Т.Н.

Не понимая того, что это местные боги ему в этом помогали. Реализовать старинные запасы положительной кармы. Которую он тут заработал, воплощаясь как кто-либо из их местных писателей или поэтов. Книжицу которых как только кто-либо из жителей этой страны открывал и облагораживал его стихами или же витиеватой прозой свою душу, тут же звонкая монетка положительной кармы падала и в его копилку. Прекрасно понимая что тот, кто, в отличии от него, создает дурную литературу, повествуя о демоническом и негативном, готике, хороре и другим страшилкам, создает себе дьявольскую карму. Отнимая у себя удачу!

В банке дилер потребовал с Лёши дополнительную сумму за комиссию.

– My money. My money.

И повёз его молча дальше.

Да и произношение его тогда не знало себе равных. И ласкало слух, как опера в Ласкало. Даже в тех редких случаях, когда ему всё-таки удавалось правильно построить фразу. Пусть – случайно, включая RND. И это было, пожалуй, единственное, за что «англичанка» игриво «натянула» ему тройку в году перед выпускными экзаменами, как бейсболку – на глаза, ставя ему весь год то два, то пять. Ведь когда он читал ей заученные стихи, она словно бы расцветала. И вкрадчивый трепет её восторженного сияния разливался по всему классу столь бурно, что это чувствовали буквально все ученики. Даже – на задних партах. Переставая играть в карты. Непроизвольно начиная шёпотом повторять за ним. Слова этого восторженного гимна! Она находила в его произношении какой-то врождённый аристократизм, то восхищаясь его совершенной чисто английской артикуляцией, то, к всеобщему удивлению, обнаруживала какую-то скрытую мелодичность слога… и прочие восторженные эпитеты.

И когда Лысый после урока с угрожающим видом отводил его в сторону и строго спрашивал: как и где он успел научится такому произношению?! Он с удивлением отвечал ему, по-дружески, что ничему и нигде он не учился, а точно также, как и он, и все прочие бездари, то есть – всем классом, постоянно сбегал с её урока, делая вид, что им, якобы, сказали, что урока не будет, и стояли все сорок пять минут на гаражах недалеко от школы. Ожидая окончания урока, чтобы пойти на алгебру или физику, на которые нельзя было не пойти. Под страхом смерти! Ведь алгебру вела их классный руководитель. А физику так и вовсе – бывший директор школы. Которую сняли с поста директора школы только за то, что «в походе» один из её подопечных утонул в озере. Отбившись с двумя ещё более смелыми товарищами от остальных, решив окунуться. А учителя, который пошёл с ними «старшим группы», так и вовсе уволили. И теперь экс-директор каждого ученика буквально «топила», опуская на самое дно за неуспеваемость. Так что Лёша был единственным, кто добровольно-принудительно выбрал сдавать у неё экзамены (и за две-три недели вызубрил учебник по физике за восьмой класс, найдя его весьма занимательным), только за то, что в году эта «обижуха» угрожала ему поставить двойку! За прогулы. И сдавал у неё экзамены в абсолютно пустом классе. Весьма недовольный тем, что она поставила ему четыре. А не пять. Чтобы в году, по итогу, вышло три, а не четыре, как он хотел. Настаивая на том, чтобы она задавала ему дополнительные вопросы! Если она не верит в то, что он досконально знает её предмет. Который другие почему-то считали сложным. И выучил все-все определения! «Это тебе за то, что ты так редко посещал мои занятия», – впервые в жизни улыбнулась ему та. И закрыла журнал. Давая понять, что разговор окончен.

Мол, вспомни! Я же всегда и везде был твоей тенью, май фюрер! А что произношение его так нравится «англичанке» только за то, что он, как диктофон, просто читает ей вслух эти стихи её же произношением, полностью подражая её голосу и интонации. «Слизывая» её манеру речи.

Мол, «кукушка хвалит петуха за то, что хвалит он кукушку»? Дошло до него.

Конечно же, Лысый тут же попытался взять на вооружение его приём, который Лёша делал исключительно бессознательно, так как ему, почему-то, безумно нравилось её произношение. Такая уж у него была работа – наследие чужих престолов! И пусть не сразу, но раза с третьего (или даже – с пятого) Лысый тоже получил пятёрку! И не одну. «Подтянув» английский. Так что, как говорится, рекомендую!

И за оформление машины – в таможне. Раз Лёша щедрый только на улыбки. Не понимая всю сложность организационных процессов. Которые дилер изначально мысленно и закладывал в усреднённую цену.

– Customs, – настойчиво повторял дилер, протягивая руку, думая что до Банана не доходит. Что его разводят. – Hundred dollars. The price of customs clearance in my city. Hundred dollars! Hundred dollars!

– Да хватит уже хандрить, – улыбнулся Банан, не разобрав на слух его тарабарщину на английском, которого он толком-то и не понимал. Но сообразив, что дилер «не мытьем, так катаньем» отрабатывает у него свои деньги. – Так вот для чего ты мне «летник» сунул! – улыбнулся Банан, осуждающе мотая головой. И достал деньги.

На что дилер понимающе натянуто улыбнулся и молча протянул при нём деньги в окошко. Мол, не я это придумал.

Как только они отужинали, Лёшу пригласила «к себе» сокаютница Кухарки, которая уже не решалась пригласить его сама. Весьма смущённая тем, что у ней с Лёшей вчера так ничего и не произошло. Молча понял он. Существенного.

И попросила его сходить купить всё равно какое-нибудь виски.

Он побрёл наугад по вечернему посёлку и наткнулся уже в темноте на автомат. Кнопки которого тускло подсвечивались. Выбрал самое дешевое виски и заявился в гости. «Не с пустыми руками».

Но попробовав его пойло они сказали, чтобы он сам и пил этот мерзкий напиток.

Заставляя его им давиться. Пока они пили свой. С романтической отдушкой. Видимо, желая отомстить ему за то, что он попытался на них сэкономить. А может быть и за то, что у Кухарки с ним так ничего и не вышло. Когда он так и не вошёл в её затруднительное положение – на шконку. А вместо этого вышел в туалет и был столь же неотвратимо поглощён этой неизвестной науке субстанцией. Жадно проглатывавшей, отвратительно причмокивая дверью, в тот памятный всем – вновь тут собравшимся – вечер, одну за одной. Как болотная трясина. Этих холостячек, как холостые гильзы отлетавших вчера одна за одной в свои мечты о счастье их подруги.

Впрочем, название этой научно-непопулярной анти-материи всем давно известно. Ибо она ещё со времён Хрущёва уже поглотила всю Россию. Который её и про… А вовсе не Горбачёв, который всего лишь вытер ему задницу. Нанеся на бумагу на Мальте то, что тот вместе с ним и со-творил.

Доминантную установку на любовь у девушек вырабатывают социальные установки.

Банан, наивно надеясь сделать Т.Н. счастливой, раз уж у него не получилось сделать таковым себя, заявился в её расположение на ярко синей двух дверной «слепой» спортивке с заниженной посадкой, чуть ли не цепляя асфальт большими ярко-желтыми линзами противотуманных фар. С двумя большими съемными люками во всю крышу и отстегивающейся от задней арки дверью. Превращая её в подобие кабриолета. Особенно если опустить боковые стекла, эффект был полным. И просто шикарной «саунд-систэмз».

Сразу было видно, что бывший хозяин «Ниссан Эксы» себя баловал. Позволяя «с барского плеча» и Банану на этой спортивной коляске с откидным верхом иногда побаловать и Т.Н.

То украдкой пробираясь «чигирями» по ночному городу на мелководный, как и все забугорные товары в то лихое время, «Китайский пляж». Чтобы полюбоваться на подымающиеся со дна друг за другом, сверкавшие в свете фар белой пеной, закручивающиеся полутораметровые мощные волны. Словно «тридцать три богатыря» из сказки Пушкина о царе Салтане. Что выходя друг за другом по каменистому морскому дну, разбивались у ног Т.Н., обдавая её лицо солёными сантиментами преданности своей госпоже. Которая пришла сегодня чтобы проверить их боевой порядок. И восхититься тем, насколько они, и в самом деле, сильны и прекрасны! Словно пешие витязи. Сверкающие в мощном свете фар спортивки своими ослепительно белыми кольчугами кружевной пены, богато расшитой бесчисленным бисером втягиваемых в мощный накат жемчужных пузырьков воздуха. Выдавая в них весьма куртуазных мальчиков! Которые невольно выходили прямо из воды, чтобы с ней позаигрывать и хотя бы попытаться очаровать её своей невыразимой у других писателей красотой и крутящимся по гальке, ракушкам, ёжикам, звёздочкам и другим зазевавшимся и выброшенным на мелководье морским обитателям изяществом. Надеясь что хоть одному из них выпадет сегодня удача коснуться её улыбающихся губ своей солёной влагой. Разбиваясь перед ней «в лепешку» о песчаное дно в поклонении неистовой преданности, словно перед богиней. Морей и океанов! Присягая ей на верность. Словно бы добиваясь если и не её руки, то хотя бы её откровенно раскрытого в этот момент навстречу ветру и морю сердца. Очарованного пахнущим водорослями свежим весенним бризом, колыханием складок её одежды ласково касавшимся её чувствительного в ночи тела. Рук, ног, развивающихся волос и осыпая воздушными поцелуями губы, шею, глаза и целуя в обе щеки. По-Ильичёвски горячо! Внезапными резкими порывами. Под торжественный, словно вальс Мендельсона, накат. Посреди сверкающих в такт происходящему волшебству звёзд! Словно гигантская светомузыка. Буквально вознося её к себе, как ещё одну светящуюся от счастья звёздочку, когда Банан выключал фары и они вместе под шумную в эту ночь рапсодию моря любовались в полной темноте внезапно огромными голубовато-белыми загородными звёздами. Протягивая вместе вверх руки и возносясь, втягиваясь без остатка в этот огромный небосвод. Как Кришна несколько тысяч лет назад периодически с той или иной из своих любимых жён улетал к звёздам. Словно Вселенная, «взрываясь» в её объятьях.