Яга Абыда

– А это кто тогда? – настороженно спросила она, смаргивая слёзы; ухват так и не выпустила.

– Это Утро моё Ясное, – ответила Абыда. – Он тут, у избы, скачет, чтобы нам светлей было. Скоро уж День Красный побежит, а ты зарёванная, неумытая. Так и всю жизнь просидишь-проболтаешь.

– Кто он? – настойчиво повторила Ярина. – Утро Ясное?

– Утро – мирный мо́лодец, справный, весь Лес будит. День – верный, ровный, греет всё кругом. А Ночи на глаза не попадайся до поры до времени. Он по двору не скачет – там, за оградой тихонечко пролетает. Вчера проехал – ты и не заметила. Ну? Не боишься больше?

– Боюсь. Больно бьёт, – вздохнула Ярина. – Вот если б ты рассказала, что за чёрточки на одеяле… Как они ночью горели! Я бы себе такие же сделала. Чтобы, если кто подойдёт…

Абыда глянула на покрывало, провела пальцем по узловатому вышитому знаку.

– Никто тебя тут не обидит, если меня будешь слушать. Я тут главная. Я, Яга Абыда.

Ярина кивнула, хоть и не поняла ничего – это Яга легко по лицу прочла. Настойчиво повторила:

– А про чёрточки расскажи.

– Расскажу, глазастая.

– Сейчас?

– Да погоди немного, дай хоть чаю попить. Или ты и есть не хочешь? Сушки у меня заварные, вчера поставила. Хлеб с орехами. Неужто не попробуешь даже?

Ярина глянула за спину Абыды и охнула: чёрный стол накрыла красная скатерть, выстроились крутобокие чашки, на полотенце засветился свежий, хрустящий каравай.

– Нигде больше такой не испечь, только тут, на перекрёстке, – сказала Абыда. Подвинула лавку, велела: – Садись. Поешь. А там, может, и расскажу тебе про чёрточки.

Ярина принялась за хлеб – ни крошки не уронила, ни слова не проронила. Молчаливая. Угрюмая? Сердитая? Испуганная? Кто её пока разберёт. А всё же обидно будет, если нить не подхватит, если окажется, что всего лишь девчонка это, всего лишь случайность, что в день смерти Марийки явилась Ярина в лес.

Глава 2. Нитка

Открыла глаза – перед самым лицом мутные цветные стёкла. Подняла руку – на ладонь прыгнуло изумрудное пятно, за ним рябиновое, за ним солнечное. А затем – всё стихло.

Ярина приникла лицом к слюдяному окошку. Зацепилась волосами за деревянные узоры по краю, мотнула головой, дёрнулась и, оставив клок на осиновой волчьей гриве, вгляделась в то, что творилось во дворе.

Клубилось небо. Ни следа не осталось от вчерашнего пасмурного жемчуга: тучи ворочались зелёные, грузные, с болотными оторочками. К ограде, заперев горизонт, схороводились ёлки. Ниже ёлок жались светлые берёзы – кроны их отдавали свежей, дымной зеленью.

И много-много домов было рассыпано по опушке, мелких избушек, будто игрушечных. От каждой тянулась белая нить: от конька, от крыльца, из окон. Нити уходили вверх, дрожали, натягивались туже, туже… И кончались на пальцах Абыды – узких, увенчанных белыми ногтями. Яга занимала половину двора, поднималась выше молодых берёз, выше елей. Пышные рукава запросто бы вместили по четыре лебедя, а на шее висел деревянный оберег с половину печи.

Заскрипели половицы; Ярина оглянулась, но в избе было мрачно и пусто. Домовой, вспомнила она и вздрогнула. Посыпались монеты. Ярина вскочила с лавки и, озираясь, шмыгнула к дверям. Щеколда со свистом потянулась, осыпая ржавые хлопья. Закрылась. Всхлипнула створка.

Ярина прижалась к стене, чувствуя, как от брёвен расходится влажный холод. В ноздри забился запах мха, земли. Сладковатой плесени, опилок…

Мусорные баки так пахли, когда они прятались там с тем мальчиком. Он тоже хотел убежать. Он не мог бежать, задыхался, толкал её в спину: не жди меня, беги, беги давай, глупая!

Теперь бежать было некуда. За окном тянула белые нити огромная Абыда. Дверь затихла – дубовая, крепкая, не пробьёшься. Не сбежать.

Со двора донёсся тягучий звук. По полу поползла тень. Ярина оцепенело ждала, когда тёмное пятно доберётся до неё. Тьма коснулась ноги – ничего не случилось. Коснулась другой – опять ничего. А потом тихий холод полез по телу, поднялся до колен, до пояса, помедлил и потёк выше, выше, к груди, к горлу.

Ярина закричала, но голос пропал. Забилась, стряхнула с себя тёмный вихрь. Он клочьями поплыл по воздуху, на лету обращаясь в клочья гари, в пыльные скорлупки. Ярина вскочила на лавку. Со всей избы, изо всех углов надвигалась мгла, и только из окна лился свет и странная песня. Голос влёк и пугал, подрагивало что-то внутри. Ярина прижала ладони к слюдяным квадратам, впитывая слабое тепло, зажмурилась и почувствовала, как её вновь настигает тёмный вихрь. Тогда она распахнула глаза, изо всех сил вглядываясь за окно, в Абыду в бело-красном платье с чёрными узорами по рукам, в седые волосы, в медное солнце, стоящее над головой, в белые нити…

В домах, к которым вели нити, одна за другой вспыхивали лучины. Тени уходили от околиц, распускались крохотные цветы. Чем свободнее, чем светлее становились дворы, тем дальше отступали от забора ёлки. С криком вырвалось в небо вороньё, одна из нитей дрогнула и лопнула с холодным железным звоном. Ярина рванулась, словно хотела подхватить, но только ударилась пальцами о слюду. Нить упала в траву. Мгла подобралась, лизнула пятки умильным волком.

Ярина зажмурилась, представив, что слюдяного оконца нет. Что протянет руку – и схватит белую нитку, дёрнет, и Абыда поймёт, что она одна в избе, и тьма налетает, тянет щупальца… И потеплеет вокруг, иней уйдёт со стен, и лютая зима отпустит горло.

Выбросила руку вперёд, отчаянно, с криком, схватила белую нитку, ладонь примёрзла к ней – не оторвать. Обожгло лиловым огнём, тряхнуло, завертело, как сухой лист в урагане, ударило осколком слюды, посыпалось на голову слюдяной крошкой, землёй, пеплом…

И всё стихло. Простёрся вокруг солнечный луг, цветы и камни.

Длилось это всего мгновение – Ярина не успела ни отогреться, ни отдышаться. Мелькнуло – и пропало. А в следующий миг тепло стало спине и ногам, тяжёлое одеяло легло на грудь, и снова сомкнулась мгла, но не та, ледяная, а уютная, с потрескиванием огня, со стуком сухого дерева, с голосом, говорившим на чужом языке, но почти понятном. Ещё чуть-чуть, и ухватит, и поймёт…

И вправду, поняла. И как только поняла – различила в слабом затеплившемся свете склонившуюся над ней Абыду.

– Значит, не зря сюда попала. Значит, и правда есть в тебе сила. Раз смогла вырвать себе ниточку, раз явилась ко мне, значит, Лесу угодно, чтобы стала моей ученицей.

Ярина приподнялась на локте, и вдруг оказалось, что на дворе день, что она спит на печи, а Яга листает у стола тяжёлую книгу.

– Мне… сон снился, – прошептала Ярина, сглатывая. В горле пересохло, и губы потрескались, будто не пила три дня. – Странный.

– Здесь другие не снятся, – не поднимая головы, ответила Абыда.

– Там избы были во дворе… и нити… и…

– Снов своих никогда никому не рассказывай. Разве что Ночь Тёмная тебе растолкует, если в настроении будет, – скупо оборвала Яга. – А если проснулась уже – вставай. Утро давно ускакал, День у калитки.

Ярина, дрожа, откинула одеяло. Умылась, согрелась, набрала в пригоршню солнца – словно лучистых гербер, тёплых хризантем. А сон всё не отступал. Нет-нет, и пробивалась сквозь туман памяти налетавшая мгла.

– Сон это был, сон, – проворчала Абыда, вынося на крыльцо вёдра. – Нечего копаться-разводить.

– Сон, – послушно повторила Ярина. Сказала – и поверила. Только много лет спустя узнала, что не сон это был и не явь, а видение, что определяет наперёд целую жизнь.

***

Под вечер Абыда достала лесенку, прислонила к стене у полатей, вскарабкалась на самый верх. Принялась перебирать склянки – звонкие, тренькавшие, как пичужки, на разные голоса.

– Что ищешь? – окликнула снизу Яринка, разбиравшая на полу горошины, птичьи перья да сухие лепестки.

– Чего ищу, того тебе не полагается, – пробормотала Абыда. Ярина присмирела: поняла уже, что, пока Абыда говорит таким голосом, выспрашивать – себе дороже. С самого полудня Яга хлопотала, сама не своя: роняла, проливала, печь перетопила до душного жара; подгорела плошня12.

12

Плошня – грибное, запечённое с картофелем блюдо удмуртской кухни.