Страница 14 из 22
– Я удивляюсь, Кимберли, как низко вы себя цените, – сказал лорд.
И принялся уверять её, что такому бриллианту, как она, место не здесь, а в одном из кремовых особняков Белгрейвии, окружённом изумрудно-зелёными лужайками и цветущими клумбами. Её соседями должны быть особы королевских кровей, а не глупые расфуфыренные индюшки из нижней прослойки среднего класса. Она будет блистать в высшем свете.
Кимберли не нашлась, что возразить, и маменька дала молодому супругу добро на продажу дома. В их особняке не до конца настелили паркет, но лорд договорился с новыми хозяевами, что те позволят его семье задержаться здесь ещё на пару недель. Однажды вечером, когда лорд был в клубе, а мать с дочерью радостно собирали вещи и думали, как отпраздновать предстоящее новоселье, в дверь постучал мальчишка-посыльный и передал букет белых лилий – для мисс Кимберли.
– Наверняка этот бездельник что-то перепутал, – сказала маменька. – На самом деле мой дорогой Алекс решил сделать мне сюрприз. Он у меня неисправим – не может без сюрпризов. Обожаю лилии! Лилии – королевские цветы. (Подумаешь, Мария-Антуанетта).
Их едкий отвратительный запах быстро распространился по дому, так что у Кимберли разболелась голова, а лорд и вправду сделал отменный сюрприз, не придя ночевать. Он не появился и на следующий день, и маменька была безутешна. Прислуга успела обежать все окрестные лечебницы и морги, прежде чем обнаружилась пропажа шкатулки с драгоценностями, но Кимберли ещё не знала самого страшного – что их банковские счета пусты. Одурманенная молодостью и красотой лорда, миссис Дженкинсон была не в силах в чём-либо ему отказать и предоставила в его распоряжение все их средства, включая деньги, предназначенные Кимберли. Как она могла? Интересы Кимберли некому было защитить. Отец, составляя на смертном одре завещание, не назначил опекунов над дочерним имуществом, полагая, что лучше матери о ней не позаботится никто. В упоении собственным превосходством мужья часто воображают, будто знают своих благоверных как облупленных, а дети расплачиваются за их верблюжье самомнение порой слишком дорогой ценой.
Впоследствии выяснилось, что лорд Честертон, он же барон Олбени, маркиз де Вуаль и сын американского промышленника Зильбермана – брачный аферист, и ему были бы от всей души рады в Скотленд-ярде. Миссис Дженкинсон не первая почтенная вдова, пущенная по миру силами его чар, но в Англии, судя по всему, последняя. Соседский кучер видел, как этот алчный стервятник садился на пароход, отплывающий в Америку. Может, он просто решил похвастать своей осведомлённостью?
Кимберли не помнила отца и слышала о нём только то, что он был грубым животным, безбожно изменял супруге и за всё время не сделал ей ни одного подарка. Когда же родилась дочь, он отправился к известному ювелиру и заказал шикарную диадему, которая должна была украшать головку Кимберли на её первом балу. И вот теперь эта вещь окажется в каком-нибудь ломбарде Нью-Йорка или попадёт к скупщикам краденого…
В назначенный срок они вынуждены были покинуть родной дом – дом, где прошло детство Кимберли, где она сделала первые шаги, произнесла первое слово – назвала дурой горничную, чем чрезвычайно растрогала маменьку. Здесь миссис Дженкинсон стала горькой вдовой, после чего всецело посвятила себя воспитанию дочери и, судя по результатам, достигла больших успехов. Кимберли здесь дорог был каждый закуток, каждый переход, каждая мелочь, но этот дом уже принадлежал чужим людям, а они с матерью переехали в меблированные комнаты. Миссис Дженкинсон продавала столовое серебро, фарфор, мебель, и им удавалось пока держаться в своём приходе и даже создавать видимость благополучия, хотя добропорядочные обеспеченные семьи уже начали потихоньку вычёркивать их из списка друзей. Приглашения на званые обеды новоиспечённая леди Честертон больше не получала, и, даже встречаясь с ней в церкви, бывшие приятельницы вели себя холодно и надменно.
Кимберли заканчивала последний класс, благо, что обучение мать оплатила на год вперёд. Ей приходилось нелегко. Девочки радовались её беде, да и в подчёркнутом сочувствии наставниц она улавливала злое торжество, и тем не менее остаться после выпуска учительницей в гимназии Сент-Элизабет для неё было выходом.
Миссис Рэкхем наверняка пойдёт навстречу, ведь она сама столько раз награждала Кимберли похвальными листами и регулярно получала от маменьки ценные подарки. Однако и эти надежды не оправдались. Тяжёлый недуг, внезапно обрушившийся на миссис Рэкхем, вынудил её покинуть место, которым она так дорожила, а у новой директрисы было в изобилии своих безденежных племянниц и кузин.
Незадолго до выпускного бала на адрес гимназии пришло письмо из Америки – для миссис и мисс Дженкинсон. Соломенный лорд в издевательской форме сообщил своей незадачливой супруге, что поначалу и вправду был поражён стрелой Амура в самое сердце, но огонь любви померк, потом погас, остался лишь пепел, и её неземная красота и бесподобная ветвистая бородавка на носу уже не воспламеняют его чувств, – и он посоветовал ей впредь не обольщаться на предмет своей наружности. Тот же самый совет в пылу ссоры дала маменьке и Кимберли. Если бы она ему тогда вняла, трагедии не случилось бы. Далее лорд уличил её в том, что она вознамерилась завести себе живую игрушку и беззастенчиво пользоваться его молодостью, но не заметила, как ею самой воспользовались, и о перипетиях и горестях бедной юности она теперь сможет узнать из весьма близкого и достоверного источника, каковым будет её дочь. В конце имелась приписка для Кимберли. Лорд интересовался, как ей понравился его патентованный способ. Циничным своим посланием он окончательно сломил миссис Дженкинсон, которая действительно любила этого скверного испорченного юнца, любила и верила, что он отвечает ей взаимностью. На второй день, вернувшись из гимназии, Кимберли впервые почувствовала в квартире запах бренди…
Продажа вещей недолго помогала держаться на плаву, поскольку они таяли на глазах, к тому же получать за них удавалось гораздо меньше, чем хотелось бы. Скупщики – народ ушлый, они нюхом чуют безвыходное положение клиентов и прекрасно умеют им пользоваться, так что вскоре миссис Дженкинсон и Кимберли нечем стало платить за приличное жильё.
День, когда они перебрались в бедняцкий район, стал самым счастливым в жизни Имоджин, должно быть, поэтому она так суетилась, навязывая им свою помощь. Она навестила их потом только раз – заехала сообщить о недавней помолвке Мэри Ллойд с морским офицером, достоинства которого описала с таким воодушевлением, будто он посватался не к Цапле, а к ней самой. Напоследок эта потная жаба всё же не удержалась от соблазна побольнее пнуть Кимберли:
– Помнишь ту чертовку в дурацких башмаках, которую твоя маменька выжила из гимназии? Кто бы мог подумать, что она окажется права.
Кимберли тогда проплакала всю ночь, а утром, разбирая ящики с книгами, нашла в одном из них засохший букет белых лилий, очевидно засунутый туда второпях. Кимберли ненавидела эти цветы, более пригодные для кладбищ. Почему лорд, задумав погубить её будущее, выбрал именно их? Что это было – случайность, ехидный намёк или ритуал? Откуда в обаятельном улыбчивом юноше столько зла? Королевские цветы привели их в трущобы – какая жестокая шутка…
Благодаря старым связям и аттестату престижной гимназии Кимберли удалось устроиться гувернанткой в состоятельную и знатную семью. Конечно, она мечтала о другом, но всё же обстановка и уклад богатого дома были в любом случае для неё более привычными, нежели сырой, кишащий клопами полуподвал на Мейден-стрит. К тому же маменька всеми вечерами билась в истериках, кляла лорда словами, которым научилась у живущего по соседству извозчика, и пыталась утопить горе в крепких напитках. По странному курьёзу судьбы Кимберли оказалась именно в Белгрейвии, но совсем в ином качестве, так что кремовая штукатурка изысканных особняков и изумрудная зелень лужаек совсем не радовали её глаз, а, напротив, заставляли ещё острее почувствовать обиду на жизнь.