Стыд

Шауль не видел лица женщины, но я знала, что его сердце колотится в такт моему. Его выдавал постукивающий по полу ботинок и настороженно выпученные глаза, устремленные на потолочный плинтус.

Сверху, на лестнице, на которой я скрывалась, что-то зашуршало, и мимо меня, теряя на ходу тапки, на всех парах пронесся ребенок.

– Папа?!

– Акива.

Хозяйка дома прикрыла лицо ладонями, словно желая спрятаться или, наоборот, не желая смотреть. Господин Хадад присел на корточки, приложил к щекам сына большие ладони, мягко поцеловал в лоб и ласково потрепал по волосам.

– Уже поздно, малыш, вернись в кровать.

Мальчик уткнулся носом в плечо отца и расстроенно засопел.

– Ты так долго не приезжал, у нас игра в среду, ты придешь? Мама сказала, не придешь, у тебя много работы. А еще я выбил Моше зуб мячом, но это случайно вышло, он не обиделся, – пытаясь успеть передать самые важные новости, протараторил Акива.

– Мама права, много работы, – господин Хадад печально вздохнул. – Но я найду время и обязательно заскочу посмотреть. В конце недели кое-куда поедем. Это пока секрет, но тебе точно понравится.

– Обещаешь?

– Да, малыш. А теперь беги наверх, твоя новая няня тебя уложит.

2

Тяжелая от воды обувь норовила слететь с ног и безбожно хлюпала. После первых шаббатних звезд религиозный квартал, наполненный лишь шумом февральского ливня, пустовал и предавался сонному забвению. Фонари потухли до субботнего вечера, в редком окне поблескивали огоньки свечей, а грязные лужи периодически подсвечивались сверканием молний, приводя ночного путника в тревожный трепет.

Было далеко за полночь, когда, прошлепав пару пролетов по металлической лестнице, я замерла в нерешительности перед дверью. Постучать или, еще хуже, позвонить, я ни за что бы не посмела, если бы не единственные туфли, которые наверняка развалятся от таких водных процедур. И если бы не прилипшие к окоченевшим ногам колготки и еле сгибающиеся пальцы.

Старательно выжав толстый шерстяной кардиган и подол юбки, я все же поднесла кулак к двери, еле слышно постучала и прислушалась в надежде услышать хоть какое-то шевеление. Ничего. Только торопливый шепот капель. Значит, придется ждать шахарит.

Смиренно вздохнула и прислонилась к ржавым перилам. Дождь наконец начинал стихать. Надо было сразу вернуться. Есть правила. Ничего хорошего не происходит, если их нарушать. Не стоит обманываться и ссылаться на волю Всевышнего, он бы ни при каких условиях не подтолкнул на шастанье по чужим домам, прогулки по ночам в одиночестве. Если бы какой-нибудь сосед с бессонницей ненароком заглянул в окно и застал мокрую до нитки хасидку, гуляющую в шаббатней тьме, она бы больше никогда не смогла выйти на улицу.

В общине любят слухи. Особенно неработающие жены с оравой детворы, с утра до вечера готовящие мужьям кошерные обеды. Хотя у них и до моего появления было достаточно поводов тайно презирать семью Гликман.

С Гликман всегда все было неладно. Они были слишком бедны даже для Рамат-Шемер, женщины трудились по несколько смен на благо богачей из новых районов, старшие дети постоянно разъезжали по побережью в поисках хоть какого-то заработка, а младшие шатались по улицам без присмотра. Мужчины общины жалели старого Шимона, но у свахи про его сыновей интересовались неохотно. А вот женщин судьба отпрысков Гликман интриговала больше, чем хорошенькая любовная бульварщина, доступ к которой им был от рождения закрыт. На предыдущей неделе жена ребе Минкин, встретив Мойру в продуктовой лавке, поделилась предположениями на счет моего скорого и успешного замужества:

– Говорю тебе, твоих сыновей она точно перегонит. Девушкам в этом плане проще, конечно, родителей жениха меньше волнует, что семья живет на краю квартала.

Мойра выразительно покосилась на собеседницу, но промолчала. Подобные диалоги происходили стабильно раз в неделю, и она давно перестала пропускать их через себя. Когда среди меньшинства ты входишь в состав еще меньшего меньшинства, из всех средств у тебя остается лишь чувство собственного достоинства. И им Мойра и ее дети научились владеть филигранно.

В своей общине мы оставались чужими, для внешнего мира нас не существовало вовсе.

Но Всевышний неизменно был на стороне Гликман, так что, стоило мне прикрыть усталые глаза, дверной замок щелкнул.

– Шаббат Шалом, тебе повезло, что Ривка боится грома, – недовольно покачала головой высокая женщина в ночном тюрбане.

– Шаббат Шалом, вы мое благословение, тетушка!

– Тише-тише, иди в комнату. Я принесу тебе полотенце. Туфли!

Я ликующе юркнула в каморку у самого входа, куда пару месяцев назад Мойра заставила Моти перетащить из детской кровать, чтобы мои ранние подъемы на работу не будили младших. Несмотря на отсутствие хоть какого-то отопления и печально свисающую с потолка лампочку, своя комната была настоящей роскошью. Своей комнаты не было ни у кого из детей Гликман. Никто трагедии в этом не видел. Кроме Моти, который хоть и не возмущался вслух, зато, когда в комнате у входа в очередной раз отваливалась полка, не спешил доставать инструменты.

Из детей в доме Гликманов я была второй по старшинству, так как Сара вышла замуж и съехала до моего неожиданного появления. Всевышний наградил меня счастьем быть у своих родителей младшим ребенком и потому прожить почти девятнадцать лет в беззаботном избегании пеленок и слюнявчиков, которые в больших семьях вверяются в надежные руки старших дочерей вместе с парой-тройкой поочередных младенцев. По тем же удачно сложившимся обстоятельствам и полгода назад, когда я впервые оказалась на пороге квартиры Гликманов, все четверо младших детей Мойры уже посещали начальную школу. Не ту, в которой Мойра работала вечерним воспитателем. В школах в религиозном квартале не было вечерних воспитателей, ярких плакатов в коридорах и электронных досок, зато были черно-белые мальчики и девочки в длинных юбках. Эти юбки, к слову, совсем не мешали играть в футбол и лазать по крышам, гоняя ленивых ворон. Особенно они не мешали Ривке.

Неделю назад самая младшая Гликман была поймана с поличным, приведена в кабинет директора и оставлена после уроков до прихода Мойры. Мойра, мягко говоря, в восторге не пребывала, но по большей части из-за вынужденного ухода с работы, из-за которого ей и пришлось выйти на смену перед Шаббатом.

Проступок Ривки ее не волновал ни малейшим образом, как и проступки всех остальных – если работаешь по двадцать часов в день, совмещая воспитание школьных и домашних детей с хозяйством, невольно начинаешь экономить силы на возмущениях.

– Не умеешь бегать – не вставай с места, – проворчала Мойра в качестве поучения и постучала ладонью себе по лбу.

На этом воспитательный процесс был завершён.

Настойчивый шепот над самым ухом заставил мгновенно оторваться от подушки.

– На нашем пороге мужчина. Прежде чем выйти, скажи мне, что собираешься сказать ему.

Мойра стояла, согнувшись над моей кроватью, в полосатом халате из толстой флисовой ткани и выжидающе смотрела. Растерянно захлопав сонными глазами и сфокусировав взгляд на часах, я чуть не словила очередной удар. 6:53. На 1:23 больше, чем должно было быть. Я вскочила с кровати так резко, что Мойра отшатнулась к дверному проему и едва удержала равновесие.

– Прости, кажется, через восемь минут я потеряю работу, – протараторила я, реактивно вылетев в коридор.

– Хабибти! – испуганно прикрикнула Мойра, забывшая от удивления про спящих по комнатам домочадцев. – Шаббат.

Я замерла. В голове со свистом пронеслись события вчерашнего дня и сегодняшней ночи.

– Благословен Ты, Господь Бог наш, Царь вселенной…

Я облегченно выдохнула и приложила руку к дрожащей от стука сердца груди. Голова адски гудела, и правое ухо заложило от бодрого подъема.

– Он сказал, это очень важно.

Мойра одарила меня небезразличным взглядом и, плавно покачиваясь, двинулась к входной двери. Я суетливо заметалась между комнатами, принимая достойный вид.