На ночь глядя

– Пройдите с нами или останьтесь здесь! Покажите ваши мысли!

Боль во лбу снова настигла меня, и я бросил руку Светланы, упавшей на колени вместе со мной. Александр отдал дитя женщине и рванул к сумасшедшим супругам… Они просто расступились, и Александр полетел прямиком в костёр. Крик мужчины превратился в девчачий визг. Огромное тело барахталось в горящих поленьях и пыталось выбраться, но всё бесполезно. Огонь пожрал Александра так быстро, что я и не успел опомниться. Братья ринулись туда же. Что ими двигало? Они не пытались навредить ни Владиславе, ни Вячеславу. Оба молодых парня прошли мимо и, держась крепко за руки, пропали вслед за уже дотлевающим Александром.

Светлана всё это время была рядом со мной. Посреди скрипа и свиста горящего дерева я слышал её рыдания, но не мог ничего сделать из-за подступившей тошноты. Меня выгибало, тяжесть головы тянула к земле, будто она увеличилась раза в три. Всё ближе, к песку без камней.

Крик Светланы на секунду отрезвил меня, но потом я снова пропал в своих попытках очнуться. Мужские кривые ноги с босыми ступнями подошли к нам, и женский голос резко стих. Перед моим лицом песок разрезался на множество маленьких осколков, отделённых друг от друга тёмной бардовой полоской. Тело Светланы свалилось на бок так тихо, будто она никогда не была жива, словно всё это – лишь имитация моих реальных ощущений. Сергей пропал там же, и я остался один.

«Они ненавидели меня. Знаю, понимаю это, но мне всё равно больно. Я видел в их глазах слёзы и разочарование, отвращение и обиду. Я старался избежать этого, но не мог, ведь всегда делал только так, как считал правильным лишь я один. И я ошибся по всем фронтам».

Я еле поднял глаза и увидел в свете огня два широких силуэта. Владислава и Вячеслав стояли прямо передо мной, склонив головы и громко дыша. Смрадный воздух добирался до моих ноздрей и заставлял сокращаться желудок в нервных позывах.

«Я ненавидел это тело, ненавидел его мысли, его чувства. Я считал себя лучше всех. А теперь думаю вот о чём – я ненавижу и всех остальных!»

Вячеслав взял меня за волосы, но я схватил его за руку и выгнул в сторону. У Владиславы был нож в руке. Я вырвал его и полоснул по горлу отвратительно толстой женщины. Она захрипела как свинья, отбежав в сторону. Из её горла хлестала воняющая трубопроводной водой кровь. Вячеслав отвлёкся от меня, и в грудь ему я сунул тот же нож, оставив лезвие в теле. Кроме меня тут больше нет никого, и оружие отныне ни к чему.

Они упали в одну отвратительную кучу. Вячеслав ещё долго дёргался, пока не перестали двигаться его мерзкие кривые ноги. Огонь медленно гас, ему помогал начавшийся мелкий дождь. У меня зачесалось темечко. Я сунул туда палец и пролез под кожу грязным отросшим ногтем. Под волосяной коростой прощупывалось что-то очень гладкое и холодное. Софья соврала нам всем.

«Я оставил при себе слишком многое, хотя стоило бы объясниться. Я люблю тебя, слышишь? Просто знай, что я тебя люблю, а всё остальное пусть горит пламенем. Расскажу тебе завтра, что мне приснилось. Надеюсь, ты меня поймёшь».

Дисторсия

Конкретный диагноз меня не удивил, не испугал. Я ждал его точной формулировки уже очень давно, и вот – он у меня. Рак толстой кишки. Ну, теперь знаю наверняка. Хоть немного успокоения. Наверное.

Брат плакал больше всех. И мне его больше всех жаль, даже больше, чем самого себя. В каком-то смысле я и не хотел жить больше сорока двух лет. Теперь имею полное право сказать, что отбыл своё. Думается мне.

Меня положили в главную больницу страны, и на кой хрен? Терапия не смогла ничем помочь, и я просто трачу своё и чужое время, пока еду́ превращаю в дерьмо, которое сам даже не в состоянии убрать из-под себя. Отвратительное дело – наблюдать и встречаться глазами с санитарками, вытирающими твою отощавшую костлявую задницу. Потом привык, даже шутить пытался, но быстро перестал, так и не найдя в уставших санитарках и медсёстрах публики.

На экране опять репортажи о нём. Надоел уже, честное слово. Я позвал медсестру, чтоб переключила передачу на телевизоре. И почему мне не дали пульт от него? Молодая девушка вбежала, держа в трясущихся руках пульт. Я попросил её сменить канал, но она долго смотрела на меня пустыми глазами, не желая ни в коем виде выполнять мою просьбу. Я немного разозлился, но не позволил себе накричать на молодую медсестру. Она не виновата, что его определяют в ту же больницу, где и она сама работает. Надеюсь, меня больше не потревожат в этой палате и отдадут пульт лично мне.

Не дали, но программу сменили, и на том спасибо.

Вчера приходила мама. Брат остался дома, сказав заранее матери, что он не может видеть меня таким. А что не так? Я всего лишь похудел, даже лучше от этого выглядеть стал. Подумаешь, облысел, всего-то подгузники, но они же под халатом! Я на брата обиделся. Пусть мама так и передаст этому засранцу, что я на него в обиде. Хотя зла не держу, конечно. Увидеться бы ещё до моих похорон, а после них пусть делает что хочет.

В коридоре столпотворение. Даже за закрытой дверью слышно, как носятся туда-сюда работники больницы. В каком-то смысле даже приятно, что никто не заходит ко мне каждые полчаса спросить, всё ли у меня хорошо. Как бы сказать, кроме рака – дела у меня отлично. Только по телевизору опять надоевшие морды, но это ничего – уже привыкли, стерпим. Я уж стерплю точно. Есть у меня, скажем так, и другие заботы.

Сегодня вечером огласят новую информацию о моём недуге. Немного смешно его так называть, будто говорю о лёгком кашле или ячмене под глазом. Брату я говорил – ничего такого, лишь рак задницы. Он всего один раз посмеялся, – первый, – а потом ругал меня за подобные выходки. А я и правда хотел над этим пошутить, мне больше ничего и не оставалось. Чешется только постоянно и жжётся, и в последнее время особенно сильно. Лежать спокойно и спать уже не получается. Думал, что на пенсии высплюсь, а как бы не так, сударь. Не вам спокойно отдыхать, уж извольте извинить.

За дверью в мою палату точно кто-то стоял, отбиваясь от внимания десятков людей. Клянусь, сначала я подумал, что показалось, но потом понял, что нет – вспышки фотокамер и голос, его голос. Нет, Господи, только не это. Если ты там, Боженька, и слышишь меня! Чёрт бы с этим раком, только не подселяй этого надменного типа со мной в одну палату! Я обещаю, что прекращу сквернословить и шутить про рак задницы! Но не дай совету больницы определить его на соседнюю койку!

Ответ, само собой, не прозвучал. Я глянул на пустую койку. Так бесит её прилежность. Идеально заправленное одеяло поверх идеально ровной прямоугольной подушки. Слишком яркий свет солнца ударял в слишком большое и просторное окно. Хорошо, что я додумался попросить доктора поставить между мной и этим блядским окном перегородку. Так лучше спится и думается, будто остаёшься наедине только с собой. И раком. Раком задницы.

Снаружи всё стихло. Шаги удалились, звуки фотовспышек растаяли, и я выдохнул спокойно, положив лысую голову на подушку. Она такая мягкая, полюбилась с первого прикосновения. Хотя бы умру с ощущением комфорта, если и не во всём теле, то хотя бы в голове. Она одна здорова осталась, если так посудить.

Давно ли смотрел на свои руки? Я ими почти ничего не делал уже долгое время. Кормили меня медсёстры, портки менял тоже не сам. Каналы и то переключать мне не доверяли. Сам могу только громко пердеть, каждый раз боясь, что придётся звать сестру, ведь подгузники снова загажены. Повезло им, что я и до болезни был не особо толстым, а теперь вообще как тростинка, и переворачивать меня проще простого.

Говорят, у него тоже рак. Забавно. Как он, интересно, отнёсся к этому диагнозу? Мне и правда любопытно. Это же ничего не меняет в его жизни, ну вот совсем. Маленький прыщик, не более, царапина на ладони, которую замечаешь только тогда, когда она начинает пощипывать, если вспотеешь. Дискомфорт? Не, даже не так. Лёгкое недоразумение, как и то, что я тоже заболел одновременно с ним, если верить сводкам новостей. Знал бы брат, что он будет в этой больнице, так мигом бы примчался, забыв про меня. Я его понимаю. Но не совсем.