Вопросы воспитания

- Отъебись, стрыга старая, - тихо попросил Гейзенберг, наклонившись к женщине; Звенислава Димитреску, не привыкшая к такому обращению, хапнула ртом воздух и резко замолчала, опешивше клацнув зубами. Карл внимательно посмотрел на нее поверх сползших на кончик носа очков и неприятно ухмыльнулся, вдохнул, крепко затягиваясь сигарой, пепел с которой осыпался на паркетный пол, блестящий ледяной гладью. Пользуясь временным затишьем, Альсина подхватила на руки Бэлу и Даниэлу и подошла к матери, которая стояла, будто оглушенная, осоловело хлопая ресницами. Чтобы поцеловать леди Звениславу, невысокую, элегантную, с узкими запястьями и тонкой шеей, Альсине пришлось нагнуться; от матери пахло перечной мятой, кипреем и розой, и этот аромат на мгновение вернул женщину в детство, заставляя ее вновь почувствовать себя маленькой и ни на что не годной.

Но Бэла обняла Альсину за шею, а Гейзенберг стоял и смотрел на нее так, что леди Димитреску начинала верить, что ей хватит сил раздвинуть горы голыми руками, поэтому она без сожаления переступила порог замка, ударив каблуком по каменным плитам крыльца, и вышла в прохладные, пахнущие лесом и дождем сумерки вслед за Гейзенбергом. Девочки махали приемной бабушке на прощание, Альсина шла вперед, не оборачиваясь; только перед тем, как сесть в машину, она посмотрела на стоящую в дверях мать и улыбнулась.

- Передай отцу, что я его люблю, - попросила Альсина; леди Звенислава поджала дрожащие губы и вскинула голову, похожая на королеву, которую возвели на эшафот.

- Если ты, как утверждаешь, любишь нас, своих родителей, которые всю жизнь пеклись о тебе и заботились, то никуда с девочками не поедешь.

- Я сейчас двигатель посажу, - сварливо напомнил сидящий на водительском сидении Гейзенберг, - поехали! Я хочу свалить отсюда до полуночи.

- А что будет в полночь? - спросила Даниэла, сидящая между Бэлой и Кассандрой; мужчина ухмыльнулся, поправляя зеркало заднего вида так, чтобы видеть сразу трех девочек.

- Ваша бабушка превратится в летучую мышь и отправится за нами в погоню. Поэтому мы поедем очень быстро, чтобы эта ведьма до нас не добралась.

- Не говори так о моей матери, - потребовала Альсина, занимая переднее пассажирское место; ее дочери, прижавшись друг к другу, азартно верещали, Гейзенберг курил и выдыхал половину дыма в салон, а леди Звенислава, будто не в силах поверить, что ее дочь все же уезжает, стояла в шелковой блузке на ветру, сжимая веер, пока ее муж наблюдал за покидающей территорию замка машиной из окна своего кабинета.

Альсина тогда плакала; тихо, чтобы не напугать дочек, искусав губы в кровь и пряча лицо в меховом воротнике пальто; Карл не лез с утешениями, позволил ей выплакаться и развлекал девочек, которые копошились на заднем сидении, как разыгравшиеся котята, только сунул леди Димитреску в руки плоскую фляжку с брэнди, которую Альсина осушила почти на половину. Леди Димитреску никогда не использовала алкоголь как лекарство от переживаний, но, уезжая все дальше и дальше от деспотичной матери и жесткого отца, она пила крупными глотками, как мужчина, то ли празднуя свое освобождения, то ли поминая связь с семьей, которую сама же и оборвала.

Со временем становилось легче; находясь вдали от родителей, Альсина, в собственной семье, в доме, где она была хозяйкой, леди Димитреску ощутила себя живой и цельной; как будто хрустальная статуя, недавно разбитая, а теперь - заботливо восстановленная по каждому осколку. У них с Гейзенбергом было все: и ссоры, и недопонимания, и посуда, которую Альсина со смаком швыряла в стену, однако Карла устраивало, как она выглядит, как одевается и как ходит; недостатки были у обоих, но с ними примирились, научились принимать такими, какие они есть, не забывая о достоинствах. У бесцеремонного, беспардонного Гейзенберга получилось разглядеть в Альсине нечто особенное; у ее родителей - нет.

Мать с отцом не старались поддерживать связь с мятежной Альсиной, хотя она исправно писала им и звонила несколько раз в неделю; лорд Димитреску постоянно сказывался слишком занятым, чтобы уделить несколько минут дочери, а леди Звенислава общалась с Альсиной сухо и неохотно, хотя для Кассандры, Бэлы и Даниэлы по-прежнему была доброй, любящей бабушкой. О подарках для девочек леди Звенислава никогда не забывала, финансово поддерживала скорее их, чем дочь и зятя, но Альсине этого было достаточно. Биться за признание родителей ей больше не хотелось.

Такое параллельное друг другу существование продлилось до самой кончины лорда Димитреску; Даниэла, Бэла и Кассандра тогда уже ходили в старшую школу, когда леди Звенислава позвонила, но не самой Альсине, а в приемную офиса Карла, чтобы сообщить о смерти его тестя. Альсина тогда почувствовала странную пустоту в груди, как будто ее сердце высохло; осознать смерть отца, которого она помнила высоким, здоровым, преисполненным силы и уверенности, было непросто, особенно из-за того, что в последние годы они не виделись. Казалось, что лорд Димитреску просто вновь заперся в своем кабинете, поднялся в любимую башню, чтобы посидеть там с бокалом виски, шоколадными конфетами и засахаренными грушами, которые ему были всячески противопоказаны в виду слабого желудка. Отец, так кичившийся своим происхождением от рыцаря, последнего охотника на чудовищ в Румынии, человек, которого собственная жена звала милордом, лорд Димитреску, как-то заявивший Альсине, что на сына она походит больше, чем на дочь, навсегда оставил их, а она даже не смогла прийти на похороны.

Когда леди Звенислава позвонила, со дня смерти ее мужа прошло почти девять дней.

- Грымза сделала это нарочно, - ярился Карл, - в офис мне еще позвонила, старая горгулья! Не домой, не лично тебе, а моей секретарше! Надо было еще директора школы девчонок известить, чтобы наверняка!

- Она хочет приехать, - бесцветным голосом сообщила Альсина; дома было тепло, однако она мерзла и куталась в песцовую пелерину. Крепкий кофе совсем не согревал, леди Димитреску дрожала, но на ее губах вспыхнула и тут же погасла несмелая улыбка, когда Гейзенберг щедро плеснул ей в чашку бренди.

- Зачем? Дальше жизнь тебе отравлять? Отца твоего свела в могилу, теперь за тебя решила взяться?

- Следи за языком, когда говоришь о моей матери, - в глазах Альсины сверкнуло белое пламя; Карл свел кустистые брови, не оставаясь в долгу:

- Пусть лучше она следит за тем, что несет, находясь в моем доме. Это у себя в Румынии она фу-ты ну-ты леди, а здесь - приживалка! Сморщенная старая карга! Каркнет что-нибудь на тебя или на девчонок - выставлю эту херову аристократию на улицу.

- Меня тоже выставишь? Я ведь, получается, тоже “херова аристократия”, - по-звериному оскалилась леди Димитреску, сжимая онемевшими пальцами кружку с кофе, разбавленным бренди. Гейзенберг в ответ растянул рот в скалозубой улыбке, глядя на женщину сквозь занавес упавших на лицо волос.

- Считай я тебя “херовой аристократией”, не стал бы забирать от мамаши с папашей. Останься ты с ними, тебе бы весь мозг выклевали. Выпили бы досуха, как вампиры! Я думал, за столько лет ты поняла, что чем дальше ты от родителей, тем лучше. Всем нам лучше, потому что если мошек старая ведьма не тронет, то нас жалеть не будет. Особенно меня!

- Ты действительно считаешь, что моя мать едет к нам только ради тебя? Хватит называть ее ведьмой. И прекрати, наконец, сравнивать моих дочерей с насекомыми!

- Мошки они. Как ты мошек не назови, мошки они и есть, - безапелляционно заявил Карл и рассмеялся, но замолчал, когда Альсина, слишком вымотавшаяся, чтобы спорить, отвернулась. Гейзенберг ее не понимал, его отношения с семьей были куда проще и легче. Карл ладил с родителями, которых на момент его знакомства с леди Димитреску уже не было на свете, однако у Гейзенберга осталась сестра, с которой он был очень близок, и маленькая племянница, тихая, замкнутая, молчаливая девочка, которую Бэла, Даниэла и Кассандра опекали на правах старших. С Кларой Гейзенберг у Альсиной не вышло такой крепкой дружбы, как у детей, однако они вполне мирно сосуществовали и научились делить Карла.