то не факт, что дотянется.
Когда лезвие ножа опустилось, гомункул сжался в предчувствии боли, но в следующий миг перерезанные верёвки соскользнули на землю, а вместе с ними – и опутавший его страх. Как только гомункул почувствовал, что ноги тоже свободны, он стремительно подскочил, но сразу же невольно схватился за Стального, чтобы не упасть. Ноги и руки кололо, будто их иголками напичкали, ещё и шевелить ими было больно.