Второй сын

– Они не послушницы! А дети, оторванные от семьи и от дома.

Айво вздохнул:

– Мы ничего у них не просим, Дагмар. Ничего. Мы просто будем их оберегать.

Дагмар помотал головой. Когда он снова заговорил, в его тоне слышалась мука:

– Я не могу защитить Байра. Не могу защитить этих девочек. Ты видел сегодня короля. Байр в его власти. И девочки в его власти. Он использует их, чтобы стать еще сильнее. Это уловка, мастер.

– Только для короля, Дагмар. Не для меня. И не для Сейлока.

– Но ведь они просто дети, – сказал Дагмар. – Разве мы можем так поступить?

– Можем. И поступим. А когда король уедет в Эббу, ты приведешь из полей женщину-тень. Она нам поможет.

После ужина хранитель Дагмар разложил у очага в кухне пять соломенных тюфяков. Хранители пока не приготовили для девочек постоянного помещения: в других комнатах было темно и холодно.

Самые младшие девочки метались и ворочались во сне. Элейн стонала, словно ей снились кошмары. Юлия отбивалась от невидимых врагов. Но Гисла лежала совсем неподвижно, не глядя ни на что и одновременно глядя на все на свете.

Рядом с ней спала девочка с огненными волосами, Элейн из Эббы. Хёди пришел бы в восторг от цвета ее волос.

Почему она думает о нем? Почему зовет его Хёди, словно он – один из ее братьев, а не просто какой‐то юноша, которого она едва знает?

Она сама сумела ответить на свой вопрос: Хёд был жив, а ее братья умерли. Хёд существовал, а ее семья сгинула.

Она обвела пальцем руну у себя на ладони, думая, не пора ли связаться с ним, но не решилась встать с тюфяка и не захотела резать себе пальцы. Ее сердце и так обливалось кровью. Казалось, что этого ей достаточно. Но нет, этого было недостаточно, и Гисла пообещала себе, что вскоре предпримет взаправдашнюю попытку.

В глубине души она боялась, что у нее ничего не выйдет и что Хёд тоже исчезнет. Она не вынесла бы этого. Только не теперь. Так что она уцепилась за надежду встретиться с ним и, лежа в темноте, представляла, как пустота заполняет ей грудь, живот… А потом она перестала что‐либо чувствовать и уснула.

7 лучей

Женщина-тень, о которой мастер Айво упомянул в первый вечер за ужином, появилась в храме спустя несколько дней. Она была вся в крови. Хранитель Дагмар принес ее на руках из‐за крепостной стены. Когда он вошел с ней в храм, она прижималась к нему, прикрывая лицо ладонями. Он прошагал через кухню прямо в лечебницу. Лицо у него было почти таким же белым, как и у нее.

– Не бойтесь, с ней все в порядке. Она просто напугана. Это кровь овцы из нашего стада, а у нее самой только царапина на руке. Я ее перевяжу. Сидите, – успокоил он дочерей и работавших в кухне хранителей, не сводивших с него изумленных глаз.

Он плотно закрыл за собой дверь лечебницы, а когда девочки вновь увидели женщину-тень, крови на ней уже не было. Но, несмотря на это, выглядела она пугающе.

Она была молода, а ее бледная кожа еще не знала морщин, но волосы у нее были белыми, как у старухи. Прозрачные светлые глаза почти не выделялись на лице: их цвет напомнил Гисле дождевые облака. Гисле было едва ли не страшно смотреть на нее, но, однажды взглянув, она уже не могла отвести глаз. Женщина была странной… и красивой… ее красота походила на красоту Хёда. Мастера Айво тоже заворожила женщина-тень: в тот вечер, когда она впервые присоединилась за ужином к хранителям и дочерям, он придвинулся к ней и не сводил с нее глаз, словно сорока – с блестящей безделушки. Под его пристальным взглядом она не отвела глаз, но ее белые руки беспокойно задвигались, цепляясь за балахон.

– Глаза у тебя как стекло, – сказал он. – В них человек видит себя. Его красота – или отсутствие красоты – зрит прямо на него.

Гисла про себя сочинила мелодию, чтобы показать Хёду женщину-тень, если у нее будет такая возможность. Руна на ладони уже зажила. Ее линии теперь побледнели, но при этом казались толще, выпуклее. Гисла каждый день откладывала в памяти какие‐то сцены и подбирала к ним мелодии, чтобы однажды… спеть ему. Если она все‐таки решится.

Женщина-тень, белее снега, бледная будто лед, с головы и до пят. Откуда она взялась, мне неведомо, женщина-тень, белее снега.

Женщина-тень – хранитель Дагмар звал ее просто Тенью – была лет на десять старше Гислы и не годилась ей в матери. Но как раз эту роль она должна была сыграть для дочерей кланов. Дагмар рассказал, что она была пастушкой и пришла с полей, чтобы помочь с «новым храмовым стадом».

Хранители вынесли из одной комнаты хранившиеся там реликвии и вместо них расставили в ряд кровати. В ногах каждой кровати поставили по сундуку, чтобы девочкам было где хранить свои вещи, хотя у них почти ничего и не было. У Гислы имелись лишь руна на ладони да зеленое платье, в котором она приехала в храм. Тень не была ребенком, но ее кровать поставили в той же комнате, в дальнем конце, и приставили такой же сундук.

Затем хранители обрезали им волосы. Остригли все кудри и локоны, все рыжие, золотые, каштановые и черные пряди. Хранитель, которому доверили это дело, сжалился над ними и с разрешения мастера Айво не стал брить наголо, а оставил на головах короткую поросль. Тень тоже подстриглась, и ее тяжелые белые волосы упали на пол снежным покрывалом. Как ни странно, от этого их собственная утрата лишь стала горше.

– Хорошо хоть, что нас не остригли налысо, – сказала Элейн, плакавшая не меньше других, когда волосы упали к ее ногам.

– Хорошо хоть, что мы не похожи на хранителей, – согласилась Юлия. Она подняла с пола свою косу воина и отказалась ее отдавать. – Я ее заберу. Она моя. Буду хранить ее у себя в сундуке, – заявила она.

– Мы не похожи на них… но и на себя не похожи, – мрачно заметила Гисла.

При этих словах Тень и другие девочки удивленно обернулись к ней. Гисла отвечала на вопросы, если ей их задавали, но сама никогда не произносила больше двух слов подряд.

Их обмерили и пошили для них лиловые балахоны и белые платья со сборкой у шеи и на запястьях. Эти платья полагалось носить под балахоном всегда, когда они покидали здание храма – пусть даже затем, чтобы пройтись по парадной площади или по храмовому саду. На горе жили король, его стража и замковая обслуга, и девочкам нужен был явный знак отличия. Им запрещалось гулять без сопровождения, даже всем вместе.

– Это ради вашей безопасности. Все, кто вас видит, должны сразу же понимать, что вы дочери храма, – объяснил хранитель Дагмар.

Чаще всего их обучением занимался именно он. Он был единственным из хранителей, кто умел общаться с детьми: он сам вырастил племянника, но теперь король Банрууд забрал мальчика из храма к себе во дворец и приставил к принцессе, для охраны.

Каждой из девочек сшили по две смены нижнего белья, по ночной рубашке и по два халата на каждый день. Все это – из самой мрачной серой ткани, какую Гисле только доводилось видеть в жизни. Чтобы обшить храмовых дочерей, из королевской деревни вызвали швею, и она явилась с тележкой, которую тащил за собой приземистый тощий ослик. Правда, в храм швею не пустили, и она принялась за работу прямо во дворе.

Храм и королевский замок стояли друг напротив друга, по разные стороны широкой, мощенной булыжником площади на северном склоне горы. Земли короля были отделены от земель хранителей стеной. Владения короля были просторны, там имелись конюшни, поля, казармы для стражи, двор для учений и спортивных игр. За пределами королевских владений лежало еще около мили ничьей земли – поле неправильной формы. На время королевского турнира, проводившегося, по рассказам хранителей, каждый год, на этом поле на долгие дни выстраивались ряды разноцветных шатров.

На восточном склоне горы, позади храма, тянулись загоны для скота, сады и постройки, которыми пользовались лишь хранители, – от прочих владений их отделяла еще одна стена. Земли храма по размерам сильно проигрывали королевским, но хранители пользовались ими с умом. Далеко не вся жизнь в храме уходила на изучение рун, чтение свитков и молитвы богам. Каждый из хранителей владел каким‐то умением или ремеслом, и у каждого была своя обязанность, а порой даже несколько, так что все они – кто в большей, кто в меньшей степени – вносили свой вклад в общее хозяйство. Храм был своего рода деревней, населенной обритыми наголо мужчинами и жившей по строгим правилам, но, как ни странно, эта строгость даже нравилась Гисле. После долгих месяцев хаоса и неуверенности в завтрашнем дне царивший в храме порядок внушал ей пусть не ощущение безопасности, но хотя бы относительное спокойствие.