Человек-землетрясение

– Я был бы весьма удивлен. – Прокурор Цуховский развернул маленькую записку. – Эту запись мы нашли в комнате фрейлейн Петерс. Она засунула ее под детскую фотографию господина Баррайса.

– Очень заботливо. – Голос Боба звучал хрипло. Он теперь был бдителен, как обложенный со всех сторон медведь. – Наверняка напоминание: малыш должен перед сном сделать пи-пи…

– Не совсем. Я зачитаю.

Спокойствие Цуховского тревожило доктора Дорлаха. У него козырь в руках, это точно. Теперь уж никакими рычагами не поможешь, теперь оставалось искать и открывать задние двери, через которые еще можно было бы спасти Боба Баррайса.

– «Сегодня встречаюсь с Робертом, чтобы обсудить с ним дело Лутца Адамса. Что-то мне страшно, сама не знаю почему. Ночь такая темная, но ведь Роберт всегда был для меня как собственный ребенок, поэтому я не должна бояться».

«Вот и приехали, – подумал доктор Дорлах. – Этого абсолютно достаточно. Эта записка и следы шин Пирелли на мосту. Надо бы плюнуть на все и уйти домой». Он взглядом поискал Тео Хаферкампа. Глава семейства незаметно кивнул ему.

Это означало: спасите! Спасите Боба! Любой ценой честь Баррайсов…

– Кто знает, когда была написана записка, – заметил мимоходом доктор Дорлах.

– Вчера. Внизу стоит дата. Если желаете убедиться…

Прокурор доктор Цуховский поднес записку к глазам Дорлаха. Все было правильно, Рената Петерс ничего не забыла. Предусмотрительная девушка, всегда такой была. Иногда даже слишком – как в этом случае.

– Какова причина для задержания? – спросил доктор Дорлах.

– Опасение, что обвиняемый, находясь на свободе, скроется от следствия и суда или будет препятствовать установлению истины.

– Чушь! – Это было первое слово, пророненное Бобом. – Что за чушь! Только виновные или дураки скрываются. Я ни то, ни другое. Я с двадцати часов был в Эссене…

– Мы дадим денежное поручительство, – спокойно произнес доктор Дорлах.

– Сто тысяч марок. – Тео Хаферкамп пристально смотрел на прокурора, лицо его пылало. – Миллион, если надо. Я предостерегаю вас, что скандал, который вызовет этот необоснованный арест, непредсказуемо отразится на коммерческих делах. За это я привлеку вас к ответственности, господин прокурор. Я буду говорить с министром юстиции, даже если создам этим прецедент! Как чертовски быстро заключают под стражу в немецкой юстиции! Посадить в кутузку – вот и все, что они умеют! А потом все оказывается безобидным, однако человек дискредитирован! Разве государство может себе такое позволить?

Хаферкамп перевел дух, пора было дать слово Бобу.

– Я следую за вами, господин Цуховский, – произнес он небрежно, каждое слово было как пинок. – Чистая совесть спокойна. Пошли…

– Боб! – Тео Хаферкамп ударил кулаком по столу. – Никого из Баррайсов никогда не арестовывали!

– Значит, в семейной хронике была прореха, я собой ее залатаю.

– Миллион поручительства! – крикнул Хаферкамп. Его трясло, и ему приходилось держаться за край стола.

– Это будет решать судья.

– Скорей к нему! – Хаферкамп чуть не опрокинул доктора Дорлаха. – Что вы стоите, как подставка для зонтиков?

– Кому вы собрались предлагать миллион? Сначала Роберт должен предстать перед судьей по предварительному заключению, он должен вынести решение, тогда мы можем действовать.

– То есть, – Хаферкамп с трудом перевел дух, – Боб сначала попадет в камеру?

– На несколько часов – да. – Прокурор Цуховский снова убрал записку, свой пока беспроигрышный козырь. – Вы идете со мной, господин Баррайс?

– Охотно, господин прокурор.

Боб изобразил нечто вроде поклона. Сопровождаемый с обеих сторон двумя полицейскими, Боб покинул большой зал библиотеки. Он ни разу не обернулся, даже когда дядя Теодор крикнул «Боб!». И только когда доктор Дорлах, забежав вперед, сказал: «Будьте совершенно спокойны, Боб… Самое позднее через шесть часов вы вновь будете свободны», – он ответил с безоблачной улыбкой:

– Дорогой доктор, кто здесь волнуется? Я? Вы ведете себя как несушки, у которых из-под задницы сперли яйца! Послушайте только дядю Теодора, он просто заходится. Какой дурной театр… а сам рад, что я выхожу из игры. Позвоните Фрицу Чокки, пусть навестит меня в тюрьме. Чао, дорогие чудовища…

Утро наконец наступило. Низко нависшие тучи окрасились в белесовато-серый цвет. Дождь перестал накрапывать, повсюду ощущался терпкий запах земли.

Боб Баррайс втянул голову в плечи. Этот запах возбуждал его.

Судья отклонил поручительство. Доктор Дорлах вернулся в замок Баррайсов один, без Боба. Хаферкамп увидел это уже из окна библиотеки. Он сразу схватился за телефон, нажал на кнопку, соединявшую его с главным секретариатом, и приказал – иначе его тон нельзя было расценить – соединить его с министром юстиции земли.

– С ним лично! – пролаял Хаферкамп. – Никаких референтов или начальников отделов. Лично! Передайте вышестоящим чиновникам, что речь идет о скандале, который может бросить тень на всю индустрию. Это придаст бодрости даже министру.

Он как раз повесил трубку, когда вошел доктор Дорлах. Не давая ему раскрыть рта, Хаферкамп поднял обе руки:

– Ничего не объясняйте, доктор, я знаю: отклонено. Беседа с министром уже организована. Я хочу посмотреть, живем ли мы, наконец, в правовом государстве!

– Тогда сейчас же отмените разговор с министром. – Дорлах опустился в кресло. На каминном столике с раннего утра все еще стояли коньячные бутылки. Он налил себе в наполеоновскую рюмку Хаферкампа и сделал большой глоток. – Хорошо… – произнес он со вздохом. – Попробуйте преодолеть на неоседланном коне сотню препятствий…

– Значит, Боб действительно замешан в этом?

– В этом я убежден.

– Меня интересует не ваша убежденность, а что вам известно.

– Известно? Ничего! Боб молчит, чувствует себя, по его словам, в своей камере привольно, рассказывает вахмистру хамские анекдоты и со всеми в хороших отношениях. Но судья уверен, что подозреваемый на свободе будет препятствовать установлению истины. О бегстве речь не идет, но утаивание… И тут я – пас!

– Доктор, вы адвокат семьи Баррайсов или представитель государства? – рявкнул Хаферкамп. – Я требую, чтобы вы вытащили Боба! Чтобы вы действовали!

– Что вы предприняли, кроме звонка министру?

– Я принял главных редакторов самых популярных местных газет и вручил каждому из них компенсацию в три тысячи марок. Это в сто раз больше, чем гонорар за пару строк, которых они не напишут.

– То есть вы купили прессу?

– На это у меня не хватило бы денег. Но память людскую можно обернуть банкнотами. Заделать гипсом из денежных купюр. Вы считаете это ошибкой?

– Посмотрим. Еще какие акции?

– Я вызвал Гельмута Хансена из Аахена.

– Пожарную команду Баррайсов! Что же он должен спасать, если это действительно был Боб?

– Не произносите такого, доктор! Даже в мыслях не допускайте такой возможности! – Хаферкамп грузно сел, и кресло под ним скрипнуло. – Зачем Бобу было издеваться таким образом над своей Ренатой, над своей второй матерью, а мы все знаем, что она была ею.

– Убивать.

– Издеваться! – заорал Хаферкамп. – То, что произошло потом, было несчастным случаем! Зачем?

– Мотив четко указан в записке Ренаты: Лутц Адамс!

– Но случай с Адамсом – заблуждение!

– Изменение простых физических законов, таких, как центробежная сила, уже не может быть заблуждением. Господин Хаферкамп, вы это точно знаете. При столкновении тело по инерции летит дальше в прямом направлении, но отнюдь не описывает элегантную дугу вбок, к двери.

– Это мотив?

– Для Боба наверняка.

– Мы должны что-то предпринять, доктор. Немедленно, срочно!

– Мы всегда только этим и занимались, когда Боб вторгался в нашу упорядоченную жизнь. Я лишь заскочил к вам по дороге в Эссен.

– Ага, к этой девушке.

– К Марион Цимбал. Только ее показания могли бы спасти Боба.

– А если она откажется?

– Ни за что. Она любит Боба.