Страница 25 из 33
Первым вызовом стало курение, затем - уроки вокала; туфли на каблуках, делавшие ее еще выше и внушительнее, фасоны платьев, подчеркивающие грудь и бедра, украшения, шляпы, темная помада, вызывающе смотревшаяся на молодой девушке… Отец демонстрировал свое неодобрение, запираясь в кабинете и не разговаривая с дочерью месяцами, мать прямо заявляла, что ей стыдно появляться в обществе вместе с Альсиной, которая в ответ только улыбалась. Сквозь обиду, досаду и разочарование изображала равнодушие к словам леди Звениславы и наряжалась в ярко-красное атласное платье с черными перчатками, а прическу украшала перьями, и в таком виде выступала на сцене, не как наследница аристократичного рода, а как женщина, которой нравилось петь.
Хотя, по заверениям леди Звениславы, у нее не было ни толики таланта.
Против удочерения родители выступали единым фронтом, Альсине пришлось в одиночку выдержать целую бурю, однако она стояла на своем. Она уже обожала своих девочек, и слова родителей о том, что теперь ни один мужчина не ней не женится, ничуть не тронули леди Димитреску. Можно подумать, она пойдет замуж за первого встречного! Нет, ее мужем станет только тот, кто полюбит и саму Альсину, и ее дочерей, трех малюток, с первого мгновения покоривших сердце женщины. Бэлу, Даниэлу и Кассандру невозможно было не любить; Альсина никогда не воспринимала девочек как сирот, которых она осчастливила. Нет, это были ее дети, ее дочери, без них леди Димитреску не представляла своей жизни и хотела стать для девочек самой лучшей матерью; не такой, какой была требовательная, скупая на нежности леди Звенислава. Альсина забрала Бэлу, Кассандру и Даниэлу, готовясь к тому, что родители окончательно отвернутся от непокорной, своевольной дочери, однако лорд и леди Димитреску отнеслись к приемным внучкам прохладно, но без открытой враждебности, с удивительным спокойствием приняли их присутствие в фамильном замке, чтобы через какие-то несколько месяцев превратиться в любящих бабушку и дедушку, готовых дни напролет проводить рядом с девочками. Альсина даже немного ревновала, глядя, как лорд Димитреску катает на плечах Даниэлу или разбирает бумаги, пока Бэла рисует, сидя рядом с ним за письменным столом. Кассандра была любимицей леди Звениславы: женщина часто брала ее с собой на прогулки, читала девочке сказки на ночь и вместе с ней ходила на уроки живописи, чтобы резвой, неусидчивой Кассандре было не так скучно; любовь, которую лорд и леди Димитреску экономили для собственной дочери, они щедро дарили ее приемным девочкам, и это было… несправедливо. Нечестно. Как будто Альсина не заслуживала заботы, сочувствия и тепла. Однако теперь у нее были ее дочки; ее было кому любить, поэтому холодность родителей ранила не так сильно. Было еще больно, но уже не резало, как по живому, а слегка саднило, покалывало, как при судороге. Разве что теперь леди Димитреску из неугодной дочери становилась еще и никудышной матерью, не способной справиться с тремя дочерьми, которых оказалась не в состоянии родить, вот только Бэла, Кассандра и Даниэла обожали ее такой, несовершенной, недостойной, не достаточно талантливой и красивой.
А потом появился Гейзенберг, мужчина, который умел смотреть так, что Альсина под его взглядом чувствовала себя голой и единственной женщиной на Земле. Стоило ли говорить, что совсем не такого зятя хотели лорд и леди Димитреску?
Это была не просто ссора, когда родители вдвоем нападали на Альсину, словно пара слепней на несчастную, измученную Ио, грянул самый настоящий скандал. Альсину нарекли и предательницей семьи, беспутной девкой, бесстыдницей и развратницей, которая совсем не думала о детях. Отец грозил, что откажется от нее, что ему не нужна дочь, которая постоянно его позорит, а мать предпочитала молчать, но от ее горделивой позы, царственного поворота головы и презрительного взгляда веяло арктическим холодом, и Альсина замерзала, казалась себе маленькой, беспомощной, ребенком, который остро нуждался в любви и ласке, а получала лишь пощечины.
Странно вышло: люди, которые должны были любить Альсину, беспрестанно демонстрировали свое пренебрежение и недовольство, а чужие дети, которым леди Димитреску заменила мать, и Карл Гейзенберг, мужлан, грубиян и циник, любили ее, любили так сильно, что с ними Альсина отогревалась, оживала и расцветала. Ощущение внутреннего спокойствия и уверенности стоило того, чтобы оставить фамильный замок Димитреску, все эти годы бывший таким негостеприимным для единственной наследницы рода.
Леди Звенислава не хотела отпускать девочек с Альсиной, но Даниэла, Кассандра и Бэла сами не захотели расставаться с матерью, что очень обидело леди Димитреску; мать была уверена, что девочки решат остаться с приемными бабушкой и дедушкой, не рассчитывала, что дети привяжутся к Гейзенбергу, которого считала невоспитанным, шумным и грязным иммигрантом. Разве годился такой мужчина в мужья дочери лорда Димитреску?
Однако именно он заменил Кассандре, Бэле и Даниэле отца, чего леди Звенислава никак не могла простить Альсине.
- Из всех глупостей, что приходила тебе в голову, эта самая вопиющая, - высказывала мать на прощание Альсине; отец, по обыкновению, закрылся в кабинете и не собирался даже проводить девочек. - Связать свою жизнь с таким человеком… если уж тебе нет дела до своей жизни и собственных родителей, то, может, пожалеешь хотя бы своих детей? Что будет с девочками, когда он тебя бросит?
- Ах, мама, ты всегда знала, как меня поддержать, - медово улыбнулась Альсина; она не могла показать, как сильно ранили ее слова леди Звениславы; рядом были дочки, которые с радостью предвкушали поездку, а Карл ждал их внизу. Обстановка накалилась настолько, что леди Димитреску была готова сбежать без вещей, поскорее оказаться подальше от пышущей возмущением и негодованием матери, но чувство собственного достоинства, которое ее родители так часто использовали как мишень, не позволили Альсине дрогнуть перед леди Звениславой, безжалостной, холодной, словно зима.
- Напоминаю, что я в первую очередь всегда думала только о твоем благе, - когда леди Звенислава взмахнула рукой, варварски великолепный браслет из бриллиантов и рубинов рассыпал снопы искр, отражая свет гранями камней. - Если бы ты побольше прислушивалась к любящим тебя родителям, то давно устроила бы свою жизнь должным образом, а не уходила к мужчине, не имеющем представления о манерах. Я понимаю, ты уже далеко не девушка, но нельзя же так отчаиваться!
Альсина молчала; когда-то она еще пыталась убеждать, уговаривать мать, но со временем поняла, что это бесполезно. Для леди Звениславы Димитреску существовало только ее, истинно верное мнение; все остальные, включая ее собственную дочь, были не правы и совсем не разбирались в жизни.
- Отец не простит твой отъезд, - визгливо возвещала леди Звенислава, следуя за Альсиной, которая с чемоданом и дочерьми спускалась вниз по мраморной лестнице. Каблуки звонко били по полированному золотисто-кремовому мрамору, тяжесть чемодана оттягивала руку, а девочки прыгали по ступенькам, считая все игрой; Гейзенберг ждал их внизу и курил; в просторном холле сизый дым повис пеленой, как туман, и леди Звенислава принялась лихорадочно обмахиваться веером. Когда Кассандра, отпустив ладошку Бэлы, бросилась к Карлу, женщина совсем не аристократично кинулась за приемной внучкой.
- Довольно! Меня утомил этот фарс! Ты никуда не едешь с этим человеком, и девочки остаются! Это… это же просто смешно! Возмутительно! Немыслимо! Моя дочь, наследница семьи Димитреску - и с этим… этим…
- С этим со всех сторон охуенным мужиком, - закончил за нее Гейзенберг и расхохотался, держа на руках Кассандру; зажав в зубах тлеющую сигару и пыхтя, словно локомотив, клубами седого дыма, мужчина забрал чемодан из рук побледневшей под слоем пудры Альсины, - не задерживайся. Мы тебя на улице подождем.
- Не смейте распоряжаться в моем доме, - взвилась леди Звенислава, дрожа от негодования, - если вы соблазнили мою дочь с целью получить выгоду от нашей семьи, то ничего не выйдет! Милорд мне так и сказал: этот голодранец не получит и ломаного гроша, даже если…