Т.Н.

– А у нас там по-другому уже и не получалось, – продолжила со сладкой улыбкой Т.Н. свою не менее сладкую исповедь, как только Лёша замолчал, почив Козла «минутой молчания». – Ведь там даже охранниками работают женщины. «Дубачки».

– От слова «дубасить»? – усмехнулся он. Прервав траур.

– Ага. И некоторые из нас иногда делали это даже с ними.

– Или – с их дубинками? – гнило усмехнулся Банан.

– Но потом Т.К. нашла себе подружку покруче. И мне пришлось, как говорится, выйти на охоту! За монпансье. Вскрывая жестяные коробочки предрассудков вновь прибывающих – к нам «на службу». На молитвенные богослужения друг другу. Обучая их не менее трепетно мне служить. А затем буквально на коленях умолять меня снова и снова спускаться в их бренный без меня и моей любви мир, – улыбнулась она, вспоминая те сладкие минуты. – И поначалу мы уже и на свободе продолжали заниматься с ней любовью. По привычке. Но Т.К. вышла на пол года раньше меня и уже давно нашла себе парня. Тут же сняв за его счёт квартиру. Поэтому не всегда шла мне на уступки. Чтобы он не начал её ревновать. А я, по инерции, так и засматривалась только на девушек. На что Т.К. вначале даже руками отворачивала от них мою голову. Постоянно говоря, что здесь надо смотреть уже только на мужчин. Чтобы их использовать. Для того чтобы они покупали тебе вещи, одежду и еду. И оплачивали твою квартиру. И периодически показывала взглядом на привлекательных, по её мнению, молодых людей, проходивших мимо. А когда я снова смотрела на девушек, она командовала: «Фу! Нельзя!» И я, с сожалением, вздыхала. Я, конечно же, пыталась общаться с молодыми людьми, но все они были какие-то грубые и неотёсанные. Ни то, что девушки. Но Т.К. постоянно говорила мне, чтобы я привыкала. Они, мол, все такие. Поэтому-то я, поначалу, и тебя воспринимала как одного из них. И пыталась, в русле женской логики, разводить тебя на вещи. И если бы не ты, я так и продолжала бы тогда, по инерции, смотреть только на женщин, – откровенно призналась Т.Н. – Но ты – это нечто!

– Так почему же ты тогда мне всё это время отказывала? – не понял Банан. – Ведь, как ты понимаешь, я не собирался ничего тебе покупать, пока ты хотя бы не внесёшь залог, – усмехнулся он, имея ввиду минет.

– Ну, я всё ещё сомневалась, – призналась Т.Н. – Ведь общаясь с твоим витальным другом, ты тоже был тогда далеко не ангел. Тем более, что когда я уже почти решилась на отношения и повела тебя к своей прабабке…

– Чтобы она нас благословила? – усмехнулся он.

– Ты же сам помнишь, что она мне тогда сказала. Что ты меня кинешь.

– Видать, из-за того, что я тогда плотно общался с этим кидалой. И бессознательно перенимал его повадки.

– И моя прабабка их видела, – поняла Т.Н.

– А может быть она видела то, что это ты тогда хотела меня кинуть, разведя на сапоги. И прабабка просто дала тебе понять, что у тебя это не получится, – усмехнулся он. – Ну так что, кому из нас ты веришь теперь?

– Конечно – тебе! Что за вопрос? Тем более, что ты уже стал совсем-совсем другой.

– Честно-честно? – протараторил он игрушечным голосом.

– Я же не знала ещё какой ты, на самом деле, нежный, – улыбнулась она. – Если честно, тогда ты был немного другой. Немного грубее и настойчивей.

– Я был ровно таким, каких вы и любите! – горделиво усмехнулся Банан.

– Да. Но – не я, – напомнила ему Т.Н., закатив глаза в небо своей любви, взывая к Лёше. – Если честно, ты даже ещё нежнее, чем девушки.

– Так что, теперь ты сможешь любить и мужчин? – не понял он.

– Да, – прошепталая вода чуть слышно. – Спасибо тебе, что ты есть. Ты вернул меня к нормальной жизни.

– А я-то думал, что ты будешь любить только меня, – надул он губы.

– И как я в тебя только влюбилась? – усмехнулась Т.Н., ударив его пальчиком по надувным губам. – Ты невозможен.

– Это потому, что для меня уже нет ничего невозможного. Я кончился, – признался он. – И теперь я – весь твой.

– Значит, ты уже не сторонник грубых наслаждений? – заключила Т.Н. с усмешкой.

– Наслаждения, как я понял от твоих кузенов, не бывают грубыми, – усмехнулся он в ответ. – Только – отношение к наслаждениям. И люди, не умеющие правильно их получать.

– Так что, выходит, что бывают правильные и неправильные способы их получения? – делано удивилась она. Сделав вид, что не понимает о чём речь.

– Конечно. Иначе слово «грех» давно бы выбыло из употребления. Люди, слепо кидающиеся в пучину наслаждения и не умеющие контролировать свои эмоции, перестают контролировать и свои поступки. И в конце концов, становятся его рабами. Дураками не рождаются. Ими – становятся.

– Те, кто неправильно получает наслаждение? – улыбнулась она.

– Поэтому проще отказаться от них вообще.

– Так и возник феномен Будды? – усмехнулась она.

Но вначале этому мешал Вовочка, то и дело внедряя в него на «Зеленом лугу» в Рубиновом Городе курс экономики:

– Нищета – это те, кто ни-щетают денег. Они их не считают, и поэтому они у них и тают, – анекдотично усмехался Вовочка. – Мне потому и удается содержать жену, ребенка и при этом ещё и постоянно куражиться, не ходя больше в море, что я думаю тут за каждую копейку. Не покупая ничего из того, что у меня просят девушки, предварительно не заручившись их согласием компенсировать натурой мои расходы. – поучал он. – Запомни, каждая копейка, которая выходит из твоих рук, должна к тебе же и вернуться – в том или ином виде.

И своими «капитальными» заклинаниями вызывал из туманного капища его подсознания Фила. А тот, дабы избежать надвигающейся лавины чрезмерной рационализации разума, окапывался в поэзии. И случайно отрыв в себе талант археолога, кропотливо обнажал от наносов Лёшу. Покрывшегося гигантским слоем глины разочарования в себе после потопа слёз.

«Приятно в мартовский фланелевый сезон

Первопроходцем вырядить в иероглифы следы.

Как мрачный люк, задраив комнат бастион,

Прогулкой выбрить личико души!

Руками антиквара нежить зелень трав,

Бродить, припоминая летний город.

Хотя, сорвав лохматый снежный шарф,

Земля ещё в плаще гуляет чёрном».

Поэтому о Банане в тот период толком-то не было и речи.

Вернее, он был, но чисто механически. Даже во время секса с Т.Н. думая совершенно о другом. А то и – о другой. Чем лишь невольно растягивал или расцвечивал исполнение этого вечернего ритуала. Начав вдруг относится к ней с той неистовой нежностью и благоговением, словно бы под ним сейчас оказывалась вовсе не она, а… Джонсон. По малейшему требованию Т.Н. кладя своё тело на жертвенник её постели.

Не удивительно, что Т.Н. cтала говорить тогда, что он – чудо из чудес! И вечерами дарила ему минуты (часы, казавшиеся минутами) блаженства. Когда садилась ему на колени и из глаз её исходил, истаивал такой нежнейший свет неземной любви, что он уже ни разу не жалел о том, что пустился в дрязги эксперимента.

Несмотря на то, что приходившая иногда к ним в гости Анжела, откровенно завидуя Т.Н. в этот их «конфетно-букетный период», пыталась тут же уверить её, что это у них не навсегда. Отнюдь. И очень-очень скоро закончится! Уверяла она… себя. Непроизвольно ставя у себя в списке потенциальных любовников напротив имени «Лёша» жирную галочку. Которую он в следующей книге непременно оживит своим сердечным теплом и даст ей превратиться в живую галку.

Ну, хотя бы потому, что Анжела всегда была намного шикарнее Т.Н., да и… Да, да, что там греха таить? И самой Джонсон. Симпатичной, и не более того.

И он тогда откровенно завидовал Виталию, не понимая какого лешего тому ещё надо от этой жизни. Ведь Виталий был лишь жалким подобием тех, бывших у Анжелы до него по-настоящему крутых парней, которые и помогли ей тогда своей незримой, но вполне себе ощутимой в каждом её слове и жесте властной тенью внутренне, а затем и внешне тут же избавится от Виталия, как только он обрёл для себя Люсю.