Теперь всё можно рассказать. Том второй. Боги и лягушки.

Тогда она ещё хорошо училась, посещала школу, но депрессия уже подступала к ней.

Зря ругают зумеров за то, что они будто бы слишком нежны. На самом деле это стальное поколение, а на его судьбу выпадет, подозреваю, больше, чем на судьбы их отцов и дедов. Уже достаточно выпало.

Так вот, Алиса написала и попросила, чтоб я помог с заданиями. Так могла бы начаться история любви. На самом деле так началась история террора.

Алисе я помог дистанционно, но она попросила о

встрече. Мы встретились у ворот Филёвского парка (не у тех, что ведут на парковую площадь, а у тех, что возле перекрёстка, с двухглавым орлом над аркой).

Мы быстро обсудили задания, а потом начали говорить про философию, про политику, про общество, про наши с Алисой увлечения. Она рассказала о проблемах с родителями, про наступающую депрессию, про свои увлечения эзотерикой, радикальным ЗОЖем, передачами с РЕН-ТВ, теорией плоской Земли и много чем ещё. В том числе – и левым радикализмом. Феминизме, отмечу, в те годы ещё не вошёл в моду. Это был очень интеллигентный целомудренный разговор. Мы говорили несколько часов, а потом расстались, договорившись встретиться через некоторое время снова.

Я очень хорошо помню тот день.

Было пасмурно, но дождя не было. Одно время казалось, он почти стал накрапывать, но потом перестал. Небо было высокое, серое и совсем равнодушное. Деревья стояли голые. Дул прохладный ветер, сдувая последние высохшие листочки плакучих ив, а мы неспешно гуляли по парку.

На мне были брюки, ботинки для верховой езды на неубиваемой подошве, тонкая кожаная куртка, подарена мне крёстной. На Алисе – черные джинсы, кроссовки под её 34 размер и тоже кожаная куртка.

Мы неспешно шли по безлюдной в это время года Филёвской набережной, смотрели, как ветер рябит её тёмные воды, и беседовали о революции.

Никогда не забуду я тех разговоров.

Наши встречи стали регулярными. Они случались даже не разв неделю, а раз в два-три дня. Из школы нас видела только наша одноклассница Юля Степакова, но она этому значение не придала и никому особо не растрепала.

В «Протоне» знали только те, кто и руководил «Протоном», – господа и рабы первой категории, ещё, пожалуй, несколько учителей. Остальные не знали особо. Если даже и знали, то значение этому не придавали никогда и ни мне, ни Алисе вопросов по этому поводу не задавали.

Мы с Алисой встречались, много говорили, беседовали, рассуждали о Родине, о революции, о Победе, о нравственности.

Короче, обсуждали мы самые обычные темы. Потом мы решили создать кружок.

Тогда вообще модно было создавать кружки: марксистские, анархистские, ещё какие-нибудь. В Москве одних марксистских кружков было под пятьдесят.

С другой стороны, большая часть этих кружков не существовала долго: обычно они жили от нескольких месяцев до полугода, максимум – до года, лишним самые стойкие типа «Энгельса» или «Союза марксистов» держались дольше.

Тем более, кружок чаще всего делали один-два активных человека, иногда три, остальные просто приходили на мероприятия. В кружках очень редко всерьёз что-то учили. Обычно кто-то готовил небольшой доклад (чаще всего доклады делали одни и те же люди), а потом все этот доклад обсуждали. Ну, или просто задавали вопросы. Так чаще всего бывало. Доклад обычно делался по какой-нибудь классической работе Маркса, Энгельса или Ленина. У троцкистов добавлялись работы Троцкого, Теда Гранта, Тони Клиффа, у сталинистов – работы Сталина, Димитрова, книжка Отто Винцера и так далее.

Публика в целом была одна и та же: многие люди посещали несколько кружков сразу, на каждом из них обычно собиралось от восьми до тридцати человек. Текучка кадров была довольно большая, но не огромная: люди обычно варились в этой среде года по три-четыре, редко когда больше, но не часто, чтоб меньше.

Основная аудитория – московские студенты, преимущественно из провинции. Коренных москвичей было не так много, если такие и были, то из них большая часть – москвичи в первом поколении, дети тех, кто сюда понаехал ещё в восьмидесятые или девяностые.

Подробнее об этих левых студентах я расскажу дальше. Кружки появлялись, исчезали, снова появлялись. Это по большей части было связано с наличием или отсутствием сил у тех, кто эти кружки делал. Таких было немного.

Мы делали.

Наш кружок присоединился к огромному множеству разных политических кружков в Москве.

Назвались мы «Революционными школьниками города Москвы». Так впоследствии именовали нас и следователи.

Собирались в нашем школьном музее.

Наша учительница Ольга Андреевна Крайнева была очень хорошим преподавателем истории. Параллельно с этим она заведовал₽ ем самым музеем. Ну, и ещё она была монархических взглядов и сыграла некоторую роль в становлении движения царебожников в России. Мы с Алисой были в числе её любимых в учеников, так что нам она музей дала спокойно.

Нам помогал и Сергей Александрович. Он часто бывал на заседаниях кружка.

Говорили мы там о всяком. Если кратко, то мы славили Пол Пота, Гитлера, Энвера Ходжу и маньяков-убийц. Мы изучали мануалы по взрывному делу и основы конспирации (а потом и не только Основы), читали вместе книжки про подпольщиков, диверсантов и террористов (там и про большевиков было, и про «Молодую гвардию», и много про кого ещё).

Нас было немного: я, Алиса, Илья Даминов, Никита

Лемешев, Александр Дзыза. Потом добавились Ярослав Новиков, Александр Князевский и Михаил Морозов. Даминов больше всех хорохорился, и он же единственный обделался на допросе.

И да, если ты это читаешь, Даминов, знай, что я тебя ненавижу и желаю тебе смерти.

Про Алису я, по сути, всё сказал. Про других тоже надо хоть немного рассказать.

Илья Даминов был типичный школоло, который в другую эпоху скорее всего просто сделался бы нацболом, выписывал «Лимонку» и не переживал. И его бы никто не трогал, и другим е было бы вреда. Но он, к сожалению, родился в своё время. Это был типичный фрондирующий интеллигент в зачаточной стадии (на тот момент Даминову было лет четырнадцать, на момент уголовного дела – пятнадцать).

Несуразный, с пухлым лицом и прямым носом, с дурацкой копной волос цвета соломы, с глупыми голубыми глазами, болезненно худой, со слабыми пухлыми ручонками, – короче, симпатии он у меня не сильно вызывал. Тем более, он больше тянулся к раннему фашизму в духе д’Аннунцио и Маринетти, чем собственно к левизне.

Тем не менее, польза при подготовке кружков от него была, а явных косяков за ним не было. Так что я решил не разводить талмудизм и охота на ведьм. Так Даминов остался.

Не знаю, что с ним стало в итоге.

Никита Лемешев был полной его противоположностью.

Вот это был очень талантливый молодой человек. Невысокий и коренастый блондин с широким скуластым лицом, вьющимися волосами и голубыми глазами. Он был красив, но не жеманно-знойно- сексуальном смысле, а красив именно той строгой и целомудренной красотой, какой красив только вернувшийся с из Германии советский воин- освободитель.

Лемешев был очень силён для своего возраста, много занимался спортом, а ещё изучал под моим началом латынь. Позднее он уехал учиться в Италию.

Даминов был сыном директора фирмы, Лемешев – сыном рабочего завода Хруничева.

Лемешев вообще был отличный парень. Было в нём нечто очень классическое. Даминов был человек постмодерна, а вот Лемешев был именно тем советским пионером-героем.

Учился он тогда в седьмом классе. Именно он оказывал наибольшую помощь с кружком. Ему же я незадолго до ареста подарил всю свою подшивку латинского журнала «Melissa» и латинские книги по богословию.

Ярослав Новиков был самым старшим из нас. С ним я познакомился в ВК, когда мы поругались в комментариях под одним из постов Александра Панчина. Потом встретились, поговорили. Он мне понравился.

Новиков был либертарианец, но при этом марксист. Состоял в ЛПР (световской). Он очень ценил мирсистемный подход.

Это был огромный рослый детина, толстый, но сильный.