Страница 5 из 128
И вот за прошедшие пятнадцать лет эти твари почти полностью вытеснили из нашего района тех добрых людей, о которых я говорил до этого.
А что поделаешь? Джентрификация!
Когда же эти омерзительные кадавры, эти жалкие подобия людей вытеснили из нашего района людей настоящих, – то и магазины у нас изменились до неузнаваемости. Открылись всякие модные супермаркеты, где на прилавках лежали все так называемые «фермерские продукты».
Наш старый магазинчик потерял своих клиентов, тяжело заболел, пришёл в упадок и погиб… Да, именно погиб! Заметьте: не умер, не тихо загнулся, а именно погиб! То есть фактически был убит! Убит по приказу этого гада Собянина!
Ведь магазин этот закрылся вовсе не от разорения. Закрылся он потому, что Собянин велел его закрыть. И да, павильон закрыли и снесли. Теперь на его месте один только голый асфальт.
И знаете, что я вам скажу? Ведь этот варвар не просто магазин уничтожил. Разрушенный магазин можно восстановить. Но этот вандал уничтожил частицу нашей культуры. А это значит, что он ограбил каждого из нас. Притом взял он то, что восполнить нельзя в принципе. Он забрал нашу культуру, нашу память, он отнял у нас частицу самих себя. Фактически эта обезьяна отрубила по куску от каждого из нас. Отрубила – и схомячила!
Вот за это я так ненавижу Собянина.
Это существо воплощает в себе все самые мрачные деструктивные делания, идущие из глубоких недр тех самых антилюдей, о которых я вам только что рассказывал. Именно этим тварям нужны проклятые велосипедные дорожки. Именно они нуждаются в бесплатной интернет-сети. И самое главное, – это им так нравится жить посреди огромного кладбища, в которое Собянин усиленно пытается обратить Москву.
Да, именно что в кладбище. От всех тех чудовищных сооружений, что были за последние голы построены в Москве по указанию этого социального некрофила, – просто за милю разит каким-то особым кладбищенским духом наравне с запахом свежей могилы. Когда я оказываюсь в парке и вижу там аккуратно выложенные серой плиткой дорожки, засыпанные гравием или битым кирпичом тропы, огороженные по краям аккуратными низенькими заборчиками, столь мило сочетающиеся со всей окружающей тишиной и мрачностью укрытого от солнечного света кронами могучих деревьев смешанного леса, – то мне так и кажется, будто я оказался на кладбище. И даже могильный холодок начинает подступать к щиколоткам в такие минуты.
Нечто подобное ощущается также и в отремонтированном теперь метрополитене. Ей-богу, – только взглянешь на гранитные облицовки подземных переходов и новых станций, как сразу де закрадывается мысль о том, что Собянин, вероятно, заказал эти самые облицовки из серого гранита какой-то похоронной фирме, специализирующейся на производстве могильных камней.
Впрочем, оставим уже наконец Собянина. Возвратимся лучше к нашему делу.
Так вот, приходим мы с бабушкой в магазин. Дед в это время снаружи нас ожидает. Накупаем ещё сладостей и колбасы. Если в предыдущем магазине бабушка накупила мне леденцов, карамели и мармелада, то теперь она покупает мне целый пакет российских шоколадных конфет, два «Марса» и четыре «Сникерса». К этому добавляется несколько коробочек драже и полулитровая бутылка «Спрайта».
Мы выходим из павильона. Теперь мы подходим к расположенной тут же автобусной остановке и начинаем ждать прибытия автобуса. Пока мы ждём, – я с интересом разглядываю фигурные зажигалки на витрине стоящего тут же небольшого табачного ларька.
Наконец приходит автобус. Сто девятый автобус это был. Мы, разумеется, в этот автобус сели и поехали.
Да, хорошо было ездить на старых автобусах! Вспоминаются нынче эти жесткие, будто деревянные скамьи, обитые лишь тонким слоем кожзама сидения. Во время езды такие автобусы страшно тряслись и подпрыгивали на каждой кочке. Да, наши дороги тогда были ещё теми, что надо: то яма, то канава, что называется. При езде машина жутко тряслась. Когда же водитель увеличивал разгонял подобную колымагу до шестидесяти километров в час, то казалось, что автобус сейчас то ли взлетит, то ли рассыплется на части. На такой скорости в автобусных окнах начинали дрожать стёкла, а пол вибрировал так, что на нём невозможно было устоять. Даже сидячие пассажиры вынуждены были держаться изо всех сил за поручни, чтобы не улететь со своего места прочь. И да, конечно: в салоне такого автобуса страшно воняло бензином. А ещё он жутко громыхал. И вовсе не только потому, что двигатель многие десятилетия не знал ремонта. Водители автобусов тогда имели обыкновение приделывать к подвеске своих драндулетов тяжёлые металлические цепи, которые никогда не смазывались. Эти последние крепились к днищу автобуса так, чтобы их концы волочились по земле, издавая чудовищный звук, разносящийся по округе на сотню метров. Дед говорил мне, что это делается для того, чтобы ожидающие автобуса на остановке люди знали, что заветная машина приближается.
Мы доехали до парка. Вышли из автобуса наконец. Честно говоря, после езды в таком транспорте надо было немного постоять на месте. Просто для того, чтобы прийти в себя. Ну, постояли. Пришли в себя. Отправились в парк.
Погодка была что надо. Было около десяти часов утра. Было жарко и сухо. Правда, в тени деревьев жара и сухость ощущались меньше, но всё равно. Чувствовалось приближающееся лето.
Мы блуждали по узеньким лесным тропинкам, вытоптанным редкими пешеходами. Тропинки эти то и дело обрывались, упираясь в густые заросли крапивы или бурьяна. Мы вынуждены карабкаться сквозь эти заросли. Помню, дед постоянно ворчал, но по-доброму. Бабушка ругалась на крапиву, что жалила её обутые в невысокие сандалии ноги. Где-то через час подобного преодоления препятствий мы выбрались к руинам Нарышкинской усадьбы.
Если вы, дорогой читатель, решите когда-нибудь посетить Филевский парк, –прошу вас, ради бога, не ищите вы этих самых руин! Отыскать их вам уже не придётся. Во всяком случае в том виде, в каком их наблюдали мы с дедом и бабушкой. Летом две тысячи девятого года прямо на старинном фундаменте Нарышкинской усадьбы было построено низкопробное кафе. В этом кафе постоянно случались пьяные драки, доходившие нередко до поножовщины и убийств. Потом, в две тысячи тринадцатом году, Собянин это самое кафе снёс. Вместе с фундаментом. Место было как следует выровнено, расчищено и облагорожено. После такой вот тотальной зачистки означенного клочка земли – там построили ублюдочный летний кинотеатр. Некоторые протоновцы из числа любителей ночных прогулок по пустынному парку, – рассказывали мне, что особо тёмными ночам неоднократно видели всевозможных призраков близ того кинотеатра. Об этом же постоянно судачат охраняющие парковое имущество смотрители. Особенно те, что выходят на дежурство в ночную смену.
Кстати, за все семь лет, что этот кинотеатр работает, – в нём не было ещё ни одного посетителя.
Просто проклятие какое-то лежит на этом месте!
Однако де в две тысячи шестом году означенные руины были на своём месте.
Какое же это было колоритное местечко! Честно говоря, больше всего то место напоминало древнее индейское кладбище из известного романа Стивена Кинга. Собственно, в первом томе своих мемуаров я уже писал про то, что Филевский парк времён моего детства был бы идеальным местом для съемок экранизации «Кладбища домашних животных». Тогда я, к сожалению, не смог раскрыть это своё утверждение во всей его глубине. Попробую сделать это теперь.
Попытайтесь представить себе нечто следующее. Посреди густой, совершенно непроницаемой для глаз лесной чащи, – возвышается искусственное нечто. Это последнее имеет форму параллелепипеда. В своё время мы с дедом вымерили его габариты. В длину данное сооружение растягивается на четырнадцать метров, ширина его равно шести метрам, тогда как над уровнем земли означенный постамент возвышается с одного края на два, а с другого – на полтора метра. Видимо, мягкий грунт за столько лет осел под тяжестью могучего сооружения, – и это последнее одним из краёв ушло на полметра в землю.