Вопросы воспитания

- А что? Мы же с тобой еще самый сок, - подавшись вперед, Гейзенберг развязно потрепал Альсину по колену, - ну, я так точно. Это ты болеешь и чахнешь. Скоро начнешь носить очки и ходить с помощью трости.

- Которой я при первом же удобном случае огрею тебя по шее, - сумрачно пригрозила леди Димитреску; Элоиза, выплюнув соску, запищала, будто поняв, что мать имела в виду, и губы женщины тронула бледная улыбка. - Видишь? Дочь со мной согласна.

- Что, одобряешь избиение бати, маленькая пиявка? - Карл крепко поцеловал дочь в пухлую щечку, тиская ее бока, от чего девочка принялась колотить ножками воздух, хихикая и взвизгивая, и от восторженного верещания Элоизы у Альсины возникло стойкое ощущение, что ей в висок ввинчивалось ледяное сверло, отзываясь ноющей болью в челюсти. Мучительно поморщившись, она прижала ладонь ко лбу, откинув голову на подушки, и Гейзенберг, заметив страдания жены, торопливо сунул соску Элоизе.

- Ну-ка, тш-ш-ш, мелочь. Видишь, мать разболелась? Старая уже стала, вот и хворает, - мужчина пакостно захихикал, не позволяя разыгравшейся дочери вытолкнуть соску изо рта.

- Еще одно слово - и я выплесну чай тебе в лицо, - леди Димитреску смерила Карла недобрым взглядом, поудобнее перехватив кружку с чаем; Гейзенберг чуть отодвинулся вместе с креслом, проехавшись ножками прямо по паркетному полу, и заслонился от женщины гулившей Элоизой.

- Ничего, дочь батю любит - прикроет.

- Прячешься за спину детей? Какое мужество, - язвительно заметила Альсина, отпивая еще немного чая; вкус был ужасный, но она пила, потому что для нее чай готовил сам Гейзенберг. Лучше напиток от этого не стал, однако женщине было тепло от его заботы, хотя шуточки мужа действовали на нервы, как песок в туфле, сползший чулок или щекочущая шею этикетка на новой блузке. Впрочем, она уже привыкла за столько лет; по-другому Карл не умел и учиться не хотел, а Альсина очень сомневалась, что стала бы женой Гейзенберга, будь он кем-то иным.

- Сегодня ты злее, чем обычно. Это мигрень на тебя так действует или предстоящей визит парня Кассандры?

Леди Димитреску рассерженно приподнялась в кресле.

- Так что же, этот юноша все же явится?

- Хрен знает, - мужчина пожал плечами, после чего развернул кресло к двери; от вида длинных царапин на паркете Альсине сделалось дурно, и она обмякла, немного неловко стукнув кружкой по столешнице журнального столика; чай пролился, обжигая пальцы женщины, которые она в мгновение слабости вытерла о собственный бархатный халат. Зычный окрик Гейзенберга влетел ей в макушку, словно раскаленная дрель:

- Кассандра! Что, нам сегодня ждать твою плесень или нет?

- Не называй Итана плесенью! - беспардонно завопила девушка в ответ, будто невоспитанная крестьянка; леди Димитреску прижала ладони к раскалено пульсирующему лбу; безумие какое-то! Что же случилось с ее чинными, ласковыми девочками? Почему они вдруг стали себя вести как… как Гейзенберг?! Очень сомнительный объект для подражания; пусть он и приходился отчимом дочерям Альсины, девушки должны же понимать, что его поведение нередко балансировало на грани между откровенным хамством и непосредственностью. Но Кассандра… она же леди! Разве так ее воспитывали? Что бы она считала уместным кричать на весь дом?!

- Да ладно тебе, мошка, не жужжи, - продолжал голосить Карл, словно пытался докричаться не до комнаты падчерицы, а до соседней улицы. Леди Димитреску в изнеможении прикрыла глаза и принялась массировать переносицу, которую раскалывало от боли.

- Мама! Скажи ему, чтобы перестал оскорблять Итана!

- Да разве “плесень” - это оскорбление? - удивился Гейзенберг. - Вот если бы я его говнюком назвал, тогда да, можно было бы обидеться, но ты же знаешь, что я так, по-дружески.

- Он никакая не плесень, - капризно продолжала Кассандра, старательно оглашая своим голосом весь дом, - почему все нападки сыплются только на моего парня? Бэла тоже встречается, но это как будто никого не касается!

- Кэсс! - визг старшей дочери выпорхнул из малой столовой, расположенной между кабинетом Карла и библиотекой, и Альсина обреченно опустила плечи: вот, еще одна дочь ведет себя точно базарная торговка. - Ты обещала не говорить!

- А ты что, стесняешься? - ядовито осведомилась Даниэла из библиотеки. - Стыдишься? Неужели он так ужасен?

- Не твое дело, - огрызнулась Бэла, на что младшая сестра отозвалась издевательским смехом, - не лезь, куда не просят, Дани! Вместо того, чтобы совать нос в мою личную жизнь, лучше бы занялась своей!

- Давай я займусь твоей? Судя по всему, у тебя все очень печально. Настолько, что ты не хочешь познакомить с нами своего парня. Если он существует, конечно. А то вдруг ты его выдумала. Ты ведь у нас такая фантазерка, Бэли.

- Ну ты и сука, Дани, - выпалила Бэла, и Альсина, окончательно потеряв терпение, ударила ладонью по подлокотнику кресла; от ярости, вспыхнувшей ярче бенгальского огня, головная боль почти прошла, однако женщина была слишком взвинчена, чтобы это заметить. Выпрямившись во весь рост, расправив плечи, леди Димитреску набрала полную грудь воздуха и отчеканила во всю мощь своих легких:

- Довольно!

Дом пристыженно затих, даже Элоиза замолчала, прижав крошечные ладошки к лицу; Карл, дурашливо скривив рот, втянул голову в плечи, умильно посматривая на рассвирепевшую жену, а Бэла, Даниэла и Кассандра затаились каждая в своей комнате; Альсина порадовалась, что Карла-младшего няня увела на прогулку, иначе бы на одного крикуна было бы больше.

- Что бы я больше не слышала подобных выражений! Что это все значило?! Брань, крики… ведете себя, как беспутные скандалистки! Если еще раз такое повторится, пеняйте на себя, девочки. Не посмотрю на то, что вы взрослые!

- И что ты сделаешь? Под домашний арест их посадишь? - неосторожно хмыкнул Гейзенберг, но замолчал, снова прячась за Элоизу, стоило леди Димитреску перевести на него взгляд, кровожадно прищуренный, как у леопарда. - Все, все, я понял, не лезу. Твои дочери, сама с ними разбирайся.

- Это все ты, - патетично заявила Альсина, взмахнув широким рукавом халата, - дурной пример заразителен, вот и мои девочки, глядя на тебя, совсем отбились от рук.

- Слушай, им же не пятнадцать лет. Чего ты их строить пытаешься, как школьниц? - Карл уложил на плечо Элоизу, заметно поникшую после гневной вспышки матери; леди Димитреску, заметив грустное личико младшей дочери, ее насупленные бровки, надутые губы и сжатые кулачки, мгновенно устыдилась своего срыва. Как она могла требовать от своих детей благовоспитанности, если сама позволяла себе повышать на них голос? Женщина забрала Элоизу у мужа, прижала девочку к груди, успокаивающе поглаживая по спинке; Элоиза трогательно уткнулась носом ей в шею, тихонько посапывая, и леди Димитреску растроганно улыбнулась.

- Моя маленькая, - шепнула Альсина, целуя дочь в висок, - не сердись на маму. Мама так злится потому, что очень вас любит. Мои девочки ведь самые лучшие, и очень сложно принять, что у моих прекрасных, замечательных дочерей есть недостатки.

- Да, то ли дело твои мужики - идеальны со всех сторон, - заметил Гейзенберг, боком подбираясь ближе к женщине, - во всяком случае: я и мой пиздюк. А Итан все-таки плесень. Кто там у Бэлы, узнаю при знакомстве, но точно тот еще паразит. Осталось теперь еще и Даниэлу пристроить, и все, можно спать спокойно. Пусть у их мужиков голова о девчонках болит.

Альсина не ответила, продолжая укачивать Элоизу; думать об избранниках дочерей совсем не хотелось. Они с девочками жили так тихо и мирно, когда их было только четверо, однако стоило мужчинам войти в их жизнь, как все изменилось. Это так походило на испытание на выносливость, однако леди Димитреску находила удовольствие в постоянной борьбе, в стычках с Гейзенбергом, в препирательствах дочерей, ставших такими взрослыми в одночасье, в шалостях Карла-младшего и Элоизы, в шумных ужинах, когда вся семья, включая худосочного Итана Уинтерса и его милую дочурку собиралась за одним столом. Было совсем не утонченно и не изысканно, но весело и уютно, настолько, что леди Димитреску могла бы милостиво согласиться с тем, что другой судьбы она ни за что не пожелала бы. Даже при условии, что Гейзенберг иногда ел руками, игнорируя приборы, а Итан Уинтерс гладил под столом колено Кассандры, наивно полагая, что этого никто не видел.