Страница 68 из 85
Вино, влитое в организм, кипело под воздействием внешнего жара, дурманя мозг испарениями. А, может быть, то кровь бурлила, бросая в глаза багровые отсветы? Сон на солнцепеке, пожалуй, не пошел на пользу, можно было догадаться, что так и будет. Хотелось взлететь, сорваться с обрыва в простор, но при этом некая тяжесть лежала на сознании, не давая взлететь, не пуская парить. Чувство легкости пропало, как и не было, он ощущал себя воздушным шаром, привязанным к забору.
Кто привязал его? Кто порвет эту нить? У него самого пока ничего не получалось.
У местной жительницы, расплывшейся необъятной грудью по столу на импровизированном базаре, он купил два огромных теплых и пушистых, точно цыплята, персика. И не стал их есть, пожалел, дурак такой. Сашка, догнав, задышал в затылок:
– Что это у тебя? Какая прелесть! Дай-ка сюда…
Потянувшись через его плечо, Сашка взял из рук Глеба персик и вонзил в его ячеистую теплую плоть свои редкие желтые зубы. Плоть оказалась с зубами одного цвета. По пальцам его, щекам и подбородку побежали струйки сока. Глеб посмотрел на него, вздохнул с сожалением и облегчением пополам, и тоже вкусил. Он тут же понял, что полон сок персика живительной силы и даже волшебства. Неспроста ведь вернулись к нему сразу и легкость, и ясность, и радость жизни. Шар отвязался от забора, взмыл ввысь и понесся в даль неведомую. По воле ветров, или по чьей-то еще доброй к нему воле. А следом, рядом, не позволяя оторваться, шагал упругими шагами загорелый Сашка. Глеб, паря, оглядывался на товарища, по привычке черпая уверенность в его присутствии.
Рабочий поезд в пять вагонов, пыхтя и отдуваясь, точно истомленное и измученное зноем животное, подкатил к низкой платформе, случайному сооружению посреди выжженной солнцем приморской степи, и остановился, словно упал в обморок. Сильные и ловкие, какими и положено им быть, офицеры на плечах жаждущей достойно завершить отдых публики первыми ворвались в вагон и овладели остававшимися там еще свободными местами.
Расселись.
Пеший народ заполнил проходы.
Поезд очнулся после обморока, точно понюхал нашатыря, встрепенулся, задрожал и, мало-помалу, тронулся. Разогнался постепенно, разошелся и все той же выжженной солнцем степью помчался по направлению к городу. Похоже, что выбора у него не было. А был бы, наверняка прилег бы в тени до вечера.
Глеб откинулся на спинку мягкого кресла и, закрыв глаза, вкусил, наконец, блаженства. Усталость после целого дня отдыха вовсю давала себя знать, тем более было приятно вытянуть ноги и расслабиться. Особенно после эмоциональной встряски и напряжения мускулов, испытанных на посадке. Мерный перестук колес проникал в сознание и отдавался ознобом удовлетворения в области спины и затылка. Хотелось, чтобы это сказочное состояние продолжалось вечно, но, как водится, нечто тому помешало. Глеб это почувствовал, и потому открыл глаза. Это незначительное действие позволило ему увидеть окружающий мир, оценить его в неповторимости мгновения и насладиться им. Черт побери, даже подумал он, если бы я не пошел в военное, непременно стал бы художником, или фотографом… Да просто стал бы человеком, и смог бы любоваться такой красотой всегда.
Лучи низкого послеполуденного солнца пронзали пространство вагона наискосок из окна в окно, окропляя все сущее в этом объеме, а также и за его пределами, теплым золотым соком. Странно, но никто не страдал от жары. Сухой степной ветер на полном ходу поезда с напором врывался в открытые окна. Он овевал разгоряченные тела, срывал с них тепловые пелены и уносил прочь.
Тени перебегали по лицам людей. Они, вечные спутники света, тоже жили своей суетной жизнью, играли с собой в пятнашки и не желали никому ничего плохого. Пассажиры пребывали в покое, и в то же время неслись сквозь пространство, и это сочетание несочетаемого ввергало всех в изумление, оцепенение и, как следствие, дарило умиротворение.
Умиротворение и благорасположение духов.
Но ощущалось и другое.
Сухая атмосфера, казалось, потрескивала и искрилась, точно от трения больших воздушных масс накапливался в ней некий заряд, и достаточно было искры, щелчка или совмещения неведомых компонентов, чтобы он проявился.
Глеб потянул носом, принюхиваясь. Он сразу ощутил свежий запах озона. И предчувствие.
Чего?
Ах, кабы знать!
Только теперь Глеб определил, что вагон, в котором они все оказались, был пригородного образца. В нем имелись только кресла с высокими спинками, они располагались, как и в электричках, с каждой стороны, при этом два соседних смотрели друг на друга и образовывали что-то типа купе.
Вагон был переполнен, да весь поезд был переполнен, и радовала мысль, что ехать в условиях чрезмерности и телесной близости вплоть до непреднамеренного контакта предстояло недолго. До ближайшей станции.
Двумя рядами кресел дальше, лицом к нему сидела девушка, симпатичная, как ему показалось, и делала вид, что читает книгу. Глеб как посмотрел на нее, так сразу и понял: делает вид. Глаза ее раз за разом убегали со страницы и устремлялись в видимые ей одной дали, и, отзываясь улыбкой на губах, блуждали там, в поисках неосознанного. Глаза поблескивали за ресницами, точно две звездочки. Взгляд ее постепенно приближался, перебираясь все ближе и ближе, явно же, того, что она искала там, в отдалении, не находилось. Глебу показалось, что она просто рыщет вслепую, нащупывает что-то в том ускользающем пространстве, в которое он и сам порой закидывал удочку, он готов даже был шутки ради послать ей сигнал от себя, когда ощутил настойчивые и увесистые толчки в бок. Он досадливо оглянулся, и даже отмахнулся от помехи, но тщетно, и поздно – взгляд незнакомки уже проскользил мимо него. Момент упущен.
– Какого черта! – ругнулся Глеб.
– Спокойно, дружище, – Сашка добродушно взирал на него, откинувшись головой на окно, отчего она раскачивалась синхронно со всем вагоном. – Предлагаю вспомнить о мужской чести и достоинстве, и уступить наши нагретые и насиженные места дамам.
Занятый ловлей дальних взглядов, Глеб не заметил, что на границе их купе произошло перемещение тектонических масс, в результате которого в проход между креслами были буквально выдавлены две газели. Причем одна из них своим нежным трепетным телом почти упала ему на руки. Ему немедленно стало стыдно.