На ночь глядя

Я попытался перевернуться на бок, спиной к входной двери, но сил в себе не нашёл и уставился в одну точку рядом с телевизором. Там что-то поют, кривляются, скачут. Весело им, небось. Им же не вытирают чужие… ай да ладно.

В палату открылась дверь. Вошёл мой врач. Хотел бы я назвать его лечащим, но с моей болезнью ему не справиться, ну вот и получается, что просто врач. Он не посмотрел даже на меня, когда я поздоровался с ним. Невысокий мужчина в халате проводил внутрь пациента, семенящего маленькими, но уверенными шажками к койке у окна. В его руках капельница, а на лице тупая ухмылка. И его сраное родимое пятно.

В детстве я думал, что это и есть Бог. Но сам он отрицал это всеми силами. Человек с родимым пятном на весь правый глаз шатался по Земному шару сотни и даже тысячи лет в бесконечном цикле перерождений, прежде чем открыл себя миру. Прежде чем поселился со мной в одной палате. Ну это после, а до этого… до этого он кем только не был. Мама с самого детства лишь о нём и говорила, ставила в пример. Я этот пример никак не мог постичь. Даже в детстве я осознавал свою смертность, однажды чуть не погибнув в воронке озера, а он! Он буквально бессмертен, и каждая его попытка что-либо сделать имеет тучу шансов повторной пробы. Это нечестно, это халтурно, я считаю.

Сам он рассказал о себе многое, когда впервые поведал человечеству свою тайну. Никто ему не верил поначалу, само собой, но потом, ещё в позапрошлом веке, когда появился младенец в Европе, помнящий свою предыдущую жизнь, никто не остался в сомнениях. На планете существовал всё это время человек, перерождающийся из раза в раз в новом теле, но с прежней памятью! Многие религии пропали, ведь этот человек сказал, что после смерти ничего нет. Можно ли ему было верить, он же по итогу и не умирал, если так подумать? Но этот вопрос просто остался проигнорированным. Христианство ещё бултыхалось на пыльных полках библиотек, Мусульманство сохранилось каким есть, но где-то на задворках стран третьего мира. Все боготворили того, кто просил его не боготворить. Мне это с давних лет казалось смешным. Рассказал бы хоть, что видел между жизнями, а то ведь нет, молчок! Засранец.

Хотел бы я пожить до него. В смысле до того, как он открылся миру. Как люди относились к смерти? Я не знаю. Как люди вели себя, думая, что существуют Рай или Ад? Или их аналоги, да что угодно? Мир будто опустел и достался мне уже таким – обнищавшим, бессмысленным. Кому-то вручили вечность – мне же подарили смертельную болезнь и сорок два года, ну или сорок три, если протяну ещё пару недель до дня рождения. Но не мне судить о справедливости, ведь так?

Помню, мама рассказывала, что однажды она его видела вживую. Я не поверил, ведь в маленьком городе даже наш же мэр не появлялся, но я побежал на главную площадь посмотреть на чудо и противоречие природы. Никого там не увидел, само собой, кроме пьяной компании у фонтана. Ни у кого из них не было пятна на глазу. Разве что синяки, но это не считается. На маму я не обиделся. Вдруг, от скуки он и правда пробежался мимо, зарулив через нас куда-нибудь в Италию пешком.

Интересно, он может умереть от старости? Он же погибал как угодно, но только не от возраста. Природные и автомобильные катастрофы, глупые стечения обстоятельств, убийства, войны, которые ещё имели, если так можно выразиться, смысл. Мир притих в гонке вооружений, когда понял, что одного человека никогда не получится истребить, и он даёт слишком большое преимущество стране, в которой родился. Туз в рукаве, счастливый билетик, длинная спичка из коробка обрубышей. Думал ли он о том, как изменил весь мир и будущую его историю? Простые слова, обычные буквы, а сколько влияния в одном человеке и его рту. Уму непостижимо. Вот бы и мне немного такой власти. Того гляди и несчастный пульт от телевизора бы не уносили каждый раз с собой, прибегая по первому моему зову переключить канал или выключить ящик с идиотами внутри.

Я думал о подобной вечности. Надоела ли она ему? Я б прожил пару жизней в бесконечном кутеже. Наверное, он и сам так делал, а как иначе? Не страшна любая болезнь, ни СПИД, ни туберкулёз. Радиация как щекотка – завтра уже проснёшься в новеньком теле. Каково матерям, которые родили его? Воспитание отпадает, любовь к нему тоже не проявишь, ведь ему самому она и не особо-то нужна. Предатель, родившийся из твоего тела. Я б его в угол за такое поставил, когда это ещё представляется возможным. Наказывали ли его в детстве за провинности? И ругался ли он, получая по заднице ремнём, на других языках, чтоб не бесить своих новых родителей? Хотел бы и я выпороть вечность. Смешно, как по мне. Даже рак жопы не так забавен. Ну ага, типа того.

Брат вешал постеры с ним над койкой. Меня они нервировали. В то время он решил стать актёром, и парочка его фильмов действительно возымела успех, но он увлёкся наркотиками, не попробовав этого за все свои жизни. Я опять же не поверил, слишком неправдоподобно для всемогущего существа.

Лет двадцать пять назад в роддоме где-то в фавелах Бразилии родился мальчик с родимым пятном на лице, с трёх лет уже знающий все языки мира в совершенстве, и вот он здесь – передо мной. Поджарый юноша с тёмной кожей и точёными кубиками пресса, показывающимися в разрезе больничной накидки. Мне это кажется просто клоунадой, и зачем ему лечение? Со дня на день он подохнет и родится где-нибудь ещё! А ведь налоги и мои, и мамы, и брата, они же… да ладно, не мне причитать. Я сам скоро того, фьють, и нет меня. А что там будет после, уже не волнует. Пусть хоть все переродятся по сто раз, я уже нажился, наелся, напился. Выспаться бы ещё.

Я слышал о нём по телевизору, радио, читал в газетах, в интернете. Везде было его разное, но в то же время одинаковое до омерзения лицо, с этим родимым пятном, как шматок грязи на надменной роже. Он будто существовал всегда рядом, но так далеко, что казалось, что он вымышленный. Как герой сказки на ночь, не серьёзнее, чем хлебобулочный шар с самосознанием. Никогда не думал, что встречу его вживую, и вот он – нарисовался, зашёл в мою палату так, словно в ней никто до него не жил и не умирал. Конечно, ему ведь плевать, он ведь…

– Здравствуйте! – его слишком слащавый голос вызвал у меня отвращение. Я не виноват, моё тело само так сделало. Я бы поздоровался, если б мои губы не искривились в подобии дуги с кончиками вниз. Всё, что я смог сделать, это кивнуть. С него хватит, уж больно много чести и без того.

Доктор проводил его на койку и помог улечься. Будто ему нужна помощь. Он выглядит как чёртов футболист в расцвете лет! Длинные чёрные волосы свисают до жилистых плеч, а на ногах такие мышцы, которых я никогда в жизни не видел. Наверное, этот раз он посвятил своим ногам. Что ж, имеет полное право. Я же отдал остаток жизни своей заднице, так почему нет?

Они там долго сидели и болтали. Доктор, наверное, вообще забыл про меня, и говорил так громко, смеялся так наигранно, что я и правда подумал, не бздануть ли, да посильнее, чтоб меня заметили и перестали игнорировать. По телевизору ряженые прыгают до сих пор, и мне это неинтересно. И что прикажете делать? Я б с удовольствием встал и вышел. Покурить бы. Сейчас даже сигаретка представляется чем-то особенно вкусным. Ощутить бы вновь то приятное лёгкое жжение, когда скуриваешь папироску до самого фильтра, гоняя дым из носа в рот и обратно. Мама говорит, что у меня из-за этого рак. Не помню что-то, чтоб сигареты я засовывал… ну да ладно.

– Сделайте телевизор, пожалуйста, погромче.

Доктор даже ухом не повёл, продолжая свою тираду о благодарностях и восхвалении. Я все мысли сконцентрировал в надежде, что он сейчас договорит и выполнит мою просьбу, но прошло время, и меня уже потряхивало. Невозможно отвлечься от их разговора, невозможно заглушить отвратительный деревенский говор доктора, и я попросил ещё раз. Ну, как попросил – просто крикнул.