Солнце в ежевичнике

– Как вам будет угодно, но знайте – рекомендательного письма вы не получите.

– А мне ваши рекомендации и не нужны.

– Разумеется, вы напишете себе любые. Узнаёте? – И она швырнула на столешницу несколько чистых листков с фамильными оттисками. – Мисс Шру нашла это в вашем шкафчике. Я давно наблюдаю за вами и делаю неутешительные выводы. Я предполагала, что такая штучка, как вы, рано или поздно сама выдаст себя, и не ошиблась. Воспитанница того сиятельного господина, от лица которого вы написали себе рекомендательное письмо, обучалась в частной школе в Шотландии. Я навела о нём справки: он никогда не держал гувернантку. Во всяком случае, особу вроде вас там не пустили бы даже на порог домика привратника. Мне безразлично, чем вы займётесь – сочинительством романов или подделкой банковских билетов, второе, заметьте, прибыльней!

Желчь хлестала из миссис Рэкхем фонтаном, и Гарриет, не желая больше её слушать, ушла в класс. Ей надо было разобрать свой письменный стол. Девочки притихли. По убитому выражению лица мисс Хадсон они поняли, что случилось что-то непоправимое, и сидели, виновато опустив глаза, горестные и понурые.

– В чём дело, мисс Хадсон, вы уходите? – спросила наконец Мэри Ллойд.

Та кивнула.

– Как же так? Вы же обещали, что никогда нас не покинете? – И на глаза хорошенькой Люси навернулись слёзы.

– К сожалению, в этой жизни не всё зависит от наших чаяний… – И из груди мисс Хадсон вырвался тяжёлый, страдальческий вздох.

– Скажите, кто вас обидел? – запальчиво спросила озорница Кейт Янг. – Мы сможем вас отстоять!

Мисс Хадсон ничего не ответила и запретила себя провожать. Когда же она сложила в свой старый уродливый саквояж скромные канцелярские принадлежности и направилась к дверям, девочки дружно встали из-за парт и все до одной присели в глубоком почтительном реверансе, как перед королевой.

Кимберли опять опоздала. Она по утрам до того трогательно нежилась на пуховой перине, что у миссис Дженкинсон не хватало духу её поднимать, а потому приезжала в гимназию не ранее, чем к середине урока. В пустом коридоре она нос к носу столкнулась с мисс Хадсон. Увидев её в дорожном плаще и с саквояжем в руках, Кимберли всё поняла. На мгновенье они остановились друг перед другом и замерли, как дуэлянты. Их взгляды скрестились, словно лезвия шпаг, и, казалось, высекли алую искру.

– Ну что, мисс Хадсон? Чья взяла? – нагло спросила Кимберли.

– Наш разговор ещё не окончен, Кимберли Дженкинсон.

– Мисс Кимберли Дженкинсон.

– Нет. Просто Кимберли Дженкинсон.

Вместо мисс Хадсон в класс пришла мисс Шру – воплощённое низкопоклонство с налётом придурковатости. Она трусѝла по школе вдоль плинтуса мелко, как мышь, перебирая ногами, и на все вопросы, выходящие за рамки учебника, у неё наготове было гнусавое: «Не знаю». Тайная полиция директрисы, она пользовалась особым доверием миссис Рэкхем, входила без стука к ней в кабинет, где с лихвой отрабатывала это сомнительное преимущество, так что все наставницы её терпеть не могли, хотя и побаивались.

– Вы можете объяснить нам, что произошло? – спросила Мэри за весь класс.

– Не знаю, – сказала мисс Шру и глупо улыбнулась.

– Вы вообще-то хоть что-нибудь знаете?

Мисс Шру знала главное. За двадцать лет её пребывания в гимназии Сент-Элизабет отсюда выдавили немало наставниц гораздо одарённей и грамотней её, а она осталась и намеревалась просидеть здесь ещё столько же, а то и дольше, пока не приберёт Господь. Это знание дорогого стоило, а потому она предпочитала не знать всего остального и не делать ни одного шага без ведома миссис Рэкхем, но сегодня был другой случай: сегодня она видела, что класс раскалён до крайности и даже более того – назревал бунт.

Бунт в женской школе – это худшее, что можно себе представить. Мисс Шру постоянно заглядывала в рот директрисе, но сейчас спрашивать совета всезнающей миссис Рэкхем было некогда, и она на свой страх и риск солгала, что мисс Хадсон нашла себе другое, более выгодное место, благо, что она сама не позволила себя провожать и оставила учениц в полной растерянности.

Кимберли, признаться, тоже струхнула. Привыкшая уважать только свои интересы, она не ожидала подобного всплеска недовольства, вызванного уходом ненавистной Гиены. Всего один намёк со стороны мисс Хадсон мог бы сильно осложнить Кимберли жизнь, но та, как обычно, была немногословна, и лишь благодаря её сдержанности мисс Шру удалось успокоить класс, потушив пожар на стадии загоревшейся спички.

Об истории с медальоном никто из девочек не знал. Что касается Имоджин, то эта тупица, к счастью, ни о чём не догадалась и, вновь увидев на шее Кимберли злополучную безделушку, подумала, что мисс Хадсон отвергла её подарок.

Гарриет не заметила, как ноги принесли её к зданию долговой тюрьмы Айронкросс. Когда-то это мрачное место казалось ей самым надёжным в мире – здесь она последний раз виделась с отцом. Она запомнила бесконечность чёрных сырых коридоров и родное, милое, как-то вдруг состарившееся лицо, перечёркнутое прутьями решетки. Всем нравятся хорошенькие разряженные пупсы, а некрасивый оборванный ребёнок стяжает в лучшем случае жалость, в худшем – неприязнь, и только для него Гарриет была принцессой. Он один смотрел на неё с любовью и восхищением, смотрел так, как никто уже никогда смотреть не будет.

Отец сказал ей, что нищета и зависимость иссушают душу, и люди мельчают, превращаются в гнид, совесть и гордость становятся для них непозволительной роскошью, но она должна поклясться, что с ней этого не произойдёт, и Гарриет поклялась, а ещё она пообещала ни при каких обстоятельствах не брать в долг и не воровать. Впоследствии она поняла, что отец с ней тогда прощался.

Месяцы, предшествующие аресту, они провели в скитаниях, непрестанно меняли квартиры. Сколько раз они шли так по Лондону, от жилья до жилья, усталый джентльмен за руку с неряшливой щуплой девочкой. Порой Гарриет казалось, что его неприкаянная душа по сей день витает среди лондонской сутолоки и толчеи, затерявшись в толпе неунывающих кокни. Должно быть, поэтому она любила пешие прогулки.

Ложась спать, они ставили свой саквояж рядом с кроватью, и наготове у них неизменно была крепкая верёвка – на случай, если их вновь выследят кредиторы или нагрянет полиция. Когда Гарриет смотрела вниз, ей становилось страшно, но она преодолевала страх и решительно отрывалась от подоконника, и им удавалось сбежать от преследователей и исчезнуть в паутине переулков, но до бесконечности так продолжаться не могло, и однажды она спустилась из окна прямо в руки полисмена…

Об окрестностях долговой тюрьмы Айронкросс шла дурная слава. Эти тёмные грязные улицы, вызывающие страх и отвращение у порядочных горожан, научили Гарриет никого не бояться и ниоткуда не ждать помощи. Она чертила классики и прыгала, толкая впереди себя битку, сделанную из коробки от ваксы, бегала взапуски с беспризорными мальчишками, гоняла голубей, сизых, словно одежда заключённых, и старалась не упускать из виду окованные железом ворота: отца выпустят, а она тут как тут, подбежит к нему и бросится на шею. Трудно было понять, чем Гарриет жила. Она не попрошайничала, она как будто выходила на охоту. Если кто-то из сорванцов начинал дразниться или кидать в неё комья грязи, она забавно огрызалась и становилась похожа на волчонка.

Гарриет ждала отца. Летом началась недобрая жара. Суховей поднимал облака серой пыли, а кучи мусора источали омерзительную гнилостную вонь. К концу июня прошёл слух, что в Айронкроссе – сыпной тиф, и окрестности тюрьмы опустели. Теперь здесь можно было увидеть лишь некрасивую девочку в обносках и стаю бродячих собак, держащих её за свою. Гарриет не боялась этих чудовищ, играла и возилась с ними так, будто это надушенные болонки, принимая их оскал за улыбку, а они, завидев её, радостно виляли репьястыми хвостами.

Однажды случилось нечто странное. Сынишка надзирателя, который имел обыкновение обстреливать её из рогатки наравне с голубями, выбежал к ней и сунул ей миску своей недоеденной похлёбки. Гарриет испугалась – с чего вдруг такая щедрость, ни подвох ли тут какой, а он отвёл глаза. Вскоре она узнала, что её отец умер, и его сбросили в общую яму для заразных. Собаки выли тогда вместе с ней.