Страница 67 из 85
Встречается иногда такое горе, в котором никто не может помочь. До поры, до времени, как говорится. Глеб не знал, сколько времени ему ждать еще, когда она наступит, пора его освобождения. Поэтому делал единственно возможное – ждал.
В данный момент он лежал на песке животом вниз и сквозь полуопущенные ресницы рассматривал пляжную толпу, ту ее часть, что находилась непосредственно перед ним. Интересно, однако, что бы он стал делать, если бы почувствовал, что его пора наступает? Вскочил бы, стал выглядывать? Бросился бы навстречу? Или стушевался, растерялся бы от вечной внезапности давно ожидаемого? А, может быть, ни то, ни другое, а что-то третье? Не будем гадать, но отметим, что сам он в тот момент считал себя настроенным на жизнь весьма серьезно. Несмотря на то, что блаженно жмурился.
Солнце едва перебралось через перевал полдня. Синие льды небес плавились и истекали на разомлевшую и раскинувшуюся, точно женщина на брачном ложе, землю фиолетовым зноем. Глеб безмятежно впитывал телом живое тепло белого морского песка, справедливо полагая, что давно ему не было так хорошо. Сквозь пух и тростинки ресниц помимо воли виделись ему быстро двигавшиеся в фиолетово-голубой дымке темные пятна. Несколько минут назад он тоже играл в футбол и носился за мячом вместе с остальными, но неистовый фонтан его энергии вдруг иссяк, словно где-то перекрыли краник, ему захотелось покоя, и он тут же его обрел. Запал борьбы, как часто бывало с ним в последнее время, сменился умиротворенностью и желанием отстраниться, и в ближайшее время ничто не смогло бы поставить его на ноги, тем более – приказать бежать.
Он отдыхал.
День Авиации, праздник. Второе воскресенье августа. Как удачно сложилось – праздник, лето, море, свобода. Конечно, все относительно, но не стоит слишком об этом задумываться. Пусть душа наслаждается чувством сиюминутной независимости, пусть кружение духа освежит и очистит от мусорных мыслей уставший от напора жизненных обстоятельств его разум.
Да будет так!
Время не остановить. И не вернуть вспять, даже и браться не стоит!
А что, если попытаться растянуть, удлинить этот редкий, по сути, единственный за последние дни удачный момент? Попробовать, конечно, можно, по договоренности с собой попытаться обмануть – себя, но...
Зачем?
Не задавайте глупых вопросов. Каждый живущий имеет право однажды в жизни забыть о ней, нырнуть в вечность и там раствориться.
Всего на миг.
И оставить его с собой навсегда.
Только не прерывайте, не вмешивайтесь, не вспугните. Прерванный момент, все равно, что убитый, он не восстанавливается, утрачивается безвозвратно.
Сегодня они пили вино, молодое самодельное виноградное вино, купленное по дороге на море в частном дворе. Пили, невзирая на жару, поскольку традиция прямо и недвусмысленно указывала: пей, брат! И никто еще не осмеливался подвергнуть традицию сомнению, переосмыслению и тем более остракизму. Они по очереди поднимали тосты за будущее, а жили все без исключения сиюминутным настоящим. И вот еще, Глеб изо всех сил старался забыть о прошлом.
Имел ли он на то право?
Пожалуй, да. Ведь, помните? Каждый, право, имеет право…
Во всяком случае, сам он считал так, что было его личным делом.
В отдалении, невидимый за невысокими дюнами и широкой линией пляжа, гудел прибой. Привыкнув к звуку, его не замечаешь, но Глебу этого как раз не хотелось. Шум прибоя, укореняясь в сознании, роднил его с морем. Так казалось, так хотелось думать. Это ощущение хотелось запомнить, сохранить и увезти с собой.
Пахло раскаленным на солнце песком, и всем тем, что на этой жаровне пригорало. Ветер лениво прогуливался между дюнами, и всякий раз, оказываясь рядом с Глебом, сухой ладонью ерошил его волосы.
Место под единственным на пляже, в пределах видимости, навесом занял сосед Глеба по комнате в общежитии – Сашка.
Сашка – и все.
Хотя и офицерского звания тоже, старший лейтенант.
Глебу с его места были видны жирная прядь смоляных волос, прилипшая к Сашкиному лбу, розовая пятка и растопыренные пальцы его правой ноги. Сашка о чем-то думал, вперив взгляд в полотнище над головой, и методичными щелчками сбивал пепел с быстро тлеющей сухим табаком сигареты. Пепел принимался ветром в шершавые ладони, растирался в прах и тотчас уносился в неизвестном направлении.
Чайки белыми миражами парили в воздухе, творили виражи и пируэты, замирали, пропадали надолго и возникали на том же самом месте.
Глеб представил себя таким миражем. Ты здесь и в то же время где-то еще, думал он. То есть, тебя фактически нет. Ты только кажешься самим собой, а кто ты на самом деле неизвестно. Кто ты, где ты? Далеко. Там, где-то…
Мираж расплылся, сознание погналось за ним следом.
Очнулся Глеб от щелчка по лбу. Привстав, опершись на локти, он еще некоторое время бессмысленно хлопал глазами, безуспешно пытаясь зацепиться за гриву сбросившего его со спины коня грез. Необъезженный дикий скакун умчался, взбрыкивая, прочь, нервы звонко трепетали, возбужденные неистовой скачкой и внезапным ее прерыванием, и не могли быстро подключить себя к реальности. Сашка, между тем, продолжал бросать камешки в Глеба до тех пор, пока взгляд его не стал осмысленным. Тогда сказал:
– Ты запекся, словно картофелина по-савойски. Собирайся, через полчаса поезд.
Сам он уже был одет, и теперь причесывался. Физиономия его при этом выражала деловитость и сосредоточенность. Деловитую сосредоточенность.
«А ты пробовал-то ее, по-савойски?» – хотел спросить Глеб, но не стал. Посмотрел на Сашкино лицо и не спросил. Потому что, черт его знает, может, и пробовал. С такой рожей, что угодно возможно.
Поднимаясь по крутой и пыльной тропе на плато, Глеб все время оглядывался и ненасытным взором смотрел вниз, на лазурь, на золотую рябь, на дымку и рыболовные посудины в ней, стремясь вобрать в себя всего этого как можно больше. Раздувая ноздри, ловил прощальные запахи моря – в этом году уже все, думалось ему, последний раз. Да и потом когда еще?